ВАЛЕНТИНА  АРДАЛЬОНОВНА   САВИЦКАЯ

В начале 1948 года в пересыльный лагерь в городе Ухте пришло несколько этапов с политическими заключенными. В одном из этих этапов вместе со мной в Ухте оказалась среднего возраста, хрупкая интеллигентного вида женщина из Москвы Валентина Ардальоновна Савицкая. Мы вместе попали в страшную беду - в заключение, и держались друг за друга.

С пересылки мы вместе попали на этап в лагпункт № 12 недалеко от города Ухты. Привёл нас конвой полузамёрзших (Валентина Ардальоновна была в дамской шляпке), и поместили нас с ней в барак, где были одни «блатнячки». Никакого места на нарах для нас, конечно, не нашлось, и залезли мы с ней под нары - сантиметров 50 от холодного пола.

На следующий день пошли на работу: Валентина Ардальоновна - на более лёгкую, а меня - на земляные работы. Из одежды нам дали только ватные чулки и брезентовые рукавицы. Кое-как удалось какими-то обрывками привязать чулки, а Валентина Ардальоновна так и пошла за зону в своей шляпке. Бригада, в которую я попала, работала на рытье канав, нормы выработки были следующие, из расчёта на 10-часовой рабочий день для заключенных: надо было вырыть 1,98 м канавы глубиной 1,70 м, наверху - 2,8 м шириной, внизу - 0,7 м, расчистка снега в норму не входила (это около 10 м² снега), грунт промёрз на глубину около 50 см. У меня была скидка по состоянию здоровья (да будет благословенна память врача, который меня комиссовал по состоянию здоровья, он, наверное, пожалел мою молодость!), но всё равно, со всеми скидками, если бы мне сказали «сделай норму, а завтра пойдёшь на волю», я бы её не сделала, да и никто нормы не выполнял.

Кормили нас ужасно. Часа в 4 утра из барака шли в хлеборезку за хлебом с большой корзиной. Поскольку мы были с «блатными» в одном бараке, на наш хлеб никто не посягал, а, говорят, были случаи, когда нападали на тех, кто нёс хлеб, и весь барак оставался без хлеба. Но при мне таких случаев не было. Старшая «блатная» всегда говорила, кому отдать пайку с крохотным довесочком, приколотым щепочкой. Однажды она велела отдать пайку с горбушкой (которая почему-то больше ценилась) мне.

А вообще, мы с Валентиной Ардальоновной были предметом насмешек, впрочем, незлых, за полное незнание лагерной жизни. Очень любили блатные изображать растерявшихся, только что попавших в их компанию «фашистов», как они нас называли. Большим успехом пользовалась сценка, как какая-то женщина в ужасе восклицала: «Куда я попала, и где мои вещи!?».

На завтрак давалась миска баланды - вода и плавающие в ней листья серой капусты. Вечером после работы давалась такая же точно миска баланды и две столовые ложки какой-нибудь крупяной размазни с кусочком селёдки или тухлой трески. Большинство в бригаде (в том числе и мы с Валентиной Ардальоновной) получали по 500 граммов хлеба, но так как норму никто фактически выработать не мог, то каждую «котловку», а это - неделя, несколько человек из бригады получали «штрафную» - это 300 граммов. «Блатные» - а это в основном бригадирши - не бедствовали.

На работу тянулась серая колонна мрачных людей, шли еле-еле, впереди шли бригадирши и горланили во всё горло:

Ах, море Чёрное,

Песок и пляж,

Ах, жизнь раздольная,

Чарует нас!

Какое там море! Это всё было на другой планете, а тут мы медленно погибали! Нам часто с работы приходилось вести под руки или даже нести на руках полностью ослабевших людей. Обычно им давали отлежаться пару дней, а потом - опять на работу. Некоторых счастливцев отправляли в больницу. Были среди нас и так называемые «монашки». По-видимому, это были сектантки, отказывающиеся от работы частично или полностью. Помню «монашку» Машу, она выходила на работу со всеми, но никакого инструмента в руки не брала. Конвой не разрешал ей садиться, она целый день стояла между нами, иногда её даже заставляли снять с себя телогрейку. Бригадир («бытовичка», а не «блатнячка») умудрялась выделять ей пайку хлеба в 300 граммов.

Поскольку с Валентиной Ардальоновной мы были в разных бригадах, мы виделись только по вечерам под нарами. Мы были страшно усталые и измученные, но всё-таки кое-что друг про друга рассказывали. Валентина Ардальоновна рассказала мне, что у неё от милиарного туберкулёза в эвакуации умерла дочь, и что она - жена сына знаменитого русского художника-передвижника Савицкого, который написал картину «Железная дорога»^¹, которая в постоянной экспозиции Третьяковской галереи. Это очень известная картина, она часто иллюстрировалась как пример ужасной жизни русского народа при царизме, а мы с Валентиной Ардальоновной тихо завидовали этим рабочим и крестьянам с тачками в руках. Уж так страшно голодны, как мы, они, во всяком случае, не были, кроме того, они — мужчины.

Однажды Валентина Ардальоновна меня удивила и испугала. Мы лежим, забившись в свою щель, и слушаем жуткие по своему цинизму и извращенности песни, которые горланили «блатнячки». И вдруг Валентина Ардальоновна начинает хохотать. Это так было непохоже на её молчаливую замкнутость, что я решила, что она сошла с ума. Видя мой испуг, она, задыхаясь от хохота, говорит: «Я представила себе, какое выражение лица будет у моего мужа, когда я вернусь домой, сяду за рояль и исполню ему эти песни». Но это ей сделать не удалось - она умерла в лагере.

Однажды наши бригады объединили, и мы вместе оказались на один день на «блатной» работе — мы перебирали картошку. Мы с Валентиной Ардальоновной оказались вдвоём в одном отсеке возле груды картошки. Боже! Как же мы ели, запихивали в рот эту грязную сырую картошку! Мы не могли наесться этой грязью, из соседних отсеков раздавалось такое же точно жевание, по коридору между отсеками ходила «вольняшка», всячески нас ругала и поносила всякими словами, но мы ели, ели эту сырую грязную картошку.

Прошло несколько месяцев, наступала весна, мы с Валентиной Ардальоновной продолжали «жить» под нарами. Несколько раз нас водили в баню за зоной - две шайки воды, кусочек простого мыла чуть больше 1 см и 20 минут на всё про всё. Нас предупредили опытные женщины, что голову мыть нельзя, так как вода такая, что от мыла на голове образуется такая вязкая шапка, что расчесать волосы невозможно, их остаётся только сбрить.

С весной женщины стали снимать платки с головы, и оказалось, что между лбом и щеками и остальными частями лица существует невероятная разница

- лоб и часть щёк белая, а части лица, которые были на воздухе, имеют черный цвет чугуна с лиловатым оттенком.

Однажды я заболела, у меня поднялась высокая температура, и кто-то, наверное, сжалился надо мной, и меня перевели от «блатнячек» в барак, причём, поместили из-за болезни в закуток, отгороженный досками. Ночью я проснулась от волшебного пения. Я помнила, что я в лагере, больна, но решила, что я умерла - это поют ангелы. Мне только было очень обидно, что я на «том свете», а мне всё равно очень плохо, я страдаю. Только спустя несколько минут я поняла, что в полной темноте поют девушки из Западной Украины. Потом я узнала, что наступила Пасха, и они потихоньку от начальства служили Пасхальную литургию. Утром ко мне перед работой забежала Валентина Ардальоновна и сказала, что на меня пришёл «наряд» на другой привилегированный лагпункт для работы в Ухтинском театре. Это был результат хлопот за меня моей подруги по камере на Лубянке пианистки, которая уже работала в театре концертмейстером. Валентина Ардальоновна просила меня оставить ей мою эмалированную кружку, наше с ней единственное достояние, но я пожалела, не оставила, мне стыдно до сих пор.

Встретила я Валентину Ардальоновну на следующий год зимой, опять на той же пересылке, когда формировался целый состав с заключенными в сибирские лагеря. В.А. была очень слаба, мест на нарах не было, она лежала на полу, рядом были её новые друзья - западные украинки. Я опять тяжело заболела, на этап попала с высокой температурой. Везли нас в Сибирь, в Тайшетские лагеря (Озерлаг). Почти 3 месяца в теплушках, ночью волосы примерзали к стенке. Больше я Валентину Ардальоновну не видела, по слухам она вскоре умерла.

Я всегда помнила Валентину Ардальоновну, и пару лет назад обратилась в Третьяковскую галерею, где висит картина её свёкра «Железная дорога», и мне удалось разыскать дальнюю родственницу семьи Савицких. Оказалось, что муж Валентины Ардальоновны был крупным авиаконструктором. В ГУЛАГе я познакомилась ещё с одной женой авиаконструктора- Елизаветой Яковлевной Самсоновой, и я поняла, что это была политика. Если и не сажать всех самих авиаконструкторов, то оставшихся на воле держать «на коротком поводке», отправляя в лагеря их жён. Мой близкий друг по ГУЛАГу, Марина Александровна Спендиарова, кстати, тоже была родной сестрой жены авиаконструктора Мясищева.

ТАТЬЯНА ВЛАДИМИРОВНА ГУРЬЕВА-ГОРДОВА

После моего пребывания на лагпункте № 12 в Ухте, я, благодаря хлопотам моей подруги-пианистки Т.Н. Перепелицыной, попала в лагерный «рай» -

лагпункт № 1. В каждой местной системе ГУЛАГа был один лагпункт, где создавались приемлемые условия, и где собирали нужных специалистов, в том числе и артистов.

Волею судеб и я попала в артисты, так как в своё время работала на киностудии им. Горького. Моя подруга потом говорила, что без слёз не могла на меня смотреть, в такое жалкое состояние я пришла всего за несколько месяцев пребывания на лагпункте № 12. Меня общими силами подкормили и приодели — дочь великого армянского композитора певица Марина Александровна Спендиарова передала для меня из больницы, в которой в то время находилась, целый узел вещей.

Театр хлопотал за меня, чтобы меня расконвоировали и дали пропуск. Пока 2 месяца шли все эти хлопоты, я отлёживалась и отдыхала. За это время я перезнакомилась со всеми заключенными артистами театра. 1-й лагпункт был лагерь смешанный, то есть были мужчины и женщины, которые были осуждены по бытовым статьям и, в основном, по знаменитой политической 58-й статье, уголовников было мало.

Женщин было немного, и они были отгорожены от остального лагеря, но проход был сравнительно свободный, артисты-мужчины жили в отдельном бараке. Среди них был известный баритон Владимир Михайлович Глазов. Если кто-нибудь помнит знаменитую в своё время пластинку с записью «Песни о «Варяге»», то именно В.М. Глазов был запевалой в Ансамбле песни и пляски им. Александрова.

В бараке с нами жила певица Татьяна Владимировна Гурьева-Гордова, жена расстрелянного по приказу Сталина генерала В.Н. Гордова. Кроме прекрасного голоса, у неё были замечательно красивые зеленоватые глаза и прекрасные волосы. Она была героиней многих оперетт и много ездила с концертами по лагпунктам. Мы не были близкими подругами, но, конечно, хорошо знали друг друга.

Артисткой я в Ухтинском театре так и не стала. Марине Александровне Спендиаровой удалось через свои связи устроить меня в клиническую лабораторию при лагерной больнице. Заведующей лабораторией была отбывшая лагерный срок жена бывшего секретаря Новосибирского обкома Лидия Евлампиевна Иванова. Её муж был расстрелян в 30-е годы.

Всё для меня было неплохо, но в феврале 1949 года нас всех отправили на этап в Сибирь. При Управлении Озерлага в городе Тайшете была

организована культбригада, куда взяли меня помощником режиссёра и администратором. Но Татьяна Владимировна, которая была отправлена из Ухты следующим этапом, в эту культбригаду не попала.

В 1956 году мы все, конечно, оказались реабилитированными, все пытались после лагеря устроить свою жизнь, и я узнала о Татьяне Владимировне только в конце 60-х годов. Она работала администратором при каком-то эстрадном объединении, говорят, что начала сильно пить. Несколько раз она была у нас дома с нашей общей подругой по ГУЛАГу. Я узнала её с трудом, она очень огрубела, от её былого очарования не осталось и следа.

Через несколько лет она умерла от рака. На похоронах были только её второй муж, подруга по музыкальному училищу и мы вдвоём с нашей балериной из Тайшетской культбригады.

На этом можно было бы поставить точку, но летом 2001 года в деревне по «Маяку» или по телевизору вдруг я услышала передачу о генерале Гордове, и была приведена запись телефонного разговора, сделанная КГБ, где генерал Гордов в разговоре с женой Татьяной Владимировной ругал какое-то распоряжение Сталина. И я из глубины времени услышала прекрасный голос Татьяны Владимировны Гурьевой-Гордовой.

ЛЕОНИД АБРАМОВИЧ АКУЛОВ И АЛЕКСЕЙ ДМИТРИЕВИЧ ОЗЁРКИН

После того, как выяснилось, что в Ухтинский театр меня не берут, мне опять на помощь пришли друзья. Марина Александровна Спендиарова сумела упросить главного врача больницы Аганеса Александровича Мабернутова (Аганес Александрович был армянин, сам отбыл срок в Ухте, очень чтил дочь великого армянского композитора Спендиарова и, говоря по-лагерному, её «кантовал», то есть держал её как больную в больнице с возможностью выходить на работу в Ухтинский театр), и меня взяли на работу в больничную лабораторию. Это было величайшей удачей, но блага, которыми я пользовалась, числясь за театром, кончились.

Я писала, что 1-й лагпункт, на котором я оказалась, был привилегированный, там создавались приличные условия содержания, и там было две столовые - «рекордный зал» и «гарантия». В «рекордный зал» мне прекратили давать талоны, а в «гарантийный» женщинам вообще нельзя было заходить, так как там были одни уголовники.

Но всё-таки однажды я решилась зайти и в ужасе отступила. Эту сцену видел один пожилой человек, которого я немного знала.

Лагпункт № 1 был расположен следующим образом: пересылка, глухой забор с вышками, далее - жилая зона, после жилой зоны - рабочая, а

дальше - больничная зона. Между жилой зоной, рабочей и больничной были заборы, стояли будки с инвалидами сторожами, и проход был свободный. Вот в будке между жилой и рабочей зонами сторожем был Леонид Абрамович Акулов. Как старый лагерник он отлично понял ситуацию, в которую я попала, и, очевидно, посоветовавшись с Алексеем Дмитриевичем Озёркиным, они решили мне немного помочь. Я думаю, они навели обо мне по своим каналам справки, убедились, что я не «стукачка».

И постепенно Леонид Абрамович рассказал мне свою историю. Он был кадровым разведчиком, майором Генерального штаба, знал языки, был в Германии, Франции, Португалии, Китае. В 1937 году был арестован и всё время считал, что именно он попал в ГУЛАГ по недоразумению. Как это ни странно, но мне удалось его в этом разубедить, объяснить, что большинство в ГУЛАГе - невинные люди, что проводится политика уничтожения своего народа.

Леонид Абрамович рассказывал, как в 1937 году из Котласа в Ухту пешком гнали этап за этапом, некоторые умирали по дороге. В Ухте первым делом начали строить бараки для ВОХРа, зону с вышками и только потом бараки. Первое время мёрзли в палатках, страшно голодали, большинство умерли от истощения.

К 1948 году остались в живых несколько человек - врачи, артисты Гладков и Рябых-Рябовский (из Харбина), Алексей Дмитриевич Озёркин и на соседнем лагпункте Ветлосян некий Тодорский, который во время революции переписывался с Лениным. Тодорский работал заведующим баней, и начальство поручало ему писать воспоминания о Ленине!

К этим нескольким человекам, которым удалось остаться в живых, начальство относилось снисходительно, тем более, что все они были инвалидами. Они работали на легких работах. Леониду Абрамовичу разрешили за будкой, в которой он круглосуточно дежурил, развести на нескольких метрах немного картошки. И вот именно одну картофелину, испечённую Леонидом Абрамовичем каждый день к моему проходу мимо его сторожки, я и съедала, запивая её кружечкой дрожжей, причём не тех, которые в обед давали в столовой по 100 граммов кислятины, а концентрированный сладкий напиток, который оставлял для меня Алексей Дмитриевич Озёркин. Мне эта печёная картофелина с дрожжами помогли выжить и сохранить здоровье.

Алексей Дмитриевич тоже проникся ко мне доверием. И однажды потихоньку показал мне свою фотографию, где был сфотографирован с одним или двумя (не помню) ромбами! Как ему удалось сохранить и пронести сквозь бесконечные шмоны эту фотографию, я не знаю, но я на всю жизнь сохранила благодарность к этим старикам за помощь, и, самое главное, за доверие.

Алексей Дмитриевич занимал должность санинспектора, и, когда приходил этап с женщинами, ему доверяли бритву, и ему собственноручно приходилось брить всем прибывшим женщинам лобки! Господи, твоя воля, чего только не увидишь и не узнаешь в заключении!

После реабилитации в 1956 году моего отца, мамы, сестры, дяди и меня, я вечером возвращалась от знакомых по пустынному переулку в Москве. И вдруг вижу, что навстречу мне идёт Леонид Абрамович. Мы очень обрадовались этой встрече. Леонид Абрамович рассказал, что он реабилитирован, и даже сказал, что рассказал жене, чтр глаза в лагере ему на всё происходящее открыла совсем молодая девушка - это я. Я была очень польщена.

Несколько раз он был у нас дома, прекрасно одетый, и даже сказал такую фразу: «Когда я получал последний орден Ленина...». Он рассказал также, что из Ухты приезжала одна бывшая начальница и собирала у бывших заключенных подписи, что она не издевалась над ними. Многие подписали, а Леонид Абрамович не подписал. Он не смог простить ей случай, когда заключенных послали перебирать картошку с условием, что им сварят котёл картошки, и они поедят, но прятать и выносить не будут. Леонид Абрамович к ней подошёл и сказал: «Я даю честное слово, что я только поем картошки, выносить не буду». Она на него посмотрела и сказала: «Знаю я вас всех». И не разрешила ему перебирать эту картошку.

Здоровье Леонида Абрамовича было, конечно, сильно подорвано после 15 лет заключения. Он перестал подходить к телефону, и мы с мужем только передавали ему приветы. Вскоре он умер, недолго он прожил на воле.

Ещё одного военного я встретила в поезде между Братском и Тайшетом, когда меня в 1953 году по ошибке вызвали в Тайшет, якобы на освобождение.

В соседнем купе везли из заключения какого-то старого генерала. Я поняла, что это был генерал, по лампасам на брюках. Он был в рубашке. Его опекал, по-видимому, адъютант. Старик что-то бормотал, и адъютант вынужден был ухаживать за ним, как за малым ребёнком. Он даже расстёгивал и застёгивал ему ширинку. Старого генерала, конечно, везли на освобождение.

ЛИДИЯ АНДРЕЕВНА РУСЛАНОВА

Весной 1949 года в лагеря, расположенные возле города Тайшета (Озерлаг), стали свозить тысячи и тысячи заключенных. Создавались лагеря усиленного режима. Переписка - два письма в год, номера на спине, а для мужчин ещё на шапке и на левом колене. Одним эшелоном со мной в Озерлаг привезли двух очень близких мне людей — пианистку Таню П. и дочь композитора Спендиарова - Марину Александровну.

В системе Озерлага был один лагпункт, где содержались нужные специалисты, и хотя лагерь есть лагерь, условия жизни этих заключённых значительно отличались - никто там не падал от истощения, спали хоть и на нарах, но имели сенник и подушки, набитые стружками. Но главное - люди занимались своим делом, и это было величайшим счастьем. Таким лагпунктом в Тайшете был ЦАРМЗ (Центральный авторемонтный завод), где была создана культбригада, в которую попали и Таня П., и Марина Александровна Спендиарова, и я.

Художественным руководителем была назначена Лидия Александровна Баклина, солистка Большого театра, она была образованным и очень одарённым музыкантом. Организовали оркестр из двадцати шести человек, были певицы, танцоры, драматические артисты. Помню Альзону Блюдживайте, Александра Попова, Анатолия Клецкого, Анаиду Курулянц, Ивана Абросимова, Лиину Леренц, Юру Алексеева, Александра Кравцова.

ЦАРМЗ - мужская колония. Нас, нескольких женщин, поместили в отдельном бараке за колючей проволокой. Лагерь в лагере. Ходить мы имели право только на репетиции и концерты.

По памяти восстановили сцены и арии из опер, целиком «Принцессу цирка», бессчётное количество балетных номеров, песен, драматические сцены и даже целые спектакли. Костюмы шили из мешковины, украшения делали из слюды и осколков зеркалец.

Концерты устраивались только для самого высокого начальства. Вечером в столовой сдвигались столы, устанавливались стулья, и перед сценой усаживались лагерные начальники с жёнами. К тому времени заключённых запирали в бараки.

И вот однажды Скрыгин, офицер, надзирающий за культбригадой, сообщил, что к нам скоро привезут Русланову. Все были потрясены. Отчётливо помню, как её ввели в барак. На Руслановой было манто из обезьяньего меха с подкладкой из каракульчи. Она узнала Лидию Александ-

ровну Баклину и бросилась к ней. Женщины обнялись и зарыдали. Как сумели, помогли ей устроиться, а вечером был концерт, который Русланова смотрела из-за кулис. Лидия Александровна спросила о впечатлении, и Русланова ответила: «Ты же знаешь, что такого прекрасного концерта в Москве теперь не увидишь».

Лидия Андреевна сразу же приступила к репетициям.

Популярность Руслановой в те годы была прямо-таки фантастической: все знали её репертуар, и потому ей просто приказывали петь ту или иную песню. Я помню, ей приказали спеть «Окрасился месяц багрянцем». Певица была очень недовольна. В этой песне трудный аккомпанемент и сложный отыгрыш. С бедного Юзика Сушко (баяниста) пот катился от волнения градом, потом был залит баян, а Лидия Андреевна кричала, топала ногами, но в конце концов добилась, чего хотела.

Помню в подробностях её первый героический поступок. Русланова категорически отказалась петь только для начальства и потребовала, чтобы в зале были, как она выразилась, «её братья заключённые». И вот начальство заняло первые ряды, а дальше - через несколько пустых рядов - серая масса заключённых. Надзирателям пришлось срочно отпи-

рать бараки, поднимать заключённых с нар, и только когда зал заполнили люди в телогрейках, Русланова начала выступление.

Как я уже упоминала, ЦАРМЗ был привилегированным лагпунктом, где были собраны прекрасные специалисты из всех тайшетских лагерей. Многие получали хорошие посылки из дома, и каждый хотел хоть чем-то порадовать и поддержать Русланову. Ей несли кусочки масла, шоколадки, како и другие деликатесы. Лидия Андреевна очень спокойно всё это принимала, но я не помню, чтобы она это когда-нибудь съедала. Как правило, все эти деликатесы Лидия Андреевна скармливала «работягам», которые иногда после концертов проникали в наш барак, чтобы выменять какие-нибудь продукты. Концерты наши продолжались по 3-4 часа, возвращались в барак мы поздно, а подъём в 5-6 утра. Нас, женщин, надзиратели не будили, все спали, и никто никогда не ходил в столовую завтракать. Ходила одна Русланова. Она забирала в кухне наши миски с кашей и раздавала их работягам.

В лагерях люди не смеялись. Иногда только вдруг доносился какой-то звериный хохот блатных - значит, над кем-то издеваются. Но вот Лидия Андреевна и Лидия Александровна, бывало, предавались весёлым воспоминаниям и даже разыгрывали сценки. Ну, например, мы просто умирали от хохота, когда они изображали двух торговок. Помню я, как Русланова изобразила заключённую старуху, которую встретила в пересыльной тюрьме. Желая ободрить и как-то утешить отчаявшуюся Русланову, старуха приплясывала и приговаривала: «А я их обману, обману, они мне дали 25 лет, а я их не проживу, не проживу».

Более других Лидия Андреевна сблизилась и подружилась с М. А. Спендиаровой, но однажды «чёрная кошка» пробежала меж ними. А было это так. Русланова часто вспоминала о своей вольной жизни, с удовольствием описывала свою квартиру, дачу... Будучи необыкновенно трудолюбивой, она умела зарабатывать и очень любила деньги. По нашим понятиям Русланова была фантастически богата: коллекция картин, старинная мебель работы крепостных мастеров, серебряные вещи, в том числе ковш XII века, распятие работы Нестерова. Кроме дачи, на участке была избушка, где топилась печь, в которой всегда томились щи и каша... Русланова очень горевала об утрате всего этого. И вот однажды Марина Александровна заметила: «Зачем Вы всё время вспоминаете об этом? Я же не говорю о своих потерях. У нас был тоже дом в Крыму и бесценные картины, в том числе Айвазовского» (мать Марины Александровны была племянницей Айвазовского).

Что тут поднялось! Русланова вскипела и заявила, что Марина всё это не поминает потому, что ничего их этих благ сама не заработала,

значит она, Марина, не профессионалка! Такое высказывание в адрес дочери великого композитора и выпускницы консерватории (сама Русланова никакого музыкального образования не имела и была даже малограмотной) прозвучало для Марины оскорбительно. Марина сдержалась, но какая-то тень на их отношения всё же легла.

Русланова часто прихварывала, и однажды её положили в маленький стационар при санчасти. Случилось так, что я тоже заболела, и на несколько дней мы оказались в одной комнате. Этих дней я не забуду никогда. Не забуду, как однажды мы устроили «баню»: растопили печь, на углях подогрели воду и вымылись с головы до ног. Я занялась приготовлением чая. Чай вскипел, разлит, а Руслановой всё нет и нет. И вдруг Лидия Андреевна входит, и в руках у неё моя постиранная кофточка. «Ты знаешь, тёплая мыльная вода осталась, вот я и не хотела, чтобы она пропадала». И это при том, что Лидия Андреевна очень плохо себя чувствовала. Мы много разговаривали. Тогда-то я узнала кое-что из её жизни.

Отец Руслановой был мелким чином в царской армии. Здоровый и красивый мужчина, он почти не помогал семье. Мать, работница кирпичного завода, фактически одна воспитывала двоих детей. Жили бедно. На лето мать отвозила дочь и сына в семью свёкра-старообрядца, человека сурового и даже жестокого. Лидия Андреевна вспоминала, как всякий раз бежала за телегой, которая увозила её мать в город, бежала, пока хватало сил, потом падала в пыль и рыдала. Мать умерла рано, оставив троих детей. Родив третьего ребёнка - девочку, она на следующий день вынуждена была выйти на работу, там открылось кровотечение, и спасти её не сумели. Двоих детей - Лидию и младшего брата - определили в семью нелюбимого деда, но девочка прожила там недолго. Однажды дед привёз с ярмарки гостинцы. Разделил между внуками, но ни Лидии, ни брату гостинцев не досталось. Тогда девочка украла связку баранок, бросила в колодец, была разоблачена и избита. В отместку маленькая мятежница ночью подкралась и подожгла обидчику бороду. Дед вытащил её на улицу и на глазах у людей жестоко избил: прыгал по груди, бил ногами. После случившегося девочку забрала бабушка по линии матери. Жили милостыней. Нищета была непроглядная. Уже во время войны маленькую Лиду определили в приют, где она и начала петь в церковном хоре.

Интересная подробность. Уже будучи знаменитой певицей, Русланова отыскала брата и от него узнала, что её отец приходил в церковь послушать и посмотреть на дочь, но строго-настрого запретил открывать ей, что он её отец. Он даже клал монетку на поднос, с которым в конце службы маленькая

Лидия обходила прихожан. Сама Лидия Андреевна объясняла это тем, что отец, который тоже страдал от бедности, боялся, что, открывшись, он вынужден будет забрать дочь из приюта.

К весне 1950 года нашу культбригаду расформировали, а заключённых артистов разослали по лагпунктам - кого куда. Незадолго до этого Русланова, проснувшись утром, сказала: «Какой удивительный я видела сон. Я иду по Красной площади, а храм Василия Блаженного кажется сделанным из хрусталя и весь светится изнутри». Вскоре пришёл надзиратель и сказал: «Русланова с вещами на вахту». Тогда никто не знал, что её везут во Владимирскую тюрьму, где она и провела оставшиеся годы заключения. Перед отъездом Русланова поручила Лидии Александровне передать мне мешочек с рисом и маленький ватный матрасик. Вата из этого матрасика до сих пор зашита в моём одеяле.

Через шесть лет, освободившись, я встретилась с Лидией Александровной и Мариной Спендиаровой. И обе мне сказали одно и то же: Русланова никого не хочет из нас видеть, говорит, что никого не помнит. Некоторые из наших артистов пытались обращаться к ней за помощью, но встретили отказ.

Я думаю, что требование не принимать никого из бывших «зеков» исходило от её мужа, генерала Крюкова. О нём очень плохо говорили в лагере. Рассказывали, что, и будучи в заключении, генерал Крюков держался высокомерно, всячески подчёркивая, что он попал в лагерь случайно и не желает иметь дело с заключёнными преступниками. Его даже назначили в лагере комендантом, и один начальник отметил, что из Крюкова «толковый комендант получился».

Несколько слов о деле Руслановой. Рядом с пунктами статьи 58 в обвинении фигурировало «расхищение государственного имущества». Сама Лидия Андреевна говорила, что это за «левые концерты», и категорически отвергала утверждение, что они с мужем якобы вывезли из Германии ценные картины. Эти слухи «гуляли» по Москве ещё до её ареста. И, только очутившись на Лубянке, Русланова поняла, что эти слухи родились в КГБ. Ведь надо было как-то оправдать в глазах народа её арест.

В чём провинился перед Сталиным генерал Крюков, я не знаю, но мы с Лидией Александровой Баклиной говорили на эту тему. Баклина высказала предположение, что причиной ареста могло стать несдержанное поведение Руслановой. Так, однажды на каком-то приёме в Кремле Лидия Андреевна неожиданно для всех пересекла зал и бросилась обнимать Сталина, чем изрядно его напугала. Испытав однажды на себе темперамент певицы, он, видимо, предположил, что арест генерала Крюкова по-

влечёт хлопоты жены, и решил избавить органы и себя от напора Руслановой.

И ещё одна деталь, характеризующая, правда, не столько Русланову, сколько нравы эпохи.

После освобождения Руслановой вернули всё её имущество, всё, кроме бриллиантов. Как рассказывала мне Марина Александровна Спендиарова, однажды певицу вызвали на Лубянку и задали вопрос: где бриллианты? Лидия Андреевна ответила в том духе, что им это известно лучше, что всё отобрали при аресте и даже держали её в карцере, выбивая признания о месте хранения драгоценностей. Видимо, при обыске их не обнаружили. Только после пыток и угрозы расправиться с падчерицей Русланова призналась, у кого она хранит камни. Из беседы со следователем выяснилось, что бриллианты не упоминаются ни в каких документах её дела. Потом в кабинет ввели арестованного Абакумова. Состоялась очная ставка, на которой Абакумов заявил, что он ничего не знает о бриллиантах. «Как же так, - сказала Лидия Андреевна, - Вы сидели за столом, рядом какой-то чин и специалист по драгоценностям, и я подробно Вам рассказывала, как и при каких обстоятельствах я приобрела ту или иную вещь». Бриллианты так и не нашлись. Ведомство вроде бы предложило ей компенсацию, но как закончилась эта История, я не знаю.

Лидия Андреевна Русланова умерла во времена «застоя». Мы с Мариной Спендиаровой были на панихиде в Театре эстрады. Выступали ей друзья - Утёсов, Ардов и другие. Когда мы пробирались через толпу к выходу, я сказала: «Как же так, Русланова умерла всего-навсего заслуженной артисткой. Уж если кто и достоин звания народной, так это она». И вдруг в толпе оборачивается к нам женщина и начинает горячо говорить, что действительно Русланова была воистину народной артисткой, и как несправедливо, что ей так и не было присвоено это звание. Я узнала Зою Фёдорову...

Иногда я бываю на Новодевичьем кладбище. Кладу цветы на могилы Хрущёва и Руслановой. К её могиле всегда идут люди. Прямо у входа спрашивают, как пройти к Руслановой...

ЕЛИЗАВЕТА ЯКОВЛЕВНА САМСОНОВА

С Елизаветой Яковлевной Самсоновой я познакомилась в Озерлаге на «слюдяной колонне». Основной работой была щипка слюды. Конечно, эта работа была намного легче, чем лесоповал или строительство железной дороги. И многие стремились на работу «в зоне», так как самое проклятое в летний период — это мошка.

На работу конвой людей без накомарников не выводил, люди просто безумели от укусов сибирской мошки, и были случаи, когда люди просто бросались бежать безразлично куда, и их догоняли пули. Во всяком случае, мне об этом рассказывали.

На работу приходилось выходить в ботинках, чулках, брюках, телогрейках (обязательно), платьях с длинными рукавами, рукавицах и с мешком на голове, в который был вшит квадратик из чёрного тюля. Попробуй поработать в такой ситуации, когда температура под +40°! Мы даже отказывались от обеда, так как поднести ко рту ложку с баландой было абсолютно невозможно. Мы не могли есть, даже накрывшись с головой телогрейкой. Поэтому работу на слюде многие предпочитали работе за зоной, несмотря на ночные смены и вредность производства.

Говорили, что если человек долго работал на слюде, то его лёгкие под рентгеном светились. Честно выработать норму, соблюдая все нормативные параметры, было невозможно. Нормы выполняли и перевыполняли только те, кто имел возможность достать сырьё по блату от своих друзей, занятых на предыдущих операциях.

Но времена уже были другие - 1954 год. По многим лагерям (Караганда, Воркута) прокатились жестоко подавленные восстания, и начальство не так свирепствовало как раньше, хлеба было достаточно, разрешили самодеятельность.

Елизавета Яковлевна Самсонова была красивой пожилой женщиной, по её словам, аристократического происхождения. Она, как и Валентина Ардальоновна Савицкая, была женой авиаконструктора Петра Дмитриевича Самсонова. Кажется, он работал в КБ Яковлева^¹. Ей удалось так хорошо сохраниться, так как она на воле была известной косметичкой, и муж присылал ей из Москвы прекрасные посылки. Переписка без ограничений была нам разрешена, и Пётр Дмитриевич писал ей бесконечные письма полные тоски и любви. Эти любовные письма настолько поразили цензоров, что даже однажды несколько человек приехали из Тайшета, чтобы посмотреть на женщину, которой пишут такие любовные письма, и были поражены, увидев пожилую женщину. Вскоре был отправлен большой этап из Сибири в Мордовию. На этот этап попала и я. И встретилась с Елизаветой Яковлевной уже в Москве, когда мы все уже были реабилитированы.

Я довольно часто бывала в гостях у Елизаветы Яковлевны и была поражена роскошной обстановкой их квартиры. На стенах висели драгоценные картины, антикварная мебель, но счастья не было.

Умнейший человек, известный авиаконструктор П.Д. Самсонов стремительно деградировал и превращался в капризного ребёнка, не способного решить самые простые житейские проблемы. Плохо было со здоровьем и Елизаветы Яковлевны, она всё понимала и собиралась оставить всё имущество мне. Однажды мне позвонила её дальняя родственница и сказала, что Елизавета Яковлевна скоропостижно умерла, и похороны будут на следующий день.

Я в то время была простой лаборанткой, и у нас был очень строгий начальник. Он не хотел отпускать меня даже на похороны, но я всё-таки поехала с обещанием, что сразу же вернусь на работу и отработаю время, что отсутствовала.

Через пару недель умер и Пётр Дмитриевич. Конечно, никакого завещания не было. Я постеснялась попросить какую-нибудь вещь на память, о чём жалею до сих пор, и все картины, серебро, обстановка достались государству или были разворованы домработницей.

Ещё я хочу написать историю одной женщины, имя и фамилию её я не помню. Она была из Средней Азии, со слабыми следами оспы на лице. Когда началась война, она с большим трудом добилась, чтобы её отправили на фронт. У неё было трое детей, но это её не остановило.

Она была заброшена в партизанский отряд на Украине и была связной. Ей было дано задание приносить мины одному железнодорожнику. Было условлено, что она может заходить в дом, когда на заборе висит кружка. Всё шло хорошо, но при одном её посещении кружки в условленном месте не оказалось. Она несколько дней подождала, и кружка появилась. Она вошла в дом и вместе с сумкой с миной попала в немецкую засаду.

Немцы пытали её страшно - её накачивали воздухом. Она не выдала расположения партизанского отряда, и её отправили в ближайший райцентр для дальнейших допросов и мучений. Но по дороге ей удалось бежать. Она добралась до своего отряда, всё рассказала и воевала до конца войны. Кажется, она говорила, что у неё было много наград.

В конце сороковых или начале пятидесятых её арестовали и дали 25 лет. После перенесённых пыток она была очень больна, у неё был повреждён кишечник, и она почти не могла есть. Летом 1956 года в Мордовские лагеря приехала из Москвы комиссия - пересматривала на месте наши дела. Очень многие пошли на волю по снижению срока или амнистии. Реабилитированной на месте в лагере комиссией оказалась я одна, и сразу же уехала в Москву. О дальнейшей судьбе этой женщины мне не известно.

Обо всех людях, имевших отношение к военным, с которыми я повстречалась в ГУЛАГе, я могу написать одно: это были очень достойные и порядочные люди. Они все впоследствии оказались реабилитированными.

Теперь я хочу написать, кто же я, и каким образом я оказалась в ГУЛАГе.

Мой отец, Алексей Иванович Ашупп-Ильзен, уроженец города Риги, родился в 1885 году в семье плотника. С самых молодых лет посвятил себя революционной деятельности. Считается первым основателем марксистских подпольных кружков в Риге, член РСДРП с 1902 года. За активную революционную деятельность был арестован и содержался в Петропавловской крепости в Петербурге. Попал под амнистию, эмигрировал. Сумел окончить Цюрихский университет. Лично знал В.И. Ленина. После революции занимал ответственные посты. В 1928 году выбыл из рядов ВКП(б) - не явился на партийную чистку и оказался механически выбывшим. В 1937 году был арестован и расстрелян 26 сентября 1937 года.

Мама - дочь известного русского врача И. И. Моллесона. Имела высшее образование, знала 5 иностранных языков, была заведующей кафедрой латинского языка во 2-м медицинском институте. Была арестована в 1937 году и осуждена на 5 лет ИТЛ как член семьи врага народа.

Мы с сестрой Еленой остались вдвоём. Ей было 18 лет, мне - 10.

В 1942 году мне чудом удалось привезти из Мордовских лагерей в Москву совершенно больную маму. В 1947 году меня, а потом и мою сестру, арестовали, нам дали по 10 лет спецлагерей. Сестра была в Воркуте, а я - в Ухте, Тайшете, Мордовии. В 1956 году вся семья была реабилитирована.

Что бы мне хотелось написать на прощание обо всём пережитом. Первым долгом то, что самый глупый вопрос, который задавали и задают даже многие из таких как мы, бывших узников ГУЛАГа, а тем более из тех, кто туда не попал - за что нас арестовали? Да, ни за что, никто из причастных к нашей судьбе не задавался таким вопросом. Просто нужно было обеспечить определённое, очень большое, количество людей, чтобы пополнять ГУЛАГ. Таким образом решался вопрос нейтрализации, выброса из активной жизни тех, кто, может быть, ещё и не подумал, что в стране что-то идёт не так, но способен подумать.

Кроме того, пытались решить экономические проблемы. Руками заключённых добывалось золото (Колыма), цветные металлы (Норильск), уголь

(Воркута, Караганда) и т.д. и т.п., строились дороги, каналы, развивалась лесная промышленность. На всех этих работах погибли миллионы людей — их не кормили, одеты они были в тряпьё, замерзали. Они доходили до полного отупения от отчаяния и безнадёжности. Даже мы, которые попали в ГУЛАГ в конце 40-х годов, и которые в большинстве остались живы, не можем представить себе, какие чудовищные страдания пережили люди, попавшие в ГУЛАГ в 30-е годы.

Если говорить об экономической роли ГУЛАГа, то она оборачивается сплошным дефицитом. Содержание армии бездельников-надзирателей, охраны, собак стоило колоссальных денег. Знали бы, как приходили в отчаяние все они, когда началось массовое освобождение знаменитой 58-й статьи.

Не надо ссылаться на то, что и сейчас много заключённых - это не тот контингент. Бытовики и блатные никогда не работали. На них - «где сядешь, там и слезешь». Представляю себе, как блатных или бытовиков вывести на работу, например, на лесоповал. Да они в два счёта перебьют всю охрану, и ищи ветра в поле.

Одним словом, экономического эффекта ГУЛАГ не давал. Тем более, что до массовых репрессий было очень много людей, особенно молодёжи, которые рвались строить города, промышленность, дороги, служить своей стране, своей Родине. Я помню этих молодых энтузиастов.

За что Сталин (маленького роста, сухорукий, рябой, по-русски не говорил) уничтожил народ своей страны? Это уму непостижимо, таких примеров в мировой истории нет. Ведь учёными подсчитано, если бы не эти безумные репрессии, не страшные, неоправданные потери во время войны, нас было бы 540 миллионов, а не 142! Нам бы никто в мире не был бы страшен, нас не ненавидели бы прибалты, украинцы и другие народы.

Кстати, я хочу обратить внимание на то, что в ГУЛАГе не было национализма. Да, и никто не интересовался, кем ты был на воле - героем-партизаном, шпионом или предателем. Мы все были люди, попавшие в страшную, безнадёжную беду. Всё, что было с нами «на воле», не имело никакого значения. Это было в другом мире, на другой планете.

Нельзя предавать людей, свой народ. Мой муж в 1941 году был молодым комсомольцем. Встретил войну на границе в частях впоследствии полностью уничтоженной 12-й армии.

Сколько же раз его предала не мать-Родина, а мачеха-Родина?

Во-первых, когда оставила его один на один с врагом без боеприпасов.

Во-вторых, когда он раненый попал в плен, Родина, в лице её вождей, не признала его пострадавшим, а изменником. Русских военнопленных из 5 миллионов погибло от голода 3 миллиона, русским военнопленным было ужасно, муки их были нестерпимы, не то, что военнопленные из других государств, которые были членами Красного Креста. В это время немецких военнопленных в нашей стране кормили в десять раз лучше, чем, например, своих заключенных и даже большинство населения. Во всяком случае, большинство немецких военнопленных остались живы.

В-третьих, после окончания войны, когда мой муж, как и большинство, поверил, что Родина признает его сыном, его осудили по статье 58-16 на 25 лет, из которых он отбыл 7.

В-четвёртых, медицинская комиссия (профессора рассматривали его ранения в лупу!) не признала его ранения, как полученные во время боевых действий, так как нет справки из госпиталя.

В-пятых, мой муж не имеет права на компенсацию от Германии за подневольный труд во время войны. Все военнопленные других стран, даже таких богатых, как США, получили компенсацию, их никто никогда не преследовал, их встречали как героев.

ПРИМЕЧАНИЯ:

ГОРДОВ Василий Николаевич (1896 - 1950), советский военачальник, генерал-полковник (1943), Герой Советского Союза (1945). На военной службе с 1918 г. Окончил Военную академию им. М.В. Фрунзе (1932). Участник 1-й мировой войны. В Гражданскую войну командир роты, батальона, стрелкового полка. С 1927 г. помощник начальника отдела управления боевой подготовки Сухопутных войск, начальник штаба Московской военной пехотной школы, с 1935 г. начальник штаба и командир стрелковой дивизии, в 1939 г. начальник штаба Калининского ВО и Приволжского ВО. В Великую Отечественную войну начальник штаба и командующий 21 А, в июле - августе 1942 г. команд. Сталинградским фронтом, с октября - 33 А, с 1944 - 3 гв. А. В 1945 - 46 гг. командующий войсками Приволжского ВО. Необоснованно репрессирован в 1950 г. и расстрелян. Реабилитирован в 1954 г.

КРЮКОВ Владимир Викторович (1897- 1959), Герой Советского Союза, генерал-лейтенант. В Великую Отечественную войну командовал мотострелковой дивизией, а с марта 1942 г. до конца войны - 2-м гвардейским кавалерийским корпусом. Арестован 18 сентября 1948 г. и по сфабрикованному обвинению в ноябре 1951 г. осужден по статье 58-10 на 25 лет заключения в ИТЛ и 5 лет поражения в правах. Отбывая наказание в г. Тайшет Иркутской области. Освобожден в 1953 г. и реабилитирован.

РУСЛАНОВА Лидия Андреевна (1900-1973), советская певица (контральто), заслуженная артистка РСФСР (1942). Исполнительница русских народных песен.

ТОДОРСКИЙ А. И. (1894-1965), комкор (1935). С декабря 1933 г. - начальник и комиссар Военно-воздушной академии им. профессора Н. Е. Жуковского, с августа 1936 г. - начальник Управления высших военно-учебных заведений РККА. Член Военного совета при наркоме обороны СССР. Арестован 19 сентября 1938 г. Военной коллегией Верховного Суда СССР 4 мая 1939 г. по обвинению в принадлежности к военному заговору в РККА и проведении вредительства приговорен к 15 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. В июне 1953 г. освобожден из лагеря и направлен в ссылку в Красноярский край. Определением Военной коллегии от 19 марта 1955 г. реабилитирован. После реабилитации присвоено воинское звание «генерал-лейтенант». Умер в Москве 27 августа 1965 г. (Подробно см. ВИА № 6, стр. 98-99).