ЗАВЕЩАНИЕ СЫНУ

В письме «Контрреволюционные стихи», которое помещено в газете «Маяк» за 19 июня 1990 года, рассказывалось о трагической судьбе Георгия Николаевича Денисова, нашего земляка, самобытного кубанского поэта, расстрелянного в 1937 и реабилитированного в 1989 году. Потом была публикация стихов Г. Н. Денисова в «Литературной России». Мы разыскали сына поэта Георгия Георгиевича Денисова, инженера, офицера запаса, который ныне живет в Звездном городке. Ниже публикуется запись беседы с ним.

— Георгий Георгиевич, мне известно, что после посмертной реабилитации отца вам вернули приобщенные к уголовному делу «контрреволюционные стихи» Георгия Николаевича. Много ли их сохранилось?

— К сожалению, вернули только малую часть стихов и черновых заготовок к стихотворным произведениям, изъятым при обыске и аресте отца в пос. Мамонтовка в ночь с 7 на 8 ноября 1937 года. При первом моем визите к прокурору Московской области в ноябре 1988 года, куда я был приглашен после принесения протеста для ознакомления с архивным делом отца, мне был задан вопрос: «А вы знаете, что Ваш отец был поэтом?» И показали блокнот да несколько уцелевших карандашных черновиков со стихами. Ничего та-

кого я, конечно, не знал. Пытался бегло прочесть, но надо было разбирать особенности почерка, вчитываться в смысл, да обстановка и мое состояние тогда не способствовали прочтению.

— Когда отца арестовали, вам было всего пять месяцев. Но за последние годы, наверное, удалось открыть многие страницы в его биографии. Можете ли приоткрыть их нашим читателям?

— Пожалуйста. Кое-что мне рассказала мама, которая и теперь живет в Мамонтовке. Но больше я узнал при знакомстве с архивно-уголовным делом отца. Родился Г. Н. Денисов в 1893 году в селении Донская Балка Северо-Кавказской области. Его отец, мой дед, был сельский священник. Мать по состоянию на 15 октября 1937 года была уже 65-летней старушкой на иждивении брата отца в Краснодаре.

В деле указаны подробные сведения на родных, двоюродных братьев, некоторые из них находились за границей и имели фамилию Шкуро, теток и других родственников.

До начала первой империалистической войны отец учился в Киевском коммерческом институте, а затем был призван в запасной студенческий полк, окончил ускоренный курс Михайловского военного училища и в звании прапорщика его уволили в запас для продолжения учебы. Но окончить институт не удалось. В февральскую революцию 1917-го он опять находится в«армии, в марте 1917 года закончил пятимесячные курсы в Тифлисской офицерской школе, а после Октябрьской революции уехал в Ставрополь, где жил до сентября 1918 года...

— Среди родственников вы назвали Шкуро...

— Об этом хотел только сейчас сказать. Осенью 1918 года, как офицер запаса, отец был призван в 1-ю Кавказскую кавалерийскую дивизию. Соединением командовал родственник отца полковник Шкуро. Г. Н. Денисов исполнял должность обер-офицера штаба (младшего офицера для поручений), имел звание сотника казачьих войск. По энциклопедии «Гражданская война и военная интервенция в СССР» (Моск-

ва, 1987) можно проследить путь этой дивизии, входившей в состав Добровольческой армии.

В прямых боевых операциях, как записано в протоколе, отец участия не принимал. После сражения под Воронежем, он уехал домой в Ставрополь, но по дороге присоединился к конной группе генерала Старикова. В начале 1920 года отец, по всей вероятности, оказался в составе Кавказской армии, потом переименованную в Кубанскую. Там в составе группы молодых офицеров вел агитацию среди казаков за сдачу полка Красной Армии, так как над полком нависла угроза эвакуации за границу или в Крым.

После сдачи полка Красной Армии в мае 1920 года отец около трех недель «находился в изоляции», а потом выразил желание вступить в Красную Армию. Назначение получил в 3-й конный корпус Гая, однако вакантной должности там не оказалось и он попал в инспекцию кавалерии 4-й армии. В составе этой армии совершил поход на польский фронт. По окончании боевых действий против белополяков отец в составе вновь созданной 4-й армии Южного фронта (в должности инспектора для поручений по кавалерии) принимал участие в разгроме врангелевской группировки в Таврии и Крыму. Потом служил в штабе группы войск в Симферополе. Последние боевые действия, в которых принимал участие Г. Н. Денисов,— подавление восстания под руководством Антонова.

Весной 1921 года штаб расформировали и отца перевели в! инспекцию кавалерии штаба войск Украины и Крыма, где ой прослужил до января 1922 года.

—Георгий Георгиевич, в мае 1922-го отца демобилизовали. Как сложилась его дальнейшая судьба?

— Несколько лет работал в Киевском коммунхозе, в 1925 году переехал в Азербайджанскую ССР, а потом— в Свердловск, где до конца 1929 года трудился в Камском лесобумажном тресте. Работал еще в Баку на строительстве нефтепровод да Баку—Батуми. После ликвидации в Баку краевой конторы его перевели в Москву в проектное бюро «Техбетон», где ой проработал до января 1931 года.

— То есть до первого ареста...

— Действительно, 12 января 1931 года он был арестован за то, что скрывал родство со Шкуро. 10 апреля 1931 года «тройкой» ОГПУ осужден по ст. 58-10, п. 4-13 к трем годам лагерей. В приговоре фигурировало слово «перековка». Как будто он сам не «перековался» весной 20-го, когда вел переговоры о сдаче полка Красной Армии, уговаривал казаков сложить оружие, а затем принял решение воевать с польскими интервентами в составе Красной Армии.

Отец отбывал «наказание» на строительстве Беломорско-Балтийского канала, а после окончания стройки этот лагерь в конце 1932 — начале 1933 года перевели на сооружение канала Москва—Волга. Отец оказался тогда в филиале ДМИТЛАГа НКВД в Листвянах Пушкинского района, где велось строительство Акуловского гидроузла на реке Уча и водопроводного канала для водообеспечения Москвы.

Освободили его в 1933 году досрочно, и видимо, он вынужден был остаться на строительстве в качестве вольнонаемного специалиста: куда ему податься с отметкой ГУЛАГа в паспорте? В 1934 году отец стал начальником сметного отделения Восточного района строительства в Листвянах вашего Пушкинского района.

— Получается, что через три года Георгия Николаевича арестовали вторично?

— Я уж» говорил, что в ночь с 7-го на 8-е ноября 1937 года за отцом пришли. Это произошло дома, в Мамонтовке, куда он приехал из Рыбинска — места его последней работы. Семья в то время жила в домах ИТР — двухэтажных 8-квартирных домах, построенных для вольнонаемного персонала, работавшего на строительстве гидроузла и канала. В этой же системе работала в 30-е годы и моя мама: с 1933 по август 1937 года — техником на строительстве канала Москва—Волга в Дмитрове, затем в Листвянах, а с августа 1937 года по июль 1940 года, после ввода гидроузла и канала в строй,— диспетчером на так называемой «сталинской ; водопроводной станции», конечном пункте водопроводного

канала (в районе теперешнего поселка Восточный по Щелковскому шоссе).

После ареста отца ее вызвал начальник гидроузла и спросил: «У вас маленький ребенок?» Это был я. «Да». Тогда, в тридцать седьмом, ее не уволили, но в сороковом сделали так, что самой пришлось уйти: пообещали взять на гидроузел, она уволилась с водопроводной станции, а на новом месте «вакансия оказалась занятой».

— Георгий Георгиевич, известны ли вам лица, которые принимали участие в аресте отца?

— Конечно. Арестовывали и обыскивали в нашей комнате оперуполномоченные 3-го (особого) отдела НКВД при филиале ДМИТЛАГа Мельникова и Соколов. В «Маяке» за 1989 год уже назывались эти и другие действующие лица этого учреждения. У меня даже имеется тюремная фотография отца с заверительной подписью Мельниковой на обороте.

Соколов с семьей жил в доме № 3 для ИТР, на первом этаже занимал две угловые комнаты. А мы жили в доме напротив, на втором этаже, почти «окна в окна».

—В чем обвиняли Георгия Николаевича Денисова костоломы из НКВД?

— Если говорить коротко, то ему предъявили обвинение по статье 58-13: «Активная борьба против революционного рабочего класса и революционного движения в целом».

По памяти попробую воспроизвести «вопросы-ответы» из протоколов следственного дела 37-го года так, как я их запомнил после прочтения тех страниц, с которыми меня ознакомили, не ручаясь за некоторые детали. А заодно и оценить, в чем же заключалась эта «активная борьба...»

«Расскажите про Ваши связи с Председателем Государственной Думы Родзянко.

— В 1919 году в Ставрополе шел по улице и встретил знакомого офицера с представительного вида штатским человеком. Познакомились. Этот человек и был Родзянко. Потом пошли втроем пообедать. Больше я его не видел, не встречал.

— Почему не выехали за рубеж в 1920 году?

— Я русский человек и из России никуда убежать не собирался, что бы ни случилось.

— Как оцениваете Троцкого и Кирова?

— Я слушал выступление Троцкого в Киеве. Он блестящий оратор и умеет завоевывать симпатии молодежи. Что касается Кирова, то его выступлений не было, а по газетным материалам я ничего о нем припомнить не могу.

— Когда последний раз встречались с братом Алексеем Николаевичем Денисовым?

— Встречались в 20-м году, потом связь прервалась. Где он сейчас, я не знаю.

— Кем Вам доводится Шкуро?

— Это мой двоюродный брат (по матери)».

В других протоколах следователи хотели установить, рассказывал ли Г. Н. Денисов «антисоветские» анекдоты (в т. ч. и о С. М. Буденном), восторгался ли (или одобрительно высказывался) порядками на германских железных дорогах, говорил ли, что надо быть вместе и держаться друг за друга (ну, чем не «контрреволюционная группа»?), вел ли разговоры и как обращался с заключенными и т. д.

— Ознакомили ли Вас с постановлением «тройки» УНКВД Московской области от 29 ноября 1937 года в отношении отца?

— Да. По статье 58-10-11 его осудили к расстрелу. Георгия Николаевича обвинили в антисоветской агитации, контрреволюционных стихах и за родство со Шкуро. 3 декабря расстреляли. Где это произошло и где похоронен отец, неизвестно. Осенью 1989 года компетентные органы мне сообщили, вместе с другими уточнениями к биографическим данным отца, что он содержался в тюрьме водопроводного района, а что это за тюрьма и где она находится— неизвестно.

Правда, мама уточнила, что такая тюрьма была вблизи бывшей сталинской водопроводной станции (теперь это, кажется, поселок Восточный по Щелковскому шоссе). Она вспомнила, что после звонка Мельниковой успела отвезти

отцу в тюрьму передачу. Следующую уже не приняли, сказали, что «отправили в лагерь».

— Расскажите, пожалуйста, о посмертной реабилитации отца.

— Георгий Николаевич Денисов реабилитирован 13 апреля 1989 года определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР, а в мае я был прокурором области и читал полный текст этого документа. Тогда для меня стало совершенно очевидным, что отец никого не «утопил» на допросах: тех троих, арестованных вместе и проходивших с ним по одному делу, в течение 1938 года освободили и дело на них прекратили.

В прокуратуре мне под расписку вернули блокнот со стихами, 12-13 листков с черновиками других стихов и заметками, а также самиздатовский сборник стихов М. Волошина, хранившийся в деле. Когда все это «наследство» я показал маме, она сказала: «Здесь не все». Уточнять, что такое «все», я тогда не стал, а после сопоставления с перечнем бумаг и документов, изъятых при обыске и аресте, перечисленных в протоколе, я понял, что возвращена примерно шестая, а может еще меньшая часть изъятых стихов и заметок. Каждый листок возвращенных материалов, блокнот и сборник «мечены» подписью какого-то «знатока» поэзии из НКВД, оценившего эти стихи и заметки как «контрреволюционные», и поэтому приобщены к делу. На вопросы, которые я задавал своим «кураторам» в КГБ, где же остальные, ответы неопределенные: «Видимо, остальные бумаги уничтожены», хотя отметок об изъятии или уничтожении в деле нет. Личные документы отца в деле я видел.

Мама вспомнила также, что отец мечтал о публикации своих стихов, понимая в то время, что это невозможно. Тем не менее не мог не писать, так как, по-видимому, испытывал необходимость выразить свое отношение к происходящему хотя бы на бумаге, писал, как говорят «в стол».

— Георгий Георгиевич, интересно знать о содержании стихов. О чем они?

— Основная тематика уцелевших стихов— «отзвуки» гражданской войны и драма «раскулачивания» на Кубани, протест против насилия, лирика с переживаниями одиночки на фоне зловещих событий 30-х годов.

Стихотворение «Интермедия» напечатано в вашей газете. Содержание его устремлено в будущее, к «взыскующему взгляду потомка», когда наступит «беспощадная Лета» и «час грядущего ответа» палачей перед судом истории.

«Уже приспели гибельные дни...» написано в лагерях, где автор почти наверняка встречал своих земляков, уцелевших после карательных акций начала 30-х годов. Повествование вроде бы о судьбах и давнем прошлом Руси, но здесь присутствуют признаки нового времени и особенно деятельность карательных органов.

«Отрывок из поэмы» повествует о встрече с земляком в лагере на строительстве канала. Казак рассказывает о выселении станицы. В «Поле, поле...» показано, как по этапу в лагеря на строительство северного канала, в финские болота и топи гонят выселенных казаков — внуков запорожцев. Происходит это зимой 1932-1933 годов по окончании строительства плотины Днепрогэса.

«Маныч» — повествование о «прелюдии» к жестоким боям на рубеже Маныча в январе — феврале 1920 года, где с осени 1919 года до начала 1920 года находился автор, заболевший тифом и потом вывезенный в Екатерине дар. Дата написания стихотворения неизвестна.

Стихотворения «Прошедшему через огонь», «Лоэнгрин», по-моему, представляют собой общечеловеческую оценку событий 30-х годов и отражают вечную тему борьбы Добра со Злом. Лирические «Утки» и «Закат» написаны во время последнего свидания с Кубанью, «Осень», рассказывающие об одиночестве на фоне происходящих событий, поскольку единомышленников, по-видимому, не осталось.

Сохранившиеся в следственном деле заметки, объединенные общим заголовком «Два момента», являются, видимо, заготовками к ненаписанным произведениям.

Среди возвращенных мне стихов был небольшой пожелтевший клочок бумажки, на котором карандашом спешными строчками было написано завещание: «...Я гляжу на тебя, сын, и мое волчье сердце плавится от любви к тебе, моя надежда. Мне скажут: ты вырастешь и на своем новом пути, прямой, грубый, современный, ничтожный, потопчешь отцовские думы и работу дальних годов. Пусть. Я умру, испытав новое и прекрасное, умру смягченный и примиренный с жизнью».

Читать такие обжигающие документы времени, реликвии без душевной боли невозможно. Ведь они, как и все стихи отца, обращены теперь уже ко всем нам — нашей чуткости, благоразумию, сознанию, душе.

— В заключении нашей беседы хочу спросить: что бы вы хотели еще сказать об отце?

— Я не думаю, что он принадлежит к сословию казаков. Отца Николая, моего деда, когда-то направили в приход, находившийся в селении Донская Балка. А вот мать отца, Лидия Андреевна Байздренко, вышла, наверное, из казачьей семьи. Их дети росли, восприняли устоявшиеся в казачьем селении обычаи, взгляды, традиции, затем учились, а потом мой будущий отец, человек, по-моему, еще далекий от политики, но безусловно честный, помимо своей воли был вовлечен в водоворот событий гражданской войны, которую, судя по стихотворению «Молчат, молчат...», не одобрял, называя ее «безумием».

— И последний вопрос: вы выполнили завещание отца, с которым стали знакомы только через полстолетия?

— Материалы об отце через землячество казаков попали в «Литературный музей Кубани» в Краснодаре, и там по ним сделана экспозиция. Пока она единственная по 30-м годам. Осенью 1990 года я был там в гостях, отдал на хранение в музей рукописи отца. Выступал в музее и перед казаками с некоторыми стихами Георгия Николаевича. Были публикации его стихов в газете «Советская Кубань». Затеваю с единомышленниками иллюстрированный сборник стихов. Но всеобщая проблема — бумага. И все-таки я надеюсь, что мечта отца осуществится и его стихи дойдут до читателей.

— Спасибо за беседу. Желаю успехов в достижении намеченной цели.