В письмах Джемилева Мустафы своей дочери Сафие подчеркнуты:

В письме №2 от 29 сентября 1979 г.:

«...И еще ты пишешь: «А самая моя большая радость это что меня приняли в пионеры»

Скажи, пожалуйста, почему это тебе доставило такую большую радость? Только потому, что тебе на шею завязали кусок красной материи или есть еще какая-нибудь причина для «самой большой радости» ? Насколько мне известно, в пионеры принимают всех, кто достигнет 9-летнего возраста. А если кто-то не хочет поступать, то его начинают стыдить, ругать, вызывают в школу его родителей и читать им глупые нотации. Поэтому я не вижу разумных причин для твоей такой уж «большой радости». Гораздо больше было бы повода для радости, если бы ты как-нибудь сумела не поступать в эти самые пионеры. Ну ладно, это ты поймешь попозже, когда начнешь думать своей головкой. А то, что ты у меня не глупая, я не сомневаюсь, не зря же ты побила в шашки разных там комсомольцев...»

В письме №4 от 31 октября 1979 г.:

«...Теперь по поводу твоего пионерства.

После того, как ты мне сообщила о своей «самой большой радости», т.е. приеме тебя в пионеры, я попросил тебя написать мне, почему именно это доставило тебе такую большую радость. И еще я написал тебе свое мнение по поводу этого пионерства. В ответ теперь ты мне пишешь: «Я вам писала про пионерство и думала, что вы будете радоваться вместе со мной. А вы наоборот. Какой тогда вы мне бабай. Я теперь вообще про свои школьные дела писать не буду».

Интересно, что же ты заявишь своему отцу, когда у тебя в жизни произойдет еще одна «самая большая радость» — когда тебя запишут в комсомол? Видимо не только отречешься от отца, но и скажешь, что таких «отсталых и несознательных» надо бы в тюрьму...»

В письме №5 от 25 ноября 1979 г.:

«...Ты спрашиваешь, о чем же тебе писать мне, если меня не интересуют твои «пионерские дела». Что за глупости? А если бы ты не поступила в пионеры, так значит, тебе не о чем было бы переписываться с отцом?..

Кроме того «пионерские» и школьные, учебные дела — это не одно и то же...»

В письме №11 от 16 июня 1980 г.:

«... Например, недавно две местные газеты напечатали про меня нехорошую статью. Статья очень лживая и глупая. Если

хочешь, я ее даже могу выслать тебе вместе с ответным письмом одного человека. Но кому-то очень хочется, чтобы люди ко мне относились плохо и поэтому печатают такие нехорошие статьи.

Кроме того, четыре дня назад у меня сделали обыск. «Дяди милиционеры» в штатском искали запрещенные книги и письма от моих друзей...»

В письме №13 от 17 августа 1980 г.:

«...Еще одно письмо я писал тебе 11 июля. Оно поступило к вам в Дальверзин 25 июля, т.е. через неделю после твоего выезда в Крым. В этом письме я говорил, что возможно осенью смогу поехать в Узбекистан, но оказалось, что не отпустят. Говорят: «Про вас была напечатана статья, поэтому выезд не разрешается». По-видимому, эту статью для того и напечатали, чтобы иметь причину для отказа мне в выезде...»

В письме №14 от 11 октября 1980 г.:

«...Бандероль с тремя книжками, которую я выслал с письмом от 17 августа, ты получипа? Я это спрашиваю, потому что уведомление с твоей подписью еще не вернулось, хотя прошло уже два месяца. Если не получила, то мне придется делать на почте запрос о розыске.

В бандероль я вкладывал и номер газеты «Советская Колыма» с той статьей, а письмо товарища, по поводу этой статьи, которое ты просила, я обещал выслать в следующий раз, но теперь я раздумал высылать это письмо. Дело в том, что недавно тут произошло несчастье, вернее даже преступление. Того человека (Шарафутдинова), о котором говорится в этом письме, убили на рыбалке. Один жестокий нехороший человек застрелил его и его спутника в моторной лодке, а тела выбросил в реку. Уже четыре дня ищут их тела в р. Колыма, а все никак не могут найти. Есть такое общепринятое правило: о мертвых говорить только хорошее или вообще ничего не говорить. А в том письме ничего хорошего о нем не говорится, поэтому лучше теперь его и не читать. Вообще-то он и не был очень уж плохим человеком, иногда он делал и добрые дела, только пил слишком много водки и, соответственно, делал много глупостей. И перестрелка у них на рыбалке, как я понял, произошла после того, как они пили водку. Сейчас его родители и сестренка очень горюют, плачут — они живут в доме как раз напротив моего окна. Их очень жалко, хотя в то же время, они, оказывается, распространяют глупые слухи, что будто бы это я отомстил их сыну за то, что он когда-то сделал нехорошее против меня, ходили с этими «предположениями» к прокурору. Ну ладно, Аллах им судья. А мне к сплетням не привыкать. Правда, прокурор тут неглупый человек, он посоветовал выбросить эту глупую мысль из головы — во всяком случае, так он сам говорил мне, и добавил: «Это Бог наказал его!» Так оно, наверное, и есть...»

Приобщенные к делу обвинительные материалы, письма, заявления

1. Обращение М. Джемилева к мировой общественности в связи с самосожжением Мусы Мамута в Крыму

К МИРОВОЙ ОБЩЕСТВЕННОСТИ

23 июня 1978 года в Крыму — в селе Беш-Терек (ныне с. Донское) близ Симферополя совершил самосожжение мой соотечественник Муса Мамут. Он сжег себя перед милиционерами, которые явились к нему, чтобы увести его в милицию за проживание в Крыму без прописки.

Крымскотатарский народ, поголовно выселенный из своей национальной Родины в мае 1944 года согласно преступного постановления советского правительства, в течение многих лет добивается возвращения на свою Родину и восстановления своего национального равноправия.

Советское правительство, декларирующее право на самоопределение, равенство и братство всех народов, претендующее на роль покровителя и защитника национально-освободительных движений за рубежом, в своей стране, вопреки своей же конституции, в нарушение подписанных им международно-правовых актов продолжает отказывать крымскотатарскому народу в праве на Родину, равноправие и национальное существование.

В Крыму уничтожены почти все культурные ценности крымскотатарского народа, разрушены мечети, осквернены и уничтожены кладбища, уничтожена литература крымских татар. Постановлением правительства переименованы почти все тюркские географические наименования в Крыму, по мере возможности уничтожается всё, что напоминало бы в Крыму о крымских татарах. Официальная историография, для оправдания выселения крымских татар из Крыма фальсифицирует историю народа, пропагандирует ненависть и пренебрежение к крымским татарам.

Участники национального движения, а также граждане других национальностей, выступающие за право на возвращение крымскотатарского народа в Крым и восстановление его национальной автономии, подвергаются жестоким преследованиям. Тюрьмами и травлей отвечают власти на законные требования крымских татар. Лишен советского гражданства мужественный борец за права крымскотатарского народа Петр Григоренко. Осужден на 7 лет лишения свободы и 5 лет ссылки руководитель советской Хельсинкской группы Юрий Орлов, арестован и ожидает суда Александр Подрабинек, которые также выступали в защиту прав крымских татар.

Изощренным преследованиям подвергаются семьи крымских татар, выехавших на жительство в Крым. Им отказывают в прописке, трудоустройстве, лишают средств к существованию, судят по заведомо ложным обвинениям в нарушении паспортного режима, подвергают насильственным выселениям. Любой мелкий чиновник администрации Крыма может безнаказанно глумиться над правами и человеческим достоинством крымского татарина. Судьба 46-летнего Мусы Мамута, отца троих детей, решившего принять страшную смерть, чем подчиниться произволу и покинуть свою Родину — красноречивое свидетельство трагического положения крымских татар.

Я обращаюсь к мировой общественности, к своим единоверцам-мусульманам, к главам государств, к руководителям общественных, политических и религиозных организаций, ко всем людям доброй воли. Я призываю оказать всестороннюю помощь крымскотатарскому народу в его борьбе за равноправие и возвращение Родины.

Мустафа Крымоглу (Джемилев)

г. Ташкент, ул. Беруни,

Ц-27, дом 3, кв. 85

5 июля 1978 г.

(Том 3, л.д. 53-54, Том 4, л.д. 200-201)

2. Документ Московской Хельсинкской группы за № 119 по ситуации в Афганистане от 21 января 1980 г.

МОСКОВСКАЯ ГРУППА СОДЕЙСТВИЯ ВЫПОЛНЕНИЮ

ХЕЛЬСИНКСКИХ СОГЛАШЕНИЙ В СССР

Документ №119 21 января 1980 г.

В Афганистане идет война, гибнут афганцы, гибнут наши ребята — сыновья и внуки тех, кто прошел Вторую мировую, и тех, кто с неё не вернулся. Сверхмощная держава с 260-миллионным населением подавляет независимость 17-миллионного Афганистана, а советские средства массовой информации утверждают, что наш народ это единодушно одобряет. Но реально в СССР люди не имеют ни правдивой информации, ни права высказать свое отношение даже к таким произвольным шагам правительства, как развязывание новой несправедливой войны.

Хельсинкский Акт утвердил нерасторжимую связь между проблемой сохранения мира и соблюдения прав человека. Именно отсутствие основных прав человека дает возможность руководству СССР бесконтрольно принимать решения, от которых зависит будущее не только нашей страны, но всего человечества. Государство, не соблюдающее основные права человека, тем более, если это одно из сильнейших государств в мире, опасно не только для своего народа и для своих соседей, но и для всех людей на Земле.

Правительства ста четырех стран в Генеральной Ассамблее ООН высказали свое отношение к вторжению советских войск в Афганистан, но представители нашей страны заявляют, что СССР будет игнорировать резолюцию Ассамблеи.

Мы обращаемся ко всем, в памяти кого жива Вторая мировая война, кто воевал во Вьетнаме и кто выступал против этой войны, кто выступает за отмену смертной казни и помогает голодающей Кампучии, кто борется с применением пыток и призывает к освобождению узников совести, — к верующим и атеистам, к рабочим и бизнесменам, к ученым и художникам, к спортсменам и любителям спорта, к общественным и политическим деятелям, ко всем людям доброй воли, потому что это касается всех, кому дорог мир, кто не хочет третьей мировой войны, — добивайтесь выполнения резолюции о немедленном выводе иностранных войск из Афганистана, добивайтесь выполнения Всеобщей декларации прав человека во всех странах!

Члены Московской группы «Хельсинки»:

Елена БОННЭР

Софья КАЛИСТРАТОВА

Иван КОВАЛЕВ

Мальва ЛАНДА

Татьяна ОСИПОВА

29/1-80 г.

Заявление поддерживаем:

Председатель советской группы «Международная амнистия» Георгий ВЛАДИМОВ

Член Рабочей комиссии по расследованию использования психиатрии в политических целях Леонид ТЕРНОВСКИЙ

Мустафа ДЖЕМИЛЕВ

Андрей САХАРОВ

Александр ЛАВУТ

Августа РОМАНОВА

(Том 3. л.д. 175)

3. Письмо Мустафы Джемилева в японскую радиовещательную корпорацию «Эн-Эйч-Кей» от 26 октября 1981 г.

Round Table

NHK. Tokyo. Yapan

26.10.1981 г.

Направляю свой ответ на один из трех, предложенных радиостанцией «Эн-Эйч-Кей» своим слушателям дискуссионных вопросов из цикла «Круглый стол», а именно на вопрос: «Какими должны быть отношения между Японией и ее соседями в Азии?»

Разумеется, с соседями нужно дружить и сотрудничать — это ясно каждому. Но вопрос, видимо в том, на каких морально-политических основах должна строиться эта дружба и сотрудничество. Для дружбы недостаточно взаимовыгодных экономических связей, она должна непременно включать также взаимное доверие, добрую волю, уважение суверенных прав друг друга. Если какая-то страна считает правомерной оккупацию части территории своего соседа лишь по праву сильного, по тому же праву вторгается на территорию другого соседа и с помощью штыков устанавливает там угодный своей воле режим, беспрепятственно пропагандирует и распространяет свою идеологию в других странах, но, в то же время, устанавливает жесткий заслон проникновению информации и идей из других, в том числе, соседних стран, то говорить об искренней дружбе с таким соседом вряд ли приходится. Продолжать же в одностороннем порядке уступать такому соседу ради призрачного смягчения напряженности или временных экономических выгод — это значит стимулировать его на дальнейшую экспансию и, в конечном счете, делать шаг в направлении к глобальной катастрофе.

Полагаю, что Япония в своих отношениях с другими странами, независимо от того соседние они или отдаленные, должна придерживаться единого принципа — устанавливать долгосрочные и тесные отношения лишь с теми странами, которые строго соблюдают нормы международного поведения и достаточно уважают основные

права человека. Неукоснительное соблюдение Японией этого принципа сохранит ее высокий авторитет в мире и явится большим вкладом в дело сохранения мира.

Известно, что Япония крайне зависима от внешнего рынка и занимает первое место в мире по объему импорта основных видов сырья для своей высокоразвитой индустрии. Поэтому не исключается, что кое-какие режимы из числа продавцов сырья будут пытаться шантажировать Японию, пытаясь изменить ее политику по тем или иным вопросам в выгодном для себя направлении. Но лучше пойти на какие-то экономические жертвы, чем проявлять чрезмерную гибкость и, тем самым, способствовать международному произволу. В этом плане, некоторые весьма принципиальные, хотя, возможно, в какой-то мере ущербные для своей экономики санкции и демарши Японии в последние несколько лет вызывают особое удовлетворение у ее искренних друзей.

С уважением, Мустафа Джемилев

СССР 678770, Якутская АССР

Верхнеколымский р-н, пос.Зырянка

до востребования.

(Том 4, л. д. 1)

4. Поэма турецкого поэта Шюкрю Эльчина «Бахчесарай чешмеси»

Bahçesaray Çeşmesi

Şükrü ELÇİN

l

Bahçesaray'da bir «Gözyaşı Çeşmesi» vardı Akyar mermerinden yapılmış,

Bu çeşme Kırım Giray'ın gönül ikliminde açan nilüferdi.

Bu çeşme Kerem'di, bu çeşme Aslı'ydı, bu çeşme Dilara Bikeç selsebiliydi,

Bu çeşme gazilerle, erenlerle, şehitlerle beraberdi.

Gaspıralı İsmail bu çeşme başında duydu, sesini tarihin;

Bu çeşme uyandırdı Cemiller'i geçmiş zaman hüzniyle hatıralar.

Kuru dallar, bu çeşme akar iken sevinçle yapraklanırdı,

Bu çeşme akar iken akmaz oldu göç etti Anadolu'ya kuşlar.

Sen; Yayla Dağları'nın rahmeti, sen sevdalara nakış çeşme;

Sen, Sibirya yollarında sürgün onbinlerin, yüzbinlerin yürek acısı.

Sen; Akmescit camiinde Karahisari'ce bir sülüs,

Sen; Mengli Giray divanında ta'lik yazısı.

Bu gece, tuğa dil bağladı Gazi Giray, kakül-i hoşbu yerine,

Bu gece, Cenevizli tavşan, Gedik Ahmed Paşa Karadeniz'de şahin;

Bu gece, şimşeklere el sallayan süvariler Tuna'dan geçti,

Bu gece, denizi yara yara yaklaştı Kefe'ye gemileri Fatih'in.

II

Gözleve'de Aşık Ömer'in sazı asılı kalmış duvarda,

Kefe 'nin Kızlar Kulesi'nde baykuşlar etmektedir.

Ay bir sarı gül Çadır Dağı'nda bu gece, dönmüş, garip;

Bahçesaray'da Gözyaşı Çeşmesi'nden kan akmaktadır.

Sibirya yollarında bir türkü tutturmuş Sudaktı kız, yanık;

«Sağlıkla kal vatan» derken içimi kemirdi firak.

Hacı Giray'ın türbesinde yanan mum sönmüş artık,

Salacık Boğazı'nda kuşlar ötmez olmuş, susuzluktan çatlamış toprak.

Zehirli rüzgarlar esti Akyar'ın üstüne,

Zülfü gece, yanağı gündüz gelinleri sardı peygamber yası.

Istanbul'da yayıldı Hırka-i Şerif'den Kur'an sesi perde perde;

Erik ağaçlarında sallanıp kaldı çocukların rü'yası.

Bu gece gök yüzü kurşunla örtülü,

Bu gecenin karanlığında nefes alamaz insan.

Korkudan göz pınarları kurumuş analar, evlatlar gelmez kaleme

Bu gece insanlık yerde sürünüyor, memleket olmuş bir zindan.

Biz Geray'dık, biz Çora Batur, biz Dilara Bikeç'tik,

Üç dişli tarak tamğamızla aziz-i vakt iken a'da zelil kıldı bizi.

Kırım'da beyaz kefenlere sarılı n ur yüzlü ölülerimizle birlikte

Susuz ceylanlar gibi kaybettik hürriyetimizi.

Biz zamana hükm edenlerin soyundan, Altaylar'dan gelmişiz.

Tanrı 'nin verdiği emaneti Zalim bizden alamaz.

Kasım'da buz tutan göl Mayıs'ta çözülür bir gün,

Gece, gecenin içinde tulu-i haşre kadar sürmez.

III

Sen, Orhon'dan, idil'den, Sakarya'yla Aras'tan gelen su;

Sen besmeleyle abdest alanların şiiri Dilara'm.

Bu gece Fatih 'in minareleri niyazdadır senin için,

Yağmur yağar bu gece, yer doymaz, ben sana nasıl doyam.

Ayvalık'ta Şükrü Elçin dert içinde göz yaşına şeydadır,

Akmaz iken akar elbet suyun çeşme, geçer azme hail zulüm korkusu.

Dest busi arzusiyle ölürsem dostlar,

Kuze ey/en toprağım sunun anınla yare su.

Ağustos 1981

(Том 4, л.д. 155-157, 158-159 — ксерокопии,

Том 4, л.д. 165-166 — фотокопия,

Том 4, л.д. 155-157 — подстрочный перевод,

Том 2, л.д. 65 — рукопись)

5. Обращение М. Джемилева ко всем мусульманам в мире в защиту А.Сахарова и Е. Боннер от 5 декабря 1981 г.

КО ВСЕМ МУСУЛЬМАНАМ!

Жизнь великого гуманиста нашего времени, страстного борца за естественные права всех людей независимо от их расы, национальности и религии, лауреата Нобелевской премии Мира Андрея Сахарова и его супруги Елены Боннэр находится в смертельной опасности. Все свои силы они посвятили борьбе против произвола и беззакония, защите прав незаконно гонимых и преследуемых, в том числе прав мусульман — крымских татар, афганцев и многих других. Во имя этой же благородной цели они предприняли новую акцию, которая может окончиться для них мучительной смертью.

Я обращаюсь ко всем людям доброй воли и, в первую очередь, к своим единоверцам, последователям одной из гуманнейших религий — ислама! Окажите посильное содействие спасению жизней этих прекраснейших людей нашей планеты!

Мустафа Джемипев

Якутия.

5.12.1981 г.

(Том 4, л. д. 1)

6. Обращение крымских татар главам государств-участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе

ГЛАВАМ ГОСУДАРСТВ-УЧАСТНИКОВ ХЕЛЬСИНКСКОГО СОВЕЩАНИЯ

ПО БЕЗОПАСНОСТИ И СОТРУДНИЧЕСТВУ В ЕВРОПЕ

Мы, граждане крымскотатарской национальности, проживающие в СССР, обращаемся к вам с просьбой рассмотреть факты нарушений прав наших соотечественников и способствовать тем самым справедливому решению нашего национального вопроса.

Крымские татары — это тюркская нация, сформировавшаяся на территории Крымского полуострова и включающая в себя элементы всех народов, которые с древнейших времен населяли эту землю.

200 лет назад наша земля была оккупирована войсками России, наше национальное государство — Крымское ханство — ликвидировано, а территория Крыма 8 апреля 1783 года присоединена к России и превратилась в одну из её губерний. С этого времени началась и продолжается по сей день трагедия нашего народа.

Правительство России предпринимало различные бесчеловечные методы, целью которых было изгнать из Крыма его коренных жителей и сделать полуостров «чисто славянской территорией». С помощью жестокого террора завоеватели вынуждали коренное население к эмиграции, систематически и планомерно уничтожали их материальную и духовную культуру. В результате крымские татары, численность которых в период Крымского ханства составляла несколько миллионов, к моменту свержения царизма в 1917 году превратились в этническое меньшинство из нескольких сот тысяч человек.

В 1921 году на территории Крымского полуострова была утверждена Крымская АССР, а крымскотатарский язык, наряду с русским, был объявлен государственным языком республики, были предприняты некоторые меры по восстановлению национальной культуры крымских татар. Но в последующие годы началась систематическая ликвидация нашей национальной интеллигенции — тысячи людей были казнены или умерщвлены в тюрьмах и лагерях по обвинению или просто подозрению в недостаточной приверженности к коммунистической идеологии и к режиму И. Сталина, закрывались и уничтожались мечети и святыни крымских татар. Наконец, 18 мая 1944 года в «предательстве» был обвинен весь наш народ и поголовно выселен в районы Урала, Средней Азии и Казахстана. Не избежали обвинения в «предательстве» и выселения со своей Родины даже инвалиды и герои войны, вдовы и сироты около 26 тысяч воинов — крымских татар, погибших в боях с фашизмом. Вскоре из Крыма были выселены и другие этнические меньшинства, в том числе греки, немцы, чехи, армяне, эстонцы и даже болгары, которые, очевидно, были сочтены властями недостаточными или неполноценными славянами.

На местах ссылки за крымскими татарами был установлен жестокий комендантский надзор, введены правовые ограничения, способствовавшие их массовой гибели и культурной деградации. За крымскими татарами сохранялось в основном только право на рабский труд. Лишь в первые годы после выселения от голода, болезней и тяжкого принудительного труда крымские татары потеряли около 46 процентов своего численного состава.

Территория же Крыма в спешном порядке заселялась переселенцами из центральных районов России и Украины, то есть более «благонадежным» с точки зрения правительства славянским населением. Имущество крымских татар, отобранное при выселении, то есть дома, домашний скот, мебель, одежду и даже детские игрушки, было роздано новым поселенцам, а книги на крымскотатарском языке и многие предметы их культуры были уничтожены. Особым указом правительства были переименованы почти все тюркские наименования населенных пунктов Крыма. Уничтожили и все мусульманские кладбища, а надмогильные камни с изречениями из священного Корана были вывезены и использованы как строительный материал. Началось издание массовым тиражом художественной и псевдоисторической литературы, в которой крымские татары изображались в самом отрицательном свете, доказывалось, что Крым является «исконно славянской территорией» и распевалось «прогрессивное значение» присоединения Крыма к России. Крымская АССР была упразднена и превращена в область в составе РСФСР, а затем, в 1954 году, в ознаменование 300-летия присоединения Украины к России, включена в состав Украинской ССР.

В 1956 году состоялся XX съезд Коммунистической партии Советского Союза, на котором открыто говорилось и о некоторых преступлениях, совершенных в период так называемого «культа личности» Сталина, в том числе о незаконных выселениях целых народов, которые назывались на съезде «перегибами ленинской национальной политики». Новое советское руководство во главе с Хрущевым твердо обещало восстановить права репрессированных народов, но это обещание в отношении крымских татар и некоторых других народов осталось невыполненным. В апреле 1956 года, то есть через два месяца после съезда, был издан не подлежащий опубликованию в печати указ Президиума Верховного Совета СССР, согласно которого с крымских татар лишь снимался гласный надзор органов МВД, но оговаривалось, что они не

имеют права возвращаться в места, откуда были выселены, и их имущество, конфискованное при выселении, не подлежит возвращению.

Начиная с 1956 года крымские татары постоянно направляют в адрес советского руководства многочисленные индивидуальные и скрепленные десятками тысяч подписей письма и обращения с требованием восстановления своих национальных прав — возвращения их на Родину и восстановления ликвидированной при режиме Сталина Крымской АССР, но обращения эти в лучшем случае остаются безответными, а в худшем — служат основанием для репрессий против обращающихся.

Крымские татары неоднократно обращались к главам Советского правительства и КПСС с просьбой принять их делегацию и обсудить вместе с ними пути решения нашего национального вопроса, но за прошедшие более четверти века ни у одного из сменивших друг друга глав правительства и коммунистической партии не нашлось времени и желания выслушать представителей более чем полумиллионного народа. Делегации крымских татар, направляемые в Москву народом, во многих случаях подвергаются всевозможным преследованиям, насильственным возвращениям обратно, а некоторые из них были арестованы и осуждены к лишению свободы по вымышленным обвинениям. Мирные собрания и демонстрации крымских татар в поддержку своих неотъемлемых прав разгоняются силами войск и милиции, их участники подвергаются избиениям и арестам.

В конце 1967 года двадцать представителей крымских татар в Москве были приняты руководителями КГБ, прокуратуры, МВД и секретарем Президиума Верховного Совета СССР. Ими было обещано, что в ближайшие дни будет опубликован правительственный указ о «реабилитации» крымских татар и приняты другие меры для решения их национального вопроса. Но опубликованный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года не только не способствовал решению нашего национального вопроса, но даже наоборот. Этим указом, во-первых, произвольно упразднялось существовавшее в течение многих веков этническое самоназвание крымских татар, которое заменялось выражением «татары, ранее проживавшие в Крыму», то есть недвусмысленно отрицалось само существование нации крымских татар и, соответственно, их естественное право на Крым, как на свою историческую Родину. Во-вторых, в Указе совершенно необоснованно и вопреки стремлениям народа, выраженным во всех его обращениях к советскому руководству, директивно утверждалось, что будто бы они «укоренились» на территории Узбекской ССР и других союзных республик. Выселение крымских татар из Крыма в 1944 году в указе объяснялось не бесчеловечной и террористической сущностью режима Сталина, а тем, что будто бы факты сотрудничества отдельных групп «татар, ранее проживавших в Крыму» были необоснованно отнесены ко всему татарскому населению, что, в сущности, является претензией правительства и в дальнейшем распоряжаться судьбами и территориями целых народов в зависимости от того, сочтут ли они эти народы достаточно верными к своей власти или нет.

В принятом одновременно с этим указом Постановлении Президиума Верховного Совета СССР от 5 сентября 1967 года «О порядке применения статьи 2 Указа ПВС СССР от 28 апреля 1956 года» говорилось о праве «татар, ранее проживавших в Крыму» отныне проживать на всей территории СССР согласно паспортного режима. Если принять во внимание, что в статье 2 Указа ПВС от 28 апреля 1956 года прямо говорилось о запрете крымским татарам возвращаться в Крым, то новое постановление «о порядке применения» этой статьи, прикрытое ссылкой на паспортный режим,

свидетельствовало о преемственности брежневского руководства с политикой имперской России, режимов Сталина и Хрущева в отношении Крыма и крымских татар.

Тысячи семей крымских татар, выехавших в Крым после опубликования Указа и Постановления от 5 сентября 1967 года, были выдворены обратно с применением жестоких и бесчеловечных мер — на них устраивали милицейские облавы, семьи выбрасывали из купленных на многолетние сбережения собственных домов, а дома передавали гражданам других национальностей или разрушали бульдозерами. Крымских татар насильственно вывозили на грузовиках и выбрасывали за пределами Крыма вместе с их перебитым имуществом. В других, более «гуманных» случаях, крымским татарам отказывали в нотариальном оформлении купленных домов, прописке и трудоустройстве, их детей школьного возраста отказывались принимать в школы, а новорожденным — выдавать свидетельства о рождении, отключали им свет, перекрывали воду, перепахивали засеянные приусадебные огороды, систематически облагали штрафами за проживание без прописки. В результате многие семьи крымских татар, лишенные средств к существованию, вынуждены были покинуть Крым «добровольно». Известны сотни судебных процессов, на которых крымских татар обвиняли в «незаконном приобретении домов», «нарушении паспортного режима» и приговаривали к крупным штрафам, высылке за пределы Крыма или лишению свободы. Подвергались преследованиям и граждане других национальностей, которые, выезжая из Крыма, продавали свои дома, вопреки предписаниям властей, не русским и украинцам, а крымским татарам.

Многие крымские татары, выехавшие из Крыма в результате гонений властей или же вывезенные насильственно, селились в близлежащих к Крыму районах Украины и Краснодарского края. Но вскоре и в этих районах прописка крымских татар была резко ограничена. Власти зорко следят за тем, чтобы в одном и том же населенном пункте расселялось не более нескольких десятков или сотен семей крымских татар, ибо это затруднило бы их скорую ассимиляцию и русификацию.

Участились судебные процессы над активистами Национального движения крымских татар в Узбекистане и в других местах по обвинению в «клевете на советский строй», «организации массовых беспорядков», «сопротивлении властям» и по другим вымышленным и провокационным обвинениям.

Для создания видимости решения нашего вопроса было объявлено, что крымских татар будут переселять в Крым по так называемому «оргнабору», но за прошедшие 15 лет подобного рода «организованным» методом было перевезено в степные районы Крыма всего около 300 семей. Причем, и эта мера использовалась властями в основном для подавления Национального движения, ибо отобранные для переселения семьи должны были отвечать основному требованию — не принимать участия в усилиях своего народа по решению его национального вопроса. Известно много случаев, когда сотрудники КГБ обещали крымским татарам прописку на их родине в обмен на обязательство сотрудничать с ними в качестве осведомителей и доносчиков на участников Национального движения.

Большие надежды возлагали крымские татары на итоги Хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, потому что в Заключительном акте этого Совещания, подписанного в августе 1975 года и главой Советского государства, прямо говорилось:

«Государства-участники, на чьей территории имеются национальные меньшинства, будут уважать право лиц, принадлежащих к таким меньшинствам, право на равенство

перед законом, будут предоставлять им полную возможность фактического пользования правами человека и основными свободами и таким образом защищать их законные интересы в этой области.

Государства-участники будут уважать равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой...»

Но правовое положение крымских татар ни в коей мере не улучшилось после подписания Заключительного акта. Наоборот, были приняты несколько новых секретных и полусекретных указаний, инструкций и распоряжений властей, направленных на дальнейшее ограничение их прав и «укоренение» их на местах ссылки.

Так, например, согласно указания министра внутренних дел Узбекской ССР за № 221 от 26 апреля 1978 года «гражданам татарской национальности, ранее проживавшим в Крыму, не разрешается выезд в Крым без предъявления документов о возможности их бытового и трудового устройства в Крыму». О том, что органы власти Крымской области могут выдавать крымским татарам документы «о возможности их бытового и трудового устройства в Крыму», конечно же, не может быть и речи.

В настоящее время усилия властей направлены на то, чтобы заселить крымскими татарами специально организованный в сентябре 1978 года Мубарекский район, расположенный в пустынной части Кашкадарьинской области Узбекской ССР. Для осуществления этой цепи используются различные методы — от обещаний повышенной зарплаты и квартиры до принудительного направления туда выпускников учебных заведений под угрозой невыдачи в противном случае документов об образовании.

Репрессии против крымских татар, добивающихся возвращения на Родину и восстановления национального равноправия после подписания Заключительного акта не только не прекратились, но и ужесточились. Особым репрессиям подвергаются те наши соотечественники, которые пытаются информировать о положении крымских татар советскую и мировую общественность. Так, например, трижды были осуждены Джемилев Решат и Чобанов Мамеди, пятикратно осужден и провел в местах лишения свободы около трети своей жизни Мустафа Джемилев. Против них время от времени появляются в печати различные статьи, полные лжи и грубых оскорблений. Такого же рода «письма» и «обращения», отпечатанные на пишущих машинках, распространяются властями от имени анонимных «соотечественников», «истинных советских патриотов» или же прикормленных органами отщепенцев крымскотатарского народа.

Подвергаются преследованиям и граждане других национальностей, выступающие в поддержку наших законных прав. Был исключен из партии и Союза писателей А.Е. Костерин, около пяти лет подвергался принудительному «лечению» в психбольнице специального типа известный защитник прав крымских татар бывший генерал советской армии П.Г. Григоренко, на три года лишен свободы, а затем доведен до самоубийства поэт Илья Габай. Документы в защиту крымских татар и их прав вменялись А.П. Лавуту, А. Подрабинеку, Г. Алтуняну, членам Московской группы по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений Юрию Орлову, Татьяне Великановой, Т.С. Осиповой и многим другим правозащитникам, осужденным к длительным срокам заключения. Всему миру известна и судьба лауреата Нобелевской премии мира академика А.Д. Сахарова, который также многократно выступал в защиту прав крымских татар.

Жестокие преследования и издевательства властей над прибывшими в Крым 'крымскими татарами вынудили некоторых из них на самоубийство, а 23 июня 1978 эда наш соотечественник Муса Мамут совершил самосожжение.

Мы прилагаем к настоящему обращению сборник «События в Крыму», составленный одним из активистов Национального движения крымских татар Мустафой Джемилевым, в котором на основании многочисленных заявлений и писем приводятся сотни фактов грубых нарушений прав наших соотечественников в Крыму со времени подписания Заключительного акта в Хельсинки до дня ареста самого составителя сборника в феврале 1979 года по сфабрикованному обвинению в нарушении правил установленного за ним органами гласного административного надзора. Этот сборник не охватывает всех фактов нарушений прав крымских татар в Крыму, ни даже всего арсенала применяемых против них методов, а составляет лишь часть тех сведений, которые удалось собрать, преодолевая чинимые властями препятствия, и сохранить после многочисленных обысков.

Прилагаем также сборник «Самосожжение Мусы Мамута», составленный другим активистом нашего Национального движения Решатом Джемилевым незадолго до своего очередного ареста по обвинению в «клевете на советский строй» в апреле 1979 года.

Мы просим пригласить на Совещание в Мадриде также наших представителей, которые могли бы дать дополнительные показания по всем аспектам нашего национального вопроса. В числе представителей, достаточно известных среди нашего народа и имеющих моральное право сообщить Совещанию о его чаяниях, мы называем:

1. Акимова Джеппара, проживающего по адресу: Ташкентская область, г. Бекабад.

2. Джемилева Мустафу, проживающего по адресу: Ташкентская область, г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-а. Находится под гласным административным надзором без права на выезд из города Янгиюля.

3. Музаффарова Рефика, проживающего по адресу: г. Тобольск, 6-й микрорайон, Комсомольский проспект, 17, кв.15.

4. Сеитмуратову Айше, эмигрировавшую в 1978 году из СССР и проживающую в настоящее время в США по адресу: P.O. Бокс 108, Бруклин, Нью-Йорк, 11209, США.

Мы убеждены в том, что справедливое разрешение нашего национального вопроса, которому могло бы способствовать обсуждение его в международных совещаниях с участием представителей Советского Союза, послужит укреплению доверия между государствами и упрочению мира во всем мире.

Подписи

(Том 4, л.д. 125-129, том 4, л.д. 193-199 — ксерокопия)

7. Обращение группы крымских татар в Организацию Исламская Конференция, отправленное в июне 1983 года.

ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ ОРГАНИЗАЦИИ ИСЛАМСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

Копия: В ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

Мы, мусульмане крымскотатарской национальности, участвовавшие в похоронах нашего родственника и соотечественника Абдулджемиля Мустафа-Оглу, извещаем Вас и в Вашем лице всех мусульман о новом глумлении советских карательных органов над нашими национальными и религиозными чувствами.

Абдулджемиль Мустафа-Оглу — отец одного из активистов нашего национального движения за возвращение на Родину в Крым Мустафы Джемилева, после поголовного выселения всех крымских татар из Крыма в 1944 году проживал вместе со своими родными в Узбекистане. В 1977 г., в возрасте 78 лет, он вместе с супругой и семьями двух своих дочерей, выехал в Крым, надеясь дожить там свои последние годы и быть похороненным на своей родной земле. Но органы власти, предпринимающие все меры, чтобы не допустить возвращения крымских татар на свою Родину, и открыто провозгласившие курс на славянизацию Крыма, начали против них, а также и против многих других возвращающихся на свою Родину крымских татар кампанию травли и преследований, пытаясь вынудить их покинуть пределы Крыма. Им отказали в нотариальном оформлении купленного дома, в прописке, и в течение около двух лет терроризировали различными незаконными штрафами, вызовами в милицию, прокуратуру, постоянными угрозами репрессий. Наконец, 12 апреля 1979 года к их дому подъехало около десятка автомобилей, наполненных милиционерами КГБ, прокуратуры и представителями гражданской администрации Крымской области. Всю домашнюю утварь они погрузили в грузовик и вывезли за пределы Крыма, а все члены семей, в том числе старцы и младенцы были в тюремной машине доставлены в Симферопольскую тюрьму, где их подвергли тщательному обыску, заперли в камеры и содержали два дня без пищи и медицинской помощи, а затем на поезде в сопровождении милиционеров вывезли за пределы Крыма. В эти же дни был пятый раз арестован и осужден к четырем годам ссылки в Якутию их сын Мустафа Джемилев, проживающий под гласным административным надзором органов МВД в Ташкенте.

В течение многих месяцев 80-летний Абдулджемиль Мустафа-Оглу и все выселенные вместе с ним родственники были вынуждены, в поисках крова, блуждать по поселкам Краснодарского края, а затем поселились в г. Абинске, где он и скончался 2 июня 1983 года.

Получив телеграмму о смерти своего отца, Джемилев Мустафа, уже отбывший срок ссылки и проживающий под гласным административным надзором в г.Янгиюле Ташкентской области, обратился с заявлением в милицию за разрешением на выезд. В своем заявлении он указал, что, в соответствии с предсмертной волей отца, намерен похоронить его в Крыму, и требовал разрешения на проезд так же на территорию Крымской области. Получив соответствующее разрешение милиции Узбекистана, он вылетел в Крым, подготовил на одном из кладбищ Крыма место для захоронения своего отца, и выехал в г. Абинск.

5 июня, после всех предусмотренных шариатом ритуалов, похоронная процессия на нескольких легковых автомобилях двинулась в направлении Крыма.

Примерно через два часа пути, у поста автодорожной инспекции, расположенного в 12-ти километрах от паромной переправы на территорию Крыма, похоронная процессия была остановлена работниками милиции, милиционеры отобрали удостоверения у водителей нескольких наших машин, в том числе и у водителя автомобиля, везшего покойника, и сообщили, что, согласно полученному ими распоряжению, похоронная процессия должна быть возвращена в г. Абинск. Мы предъявили справку санэпидемической станции с разрешением на вывоз покойника за пределы Абинского района и потребовали немедленно пропустить процессию, объяснив, что, в соответствии с нашими обычаями, покойник должен быть похоронен до заката солнца.

В свое оправдание работники милиции, ссылаясь лишь на распоряжение своих начальников, сказали, что нам следует подождать около часа пока подъедет само это

начальство. Примерно через два часа у автомобильной инспекции собрались! начальники местных отделений КГБ и милиции. Все они в один голос, без всяких ссылок на какие-либо законы, стали утверждать, что мы не имеем права хоронить своих покойников в Крыму, а должны хоронить лишь по месту прописки, и требовали возвратиться обратно, угрожая, в противном случае, репрессиями против «зачинщиков». Тогда мы вышли из автомобилей, взяли покойника на руки, оставив около машин несколько соотечественников, направились к паромной переправе пешком. Когда мы прошли несколько километров, в небе появился вертолет УВД Краснодарского края, который облетел похоронную процессию, а потом подлетел к зданию автоинспекции и оттуда передали работникам какие-то указания. Затем к процессии подъехали и задержанные ранее наши автомобили, водители которых сообщили, что им возвратили удостоверения и разрешили проезд к переправе. Мы решили, что наконец-то милиционеры получили благоразумное распоряжение своего начальства, вновь уложили покойника в машину и направились к паромной переправе.

Когда мы подъехали к пропускному пункту порта, милиционеры закрыли ворота, а полугруженный паром был отправлен в сторону Крыма. Вскоре к порту подъехало еще 5 милицейских машин с милиционерами, которые плотным кольцом стали у ворот. Вновь прибывшие чины КГБ начали в угрожающих тонах «разъяснять», что они ни в коем случае не пропустят нас на территорию Крыма. Прибывший на катере из г.Керчи замначальника УВД подполковник милиции А. Денисов начал перечислять около десятка районных, областных, краевых инстанций, без разрешительных резолюций которых он якобы не имеет права позволить перевоз покойника на территорию Крыма. Нелепость, незаконность и издевательский характер подобных требований были вполне очевидны, потому что лишь для объезда всех перечисленных инстанций потребовалось бы около недели, а если принять во внимание существующую бюрократическую практику, то сбор подписей и резолюций чиновников следовало бы начинать за многие месяцы до смерти человека. Кроме того, нам известно много прецедентов, когда покойников других национальностей перевозили без каких-либо разрешений как в Крым, так и из Крыма в другие области. Мы стали требовать, чтобы нам предъявили соответствующий закон или правительственное указание, которые подтверждали бы предъявляемые требования о якобы необходимости официальных '' разрешений перечисленных нам административных органов. Нам отвечали, что не помнят, когда и кем был издан подобный указ, но заявляли, что скорее пойдут на самые крайние меры, чем пропустят покойника на территорию Крыма.

Эта перепалка под знойным солнцем продолжалась пять часов. Все это время работники милиции и КГБ вели среди собравшейся на переправе толпы пассажиров и водителей подстрекательскую агитацию против нас. Так, полковник Денисов, обращаясь к толпе, заявил, что из-за нас остановлено движение парома, в результате чего страдают ни чем не повинные женщины и дети. Аналогичную и явно шовинистическую агитацию они стали вести, собирая вокруг себя отдельные группы обывателей. Подогретые подобной агитацией и продукцией близлежащего виноводочного магазина, отдельные личности, пользуясь явным одобрением работников милиции, стали выкрикивать в наш адрес и в адрес всего нашего народа оскорбления и угрозы перевернуть автомобиль с покойником. Один из офицеров, ст. лейтенант милиции Геннадий Дереев, открыто обратился к водителю стоявшего неподалеку тяжелого грузовика с предложением наехать на легковой автомобиль с покойником, обещая оформить это как случайное дорожное происшествие,

случившееся не по вине водителя грузового автомобиля. На тех же, кто выражал свое возмущение по поводу незаконных действий милиции, они обрушивались с угрозами или выводили из толпы. Так, например, была уведена одна женщина, которая, подойдя к нам, громко выразила своё сочувствие нашему намерению похоронить покойника на своей Родине.

В этой обстановке у нас не оставалось другого выхода, как повернуть машины и повезти покойника на одно из близлежащих кладбищ, расположенных по эту сторону Черного моря, т.е. на территории Краснодарского края.

Мы проехали к станице Тамань, расположенной в 60 км. от паромной переправы, где в настоящее время проживает несколько сотен семей крымских татар. При подъезде к Тамани нас вновь стали останавливать милиционеры, но, так как на захоронение оставалось немного времени, автомобиль с покойником и еще две следовавшие за ним машины, пренебрегая милицейскими сигналами, подъехали к кладбищу. Остальные автомобили были оставлены благодаря одному из наиболее ретивых милиционеров, который «героически» растянулся прямо на дороге.

У владельцев остановленных машин были отобраны водительские удостоверения и им не разрешили проезд к кладбищу.

Родственники и близкие покойника, которым на первых двух автомобилях удалось пробраться к кладбищу, пронесли тело к месту захоронения и начали копать могилу, через несколько минут все кладбище было оцеплено милиционерами, которые не допускали местных жителей, пытавшихся принять участие в похоронах. К месту захоронения подошли начальник Темрюкского отделения КГБ Грузин и начальник милиции г. Абинска майор Канев, который заявил, что хоронить покойника здесь также э разрешается и потребовал немедленно вернуться в г. Абинск. Ему ответили, что везти покойника в Абинск не намерены, а если кто-либо из милиционеров притронется покойнику, то это может привести к драматическим последствиям.

Начальники отошли на несколько шагов от могилы и наблюдали за похоронами месте с группой милиционеров из 36-ти человек и лиц в штатском.

Мы опустили тело в могилу, засыпали землей, вознесли молитву и, в сопровождении колонны милицейских машин, выехали в Абинск. Несколько милиционеров остались на кладбище для круглосуточного дежурства — очевидно, власти полагали, что ночью крымские татары эксгумируют тело и вновь попытаются вывезти его в Крым.

На следующий день некоторые участники похорон были вызваны в отделение милиции и КГБ, где их пытались обвинить в организации беспорядков, угрожали возможными последствиями, если на поминки собирается слишком много людей и будут допущены высказывания против властей.

8 июня Мустафа Джемилев выехал из Абинска в Тамань, чтобы перед вылетом в Узбекистан посетить могилу отца, но был задержан милицией и против него был оставлен протокол о нарушении правил административного надзора, так как, по словам милиционера, органы внутренних дел Узбекской ССР, выдавая ему разрешение для выезда на похороны, не указали в «маршрутном листе» ст. Тамань. Таким образом, ему вновь угрожает арест и осуждение на два года лишения свободы по статье уголовного кодекса, предусматривающей ответственность за нарушение правил административного надзора.

После поголовного выселения нашего народа из Крыма в 1944 г. в СССР сменилось несколько правителей. Власти признали, что выселение целых народов со своих национальных территорий, ликвидация их национальных автономий и наложение

правовых ограничений на граждан по их национальному признаку — были грубым нарушением законов страны и норм человечности. Но, по-прежнему, основная мае крымских татар продолжает оставаться на местах ссылки и лишена возможное вернуться на свою Родину. Нашему народу уготована участь быть русифицированны утерять свою национальную культуру и самобытность, исчезнуть как нации. За последи четверть века еще не было ни одного дня, чтобы в советских тюрьмах и лагерях находились бы участники нашего национального движения за возвращение на Родину.

Действие властей на похоронах 5 июня 1983 года являются лишь одним их эпизоде иллюстрирующих их пренебрежение к нашим религиозным чувствам и национальным обычаям, их яростное стремление не допустить возвращения в Крым его коренных жителей, причем, даже мертвых.

Мы обращаемся к своим единоверцам и ко всем людям доброй воли с просьбе поднять голос в защиту наших суверенных прав и тем самым способствовал справедливому разрешению нашего национального вопроса.

Участники похорон: Аметов Ильми (г. Абинск), Асанов Амет (г. Абинск), Аблаев Ремзи (Крым), Азаматова Ава (ст. Тамань), Абдуллаев Икмет (п. Сенное), Бариев Айдер (с. Баканка), Джемилев Асан (г. Ташкент), Джемилев Анафи (г. Ташкент), Измаилов Халил (с. Баканка), Консул Мустафа (г. Абинск), Ильясов Дильшат (г. Новороссийск) Османов Смаил (с. Партизаны), Сейдалиев Осман (ст. Тамань), Рамазанов Абляю (г. Абинск), Сейтвелиев Риза (г. Абинск), Шабанов Эльдар (Крым), Эмиров Айдер (г. Геническ), Чашуев Усеин (г. Абинск), Усеинов Февзи (г. Абинск), Мидат (г. Геническ) Владимир (г. Геническ), Азаматов Сервер (ст. Тамань).

(Том 4, л.д. 188-192. Том 5, л.д. 216-223 — радиотекст)

8. Обращение М. Джемилева к Генеральному прокурору СССР о 18 августа 1983 г.

ГЕНЕРАЛЬНОМУ ПРОКУРОРУ СССР

Копия: ПРОКУРОРУ ТАШКЕНТСКОЙ ОБЛАСТИ

17 июня 1982 г. истек четырехлетний срок ссылки, определенного мне Октябрьским райсудом г. Ташкента, и я вместе с семьей вылетел из п. Зырянка Якутской АССР. По отбытии из места ссылки я сообщил в милиции, что намерен жить в Крымской области, поэтому на «листке убытия» при выписке паспорта было указанно, что еду в г.Симферополь. Мне было выдано также «маршрутное предписание», согласно которого я должен был лететь по маршруту Зырянка—Якутск—Симферополь. Но милиция Крымской области, без объяснения причин, насильственно вывезла меня вместе с семьей за пределы Крыма и передала в руки сотрудников ОВД Краснодарско края, которые доставили нас в г. Абинск. В Лабинской милиции мне заявили, что территория моей Родины, т.е. Крымского полуострова, является для нас запретной зоной и предложили в течение трех суток прописаться в г. Абинске. Одновременно мне зачитали постановление об административном надзоре сроком на 1 год, санкционированное 10 июня 1982 г. прокурором Верхнеколымского района Якутске АССР И.В. Каниным.

14 июля мы выехали из г. Абинска в направлении г. Ташкента и через несколько часов в поезде у нас выкрали все наши наличные деньги и ценности.

По прибытии в г. Ташкент я обратился 20 июля в ОВД Октябрьского р-на г. Ташкента и изложил начальнику профилактического отдела Сидикалиеву свои обстоятельства. Сидикалиев просил явиться в милицию через несколько дней и в назначенный день он представил мне сотрудника КГБ некого Майского Леонида, который от имени своего руководства сообщил, что если мне нужна жилплощадь в г. Ташкенте, то я должен написать соответствующее заявление. До решения жилищного вопроса он рекомендовал прописаться в г. Ташкенте у моего брата. Я ответил, что у брата прописаться никак не возможно, так как он с семьей в составе 5 человек проживает в двухкомнатной квартире, а у меня самого аналогичная своя семья. 2 августа я вручил ему заявление, адресованное в КГБ, председателю Ташгорисполкома, начальнику Октябрьского РОВД г. Ташкента. В этом заявлении я изложил обстоятельства своего прибытия в г. Ташкент и заявил о своем желании вместе с семьей уехать за пределы ЗССР. Но до решения вопроса о эмиграции соответствующими инстанциями я просил представить мне жилье в г. Ташкенте, что позволило бы мне и моей супруге временно прописаться и трудоустроиться. (Копия заявления от 2.08.82 г. прилагается).

В течение нескольких дней, как сотрудник КГБ Л. Майский, так и в Октябрьском ЭОВД утверждали, что скоро собираются представить нам жилье в г. Ташкенте, наконец, 10 августа в квартиру брата явился сотрудник Октябрьского РОВД по имени Бахтиер и сообщил, что вопрос о представлении нам квартиры в г. Ташкенте решен положительно и что для выполнения каких-то связанных с этим формальностей мне необходимо явиться в отделение милиции Октябрьского района.

В милицию я пришел днем 11 августа вместе с одним своим товарищем, который также собирался разрешить там какой-то свой вопрос. Через несколько минут в кабинет профилактического отдела милиции явился гражданин в штатском, которого мне представили как служащего райисполкома. Мне предложили сесть в машину ГАЗ-24 №64-82 ТШП, чтобы проехать в райисполком для решения квартирного вопроса. Кроме меня и моего товарища в машину сели также Бахтиер и упомянутый гражданин в штатском. Вскоре машина на большой скорости миновала территорию Октябрьского района и вышла за черту города. На мой вопрос, что все это значит, мне ответили, что едем в г. Янгиюль. Я потребовал немедленно оставить машину и прекратить подобный бандитизм. Но Бахтиер и гражданин в штатском схватили меня за руки и сказали, что если я попытаюсь открыть дверцу машины, то буду привлечен к ответственности за сопротивление сотрудникам милиции при исполнении ими служебных обязанностей, теперь гражданин в штатском стал представлять себя инспектором управления милиции г. Ташкента, но назвать свою фамилию или предъявить удостоверение отказался. Меня доставили в милицию г. Янгиюля, заявили, что я должен прописаться и трудоустроиться в этом городе, повторно зачитали постановление об административном надзоре и сообщили, что в случае выезда за черту г. Янгиюля я буду привлечен к ответственности за нарушение правил надзора.

Как выяснилось, еще за два дня до насильственной доставки меня в г. Янгиюль сотрудники КГБ и милиции города вызывали поочередно проживающих в этом городе родственников моей супруги и требовали от них расписку о том, что будто бы они могут представить у себя жилплощадь для прописки моей семьи. Не получив от них подобной расписки, органы все же сочли необходимым доставить меня в этот город. Я заявил, что к г. Янгиюлю не имею никакого отношения и, как отбывший срок ссылки, имею право выбирать место жительства по своему усмотрению, но если у органов внутренних дел имеется документ, свидетельствующий о том, что срок моей ссылки продлевается и что

только меняется место ссылки, то просил ознакомить меня с этим документом. Мне ответили, что такого документа не имеется, но что органы сочли целесообразные определить местом жительства для моей семьи г. Янгиюль и если я попытаюсь покинуть этот город, то буду привлечен к ответственности. По поводу определенного мне жилья в доме по ул. Чарикова №78 я сообщил, что на этот частный дом я не имею никаких прав, не располагаю средствами для его выкупа и попытку вселить меня в этот дом насильственно рассматриваю как желание органов внести ссору между мной и реальными его владельцами. В тот день работники милиции определили меня в гостиницу «Янгиюль» и предписали явиться в милицию завтра утром.

На следующий день в кабинете зам. начальника ОУР Янгиюльского POBД. Холматова В. состоялась беседа с исполняющим обязанности прокурора города Янгиюля Умаровым. Он сказал, что не подвергает сомнению обоснованность моих доводов и протестов, не исключает, что в отношении меня работниками органов были допущены серьезные беззакония, но предложил «не лезть на рога», а считаться с реальностями. Умаров предложил мне для начала подчиниться предписанию с прописке в г. Янгиюле, даже если это предписание я считаю грубым произволом, а потом, обращаясь в соответствующие инстанции, добиваться своих прав. Прокурор выразил мнение, что, руководствуясь его предложением «не лезть на рога», я скорее добьюсь для своей семьи как права выбора места жительства в пределах СССР за исключением Крыма, так и в вопросе эмиграции. Умаров сообщил также, что предписание жить в доме по ул. Чарикова №78 не является обязательным, если я найду себе другое жилье в пределах г. Янгиюля. Я сказал, что пока существует незаконный административный надзор, я не могу прописаться и жить в чьем-либо доме, поскольку неизбежны постоянные визиты милиционеров, которые будут отравлять жизнь не только членам моей семьи, но и жителям дома, где мы пропишемся На это прокурор ответил, что если вопрос о гласном административном надзоре .является столь существенным для нас доводом против прописки в г. Янгиюле, тс через два часа он ознакомит меня с постановлением о снятии надзора и я потом выеду в г. Ташкент, чтобы привезти свои документы для оформления прописки.

Встретились мы с прокурором Умаровым повторно примерно через пять часов. Теперь прокурор говорил, что он не компетентен отменить это постановление с надзоре, даже если он уверен, что оно противоречит закону и предложил обратиться с заявлением по этому вопросу к прокурору области. Одновременно, он счет необходимым продиктовать зам. начальника ОУР Холматову В. акт, где утверждалось, что я в течение длительного времени якобы разъезжаю по городам страны, преднамеренно уклоняюсь от прописки и, тем самым, нарушаю правила паспортной системы и административного надзора. В этом же акте свидетельствовалось, что в г. Янгиюль я прибыл совершенно добровольно и опять таки уклоняюсь от прописки. Приглашенные в кабинет двое «понятых» послушно подписались в указанных им местах этого насквозь лживого акта, хотя и не отрицали того, что видят меня впервые и следовательно, не имеют никакого представления о приписываемых мне в этом акте действиях или бездействиях.

Столь откровенное беззаконие властей в отношении меня объясняется, очевидно тем, что я неоднократно был судим за свое участие в Национальном движении и незадолго до истечения срока ссылки, в беседе с прибывшим из Москвы в Якутию представителем КГБ СССР отказался заявить об «ошибочности своих политических взглядов или хотя бы одобрить подобное заявление, сделанное в местах лишения

свободы одним из бывших участников национального движения на страницах советской печати. Особенно красноречиво свидетельствует об этом незаконное установление за мной гласного административного надзора.

Постановление о надзоре мотивируется тем, что я «не встал на путь исправления» и подтверждается это заключение следующими тремя доводами:

1. Против меня в газете «Социалистическая Якутия» была опубликована статья «Лицо и личина», где говорилось о моем якобы аморальном поведении.

Напомню, что эта статья за подписью некого Михайлова была опубликована в мае 1980 г., т.е. за два года до истечения срока моей ссылки и в ней делались намеки на то, что я будто бы сожительствовал с какой-то женщиной в п. Зырянка Якутской АССР, и тем самым, послужил причиной распада молодой и очень счастливой советской семьи. Заодно в этой же статье демагогически утверждалось, что я сотрудничаю с недобитыми и бежавшими на Запад фашистами, публикую в их прессе враждебные СССР материалы. Как мне известно, редакции «Соц. Якутии», а также «Советской Калымы» и некоторых газет Узбекистана, перепечатавших этот грязный пасквиль, получили множество протестов от своих читателей, которые требовали публикации опровержения и привлечения Михайлова к ответственности за клевету. Я тоже обращался к прокурору района с просьбой рассмотреть утверждение автора в судебном порядке, но никакого ответа не получил, кроме сообщения, что мое заявление передано в прокуратуру ЯАССР. Как бы там ни было, обвинения, выдвигаемые частным лицом против другого лица в прессе, если эти обвинения не были рассмотрены судебным или надзорным органами, не могут являться основанием для назначения уголовного или административного наказания, в т.ч. для установления административного надзора.

2. Постановление о надзоре мотивируется, во-вторых, тем, что на меня поступали заявления должностных лиц Зырянского узла связи и Зырянского речного порта, где я работал машинистом.

Действительно, за время пребывания в п.Зырянка у меня было несколько конфликтов с должностными лицами районного узла связи. В одном случае поводом для конфликта было решение руководства узла связи ограничить меня в праве пользоваться междугородней телефонной связью, мотивированное тем, что будто бы в беседах со своими иногородними близкими, я допускаю «политически вредные» высказывания. Подтверждалось это обвинение заявлениями неких «политически зрелых трудящихся», которые, по их же собственным словам, подслушали мои телефонные разговоры. Кем и как инспирировались подобного рода заявления, мне было хорошо известно, и я в свое время обращался к прокурору района с просьбой разобраться и вынести свое решение. В другом случае поводом для конфликта с Зырянским узлом связи послужили мои подкрепленные убедительными доказательствами заявления о незаконной перлюстрации и «утере» моей корреспонденции, о подделке моей подписи на уведомленных и заказных отправлениях из-за границы с целью невручения отправления мне и введения в заблуждение зарубежного отправителя.

Во всех конфликтных случаях я, как ссыльный, непременно обращался в Зырянское отделение милиции или прокуратуру, и мне неизвестно о каких-либо постановлениях этих органов, где подтверждалось бы, что вина за конфликт возлагается на меня. Мне неизвестно также о каких-либо претензиях должностных лиц Зырянского речпорта — за три года работы в этой организации у меня не было ни одного прогула или замечания по работе. Наоборот, во многих случаях, когда сослуживцы другой смены (вольные, вовсе

не ссыльные) напивались в рабочее время до состояния невменяемости, начальник участка обычно прибегал ко мне, поднимал с постели и просил отстоять у аппаратуры дополнительную смену. Это косвенно подтверждается и приказом по Зырянскому речпорту представлении мне отпуска с последующим увольнением, согласно которого к моем отпуску добавляется еще 25 рабочих дней за проработанные сверх нормы дни. Поэтом второй довод в постановлении о надзоре также является несостоятельным.

3. И, наконец, постановление об административном надзоре мотивируется тем, что я поддерживал контакты с так называемыми «антиобщественными элементами». При этом делается ссылка на материалы обыска, произведенного у меня 12 июня 1980 г. по делу арестованного в г. Москве моего товарища А.П. Лавута, обвиненного в нарушении ст. 190-1 УК РСФСР.

Во время обыска у меня действительно было изъято множество писем от моих друзей и знакомых, которые впоследствии были арестованы за деяния политического характера или уже находились в местах лишения свободы или ссылки. Но вопрос о том, поддерживать или нет с кем бы то ни было переписку, является естественным правом каждого. Наверное, лишь подлец последней стадии может прекратить контакт с со своим товарищем, мотивируя тем, что его товарищ в бедственном положении или что он в немилости у власть имущих. Любые наказания лишь за факт обмена письмам, могут быть только актами беззакония и дикости. Но если установление гласного административного надзора со столь существенными правовыми ограничениями за то, что человек поддерживает нормальные отношения с другим человеком, является в СССР акцией вполне законной и соответствующей нормам коммунистической идеологии, то выходит, в этой стране мне уготовлена участь поднадзорного до конца моих дней, ибо я никогда и ни при каких обстоятельствах отрекаться от своих друзей в угоду карательным органам и их морали не собираюсь.

Впрочем, даже если все вышеприведенные пункты обвинения, которым аргументируется установление за мной гласного административного надзора был бы вполне обоснованными, то и в этом случае постановление подлежит отмене как незаконное по той простой причине, что согласно Положения, утвержденного Указом Президиума Верховного Совета СССР от 26 июля 1966 г., административный надзор устанавливается только за лицами, освобожденными из мест лишения свободы, не никак не после отбытия срока ссылки.

Установление гласного административного надзора после отбытия срока ссылки грубо противоречит не только закону, но и здравому смыслу, ибо получается, что после так называемого «освобождения» ссыльного не только не отменяются правовые ограничения, наложенные на него приговором суда, но налагаются еще два новых ограничения. Так, находясь в ссылке, я формально пользовался всеми правами гражданина СССР, но только не имел права выехать за пределы определенного мне района проживания, и обязан был дважды в месяц ходить в милицию на регистрацию. Теперь же, после «освобождения» я не только не имею права покинуть определенный мне органами район проживания и обязан дважды в месяц ходить в милицию на регистрацию но, дополнительно, не имею права посещать некоторые общественные места и не имею права покинуть свое жилище с 22 часов до 6 часов утра. Милиция вправе теперь в любой час ночи являться с проверкой в мое жилище, нисколько не заботясь о том, что это может травмировать ни в чем не повинных перед советской властью моих детей.

Мне известно, конечно, что постановление об установлении за мной гласного административного надзора вынесено и санкционировано вовсе не теми, чьи подписи,

«санкции» и «утверждения» значатся на этом документе. Я достаточно и достоверно осведомлен каким именно органам принадлежит этот «памятник» юридической безграмотности, тупости и животного страха перед инакомыслием. Общеизвестно также о том, как далеко простирается их власть в этой стране и как бесперспективно, имея дело с ними, апеллировать на писанные законы. Но прежде чем отправить свои документы в Президиум Верховного Совета СССР вместе с повторным заявлением об отказе от советского гражданства, я счел необходимым о выше изложенных беззакониях довести до сведения и Прокуратуры СССР — высшей надзорной станции, формально ответственной за соблюдение законности в стране.

Ответ прошу выслать по адресу:

700020 г. Ташкент, Ц-27, ул. Беруни, 3, кв.85

(Мустафа Джемилев)

18 августа 1982 г.

Вышеизложенное подтверждаю:

(Сафинар Джемилева)

(том 2, л.д. 61-64, том 3, л.д. 91-97, том 4, л.д. 204-208, том 3, л.д. 100-106 — радиотекст перевода с татарского)

9. Из книги В. Маркмана «На краю географии», Москва-Иерусалим, 979 г., 146 с. (Страницы, изъятые при обыске в доме М.Джемилева)

* * *

Однажды я зашел в библиотеку поболтать с библиотекарем и заодно, быть может, найти что-нибудь почитать в его хламе. Командовал там Иван Семенович или просто Семеныч, старик лет 60, получивший два года строгого режима за хулиганство, Семеныч печалился ужасно. Посадили его по причине не очень серьезной. Он застрелил соседскую собаку. Соседи имели связи с партийными бонзами, Семеныч - этих связей не имел. Строгий режим ему дали потому, что он во время Сталина отсидел десять лет. Не важно, что Семеныч был реабилитирован, как невинная жертва сталинского произвола, — важно то, что он сидел.

— Ух, чтоб им, — в сердцах говорил Семеныч. — Я был гвардейский офицер, под пули шел, не сгибаясь, во время войны. Но попали мы в окружение — и надо отступать, бесполезно драться. Я — к командованию по телефону, а они мне: «Ни пяди земли родной, драться до последнего, умрите, как герои». А ему сказал: «Умирай сам сука. Гворили, летаем выше всех, дальше всех, быстрее всех. А где они ваши самолеты? Голыми руками хотите танки брать?» Дал я приказ отступать. Арестовали меня, на Лубянке мордовали. Я следователя треснул по-гвардейски — измолотили меня что надо, а потом — в лагеря. Теперь вот строгий режим за то, что прежде без вины просидел десять лет. Креста на них нет. Увидев меня, Семеныч сделал знак рукой: подожди, дескать, отпущу очередь. Стояло всего три-четыре человека с какими-то засаленными книжками, а один из них рассказывал, как он как-то раз смотрел на свободе кино про любовь.

— И вот, — с радостным возбуждением, говорил он, взмахом руки подчеркивая

лиричность момента, — идет она, бля буду, к нему, бля буду, дождь там — мать твою... А он, бля буду, в халате, бля буду, а она ему, бля буду, на шею... В рот меня... Зек хлопнул себя по ляжке и засмеялся. Остальные тоже заулыбались — история была действительно интересная. Наконец Семеныч отпустил читателей, закрыл окно и вышел ко мне.

— Послушай-ка, здесь есть один политический. Уже два месяца в лагере. Не знаешь его?

Я уставился на Семеныча, от волнения не в силах вымолвить слова.

—Да-да, — продолжал Семеныч, заметив мою реакцию — У меня в карточках все регистрируется. Статья, срок. Ему я ничего не сказал — знаешь сам, лагерь. Ты тоже никому...

— Как фамилия, Семеныч?

Я даже схватил его за грудки.

— Фамилия! В каком бараке?

— Успокойся, — Семеныч зашел к себе обратно в конторку. — Вот он. Решат Джемилев. Статья 190-1. Записан с июля месяца. Третий барак.

«Как же так? — думал я на бегу к третьему бараку. — Два месяца, а я ничего не знаю? Он-то, новичок, уж точно слышал обо мне — почему не пришел познакомиться? Что за человек?»

У третьего барака стоял зек по кличке Акула — первейший мерзавец, доносчик и предатель. Он улыбнулся мне открытой, приветливой улыбкой, какая бывает лишь в кино у американских ковбоев. Можно было подумать, что честнее, благороднее и дружелюбнее человека на всем свете не сыскать.

— Ты не Решата ли ищешь? — спросил Акула. Я кивнул.

— Какая неудача, — сказал он. — Решат работает в первой смене. Но я ему говорил о тебе.

— И что он?

— Он? Да он ни с кем знаться не хочет. Всех подозревает, — Акула улыбнулся приветливее. — Уж я ему говорил, сам понимаешь, что ты человек что надо, доверять можно на все сто, а он все не решается.

Мне все стало ясно. Акула за всю жизнь не сказал доброго слова даже о родной матери.

В воскресенье я отправился к третьему бараку. Того, кто мне нужен, я выделил с одного взгляда по осмысленному выражению лица, хоть одет он был в обычное лагерное тряпье.

— Вот и он, — сказал Акула своему соседу. — Можешь познакомиться.

Решат, мужчина лет сорока, невысокого роста, протянул мне руку. Я предложил ему походить, чтобы поговорить наедине.

— Демократ? Националист? — спросил я.

— И то, и другое, — кивнул Решат.

Мы быстро подружились. Решат был одним из лидеров крымско-татарского движения. До встречи с ним я имел смутное представление об истории крымских татар. В школе нас учили, что правительство решило переселить крымских татар в Узбекистан потому, что все они сотрудничали с немцами. Вот всех и выселили. И еще учили, что Россия в прошлом много воевала с крымскими татарами: ей был необходим выход к Черному морю, а чтобы получить его, пришлось разбить крымского хана и

захватить всю территорию. Все было просто и понятно. В прошлом они были плохие, потому что жили в месте, неудобном для России. Потом они стали предателями. Сколько же можно их терпеть?

Решат сказал, что главным идеологом движения был Мустафа Джемилев, брат Решата. Он почти не выходил из тюрьмы. Крымские татары устраивали в Ташкенте демонстрации, которые милиция разгоняла со слезоточивым газом. Участников движения бросали в тюрьмы, там натасканные администрацией уголовники забивали их до смерти. И все это оставалось неизвестным не только на Западе, но и в России. У лидеров не было единого взгляда: предать гласности хронику борьбы крымских татар или вести бесшумный диалог с властями, чтобы не раздражать их. Было потеряно много времени и много людей.

Решат обращался ко многим партийным деятелям, ученым, писателям, привозил в Москву петиции, под которыми стояли подписи десятков тысяч человек. Везде поначалу реакция была положительная. Видное лицо разводило руками, говорило, что это, конечно, историческая несправедливость, что она будет исправлена, надо только довести до сведения ЦК партии и т. д., и просило зайти через какой-нибудь срок, когда вопрос будет выяснен. Делегаты приходили в назначенный срок, и видное лицо разводило руками снова и говорило, что это не в его компетенции, и что он вообще сейчас не может такими делами заниматься и советует им вернуться к себе домой и оттуда писать правительству; а уж оно разберется. Был Решат в составе крымской делегации у Андропова. Тот спросил не собираются ли они, в случае успеха их миссии и положительного решения вопроса, отделиться от Советского Союза. Делегаты заверили его, что хотят лишь одного: вернуться на свою землю и жить в составе Советского Союза на условиях, существовавших до их насильственного выселения. Андропов предлагал разные варианты: помощь в развитии национальной культуры на месте их теперешнего пребывания, открытие учебных заведений на крымско-татарском языке и тому подобное. Но делегаты твердо стояли на своем и доказывали ему несостоятельность его аргументов. Андропов шутливо поднял руки вверх, как бы признавая свое поражение, и сказал, что сам ничего решать не может, но что-нибудь будет сделано. И действительно указом Президиума Верховного Совета с крымских татар было снято обвинение в предательстве — нельзя же в самом деле, согласно даже коммунистической доктрине, обвинить в предательстве целый народ, включая даже малых детей и солдат, отдавших жизнь на фронтах. Но по-прежнему остался запрет селиться в Крыму и даже посещать его. Тех же, кто пытался проникнуть в Крым, снимали с поездов, с самолетных рейсов на авиавокзалах — причем безошибочно, хотя порой для несведущего человека трудно отличить крымского татарина от кавказца.

Активистов продолжали активно сажать в тюрьмы. Дошла очередь и до Решата. Отсидев срок, он вернулся с твердым намерением громко рассказать миру о происходящем. В это время генерала за помощь крымско-татарскому движению поместили в психиатрическую лечебницу. Начались аресты. КГБ спешил — приближалось совещание коммунистических и рабочих партий в Москве, так что нужно было обеспечить тишину, спокойствие и единство советского народа. И вдруг...

Пасмурным московским утром в день открытия совещания, на площади Маяковского появились шесть демонстрантов с развернутыми плакатами: «Руки прочь от Чехословакии!», «Свободу генералу Григоренко!», «Коммунисты, верните крымских татар в Крым!».

Демонстрация длилась не более тридцати секунд — смельчаков скрутили, отобрали плакаты и запихали в подоспевшие воронки.

— Потом бежали из тюрьмы, — рассказывал Решат, — и больше года был в бегах. Измотался весь, пришел домой, там меня и взяли.

Было интересно читать его приговор, составленный в общепринятом дубовом советском стиле:

«... На площади Маяковского нарушители держали в руках клеветнические лозунги: «Руки прочь от Чехословакии!», «Свободу генералу Григоренко!» и т. п. В том же приговоре было сказано, что на похоронах писателя Костерина Джемилев произнес клеветническую речь: «Страна славиться не танками и пушками, а такими гуманистами, как писатель Костерин».

— Боюсь я за брата, — сказал Решат, — заморят они Мустафу. Он у нас на голову выше всех, и в ГБ это знают.

Мустафа написал историю крымско-татарского народа (КГБ за ней охотился не жалея сил). Он проследил историю борьбы России с Крымским ханством и затем с остатками крымского народа до последних дней. Концом национальной борьбы и началом трагедии автор считал эпизод приезда Екатерины Второй к крымскому хану Гирею, которого она в постели уговорила разрешить ей ввести в Крым русские войска для обороны от посягательств турецкого султана. Разрыв союза с мусульманами и ориентация на Россию решили судьбу Крымского ханства. Русские войска прибывали, притеснения достигли небывалой жестокости, и народ стал разбегаться из родной земли, как из ада. В день иногда эмигрировало до восьмидесяти тысяч человек. Ко времени захвата власти коммунистами от четырех миллионов крымских татар, живших в Крыму при Екатерине, осталось триста тысяч.

18 мая 1944 г. весь крымско-татарский народ был выселен в пустыню Узбекистана. Разрешили остаться в Крыму только героям Советского Союза, остальные же, негерои-предатели, должны были жить в строго определенных областях.

—Я был тогда пацаном, — рассказывал Решат. — Брат вернулся раненый с фронта. Он ушел в этот вечер куда-то — то ли в госпиталь, то л и в военкомат. К дому подъехала машина, и солдаты дали приказ собрать в течении нескольких минут личные вещи и грузиться на машины. Мать плакала, умоляла подождать старшего сына, уверяла, что произошло недоразумение и их не имеют права увозить. Плачущую женщину с пятью детьми закинули в грузовик и повезли на станцию. Там татар ждали поезда. Людей запихали в вагоны, и составы тронулись. Население городов и станций на пути их следования предварительно было оповещено, что везут нацию предателей. Для верности на крышах прикрепили плакаты, клеймившие позором изменников родины. В вагоны летели камни, толпа кричала проклятия и грозила кулаками. Стояла страшная жара, а в вагоны не давали ни еды, ни воды, ни медикаментов. Выходить было запрещено — двери в тамбурах были на глухо закрыты, и у входа автоматчики. Наконец через неделю состав прибыл в Узбекистан и остановился на полустанке, посреди пустыни: ни кустика, ни деревца, ни человеческого жилья, а только пески и раскаленное солнце. Сначала из вагонов стали выбрасывать трупы детей, потом остальных, не вынесших тяжести путешествия или скончавшихся от эпидемий.

Наступила тогда для Решата новая жизнь. Дети умирали от эпидемий, и немудрено: пропитание они находили, роясь на помойках. На работу не принимали, нищета в семье была ужасающая.

— А теперь они говорят о возрождении нашей культуры в Узбекистане, — продолжал

Решат. — Лишили нас родной земли, языка, религии и обычаев. Вырождается целая мусульманская нация и всем это до лампочки! Европе наплевать — это понятно, они хотят жить хорошо и без лишних забот до того дня, когда их раздавят, а мусульманам наплевать, потому что они получают от Советов оружие, а Организации Объединенных Наций наплевать, потому что у нее есть дела поважнее, ведь она занята установлением справедливого и прочного мира, разработкой гуманных деклараций и прочими вещами. Обращались к коммунистам Европы — тут уж ясно, ворон ворону глаз не выклюет. А сейчас партийные бонзы взяли новую тактику. «Какой Крым? — говорят. — Ведь вы ж татары? Вот и возвращайтесь к себе на родину, в Казань. Там же татары живут!» И говорят они искренне, многие действительно не знают, что слово «татарин» обозначало у русских иноверца, мусульманина, все равно, где он живет — на юге или на востоке. Правильнее было бы назвать наш народ «тавры», а не татары, ибо мы носили кличку, данную нам русскими. Но не в этом зло. Я не вижу конца. Быть может, помогут нам мусульмане, или ООН, или кто-нибудь? Как ты считаешь?

Я не знал, что ответить.

(стр. 93-100)

(том 4, л.д. 3-14)

10. Документ № 1 Московской группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР

МОСКОВСКАЯ ГРУППА СОДЕЙСТВИЯ ВЫПОЛНЕНИЮ

ХЕЛЬСИНКСКИХ СОГЛАШЕНИЙ В СССР

ДОКУМЕНТ № 1

О преследовании Мустафы Джемилева

В апреле 1976 года в Омске состоялся суд, приговоривший 33-летнего крымского татарина Мустафу Джемилева, ранее проведшего восемь лет в лагерях, еще к двум с половиной годам лагерного строго режима.

Джемилев обвинялся по статье 190-1. Уголовного кодекса РСФСР — «заведомо ложные клеветнические измышления, порочащие советский общественный и государственный строй». Непосредственно в вину Джемилеву ставились его высказывания о национальной политике СССР — именно, о положении крымскотатарского народа, депортированного с исторической родины в 1944 году и до сих пор не имеющего возможности вернуться на родину из-за противодействий властей.

Обвинение Джемилева строилось на показаниях двух свидетелей, причем показания второго из них были косвенными — пересказом слов первого и главного свидетеля — солагерника Мустафы — Владимира Дворянского. Но сам первый и главный свидетель — Дворянский — от своих показаний, данных в ходе предварительного следствия, на суде полностью и целиком отказался, заявив, что показания следствию он дал в результате незаконных методов ведения следствия — шантажа, нажима, угрозы уничтожения.

Тем самым обвинение на суде не подтвердилось. Тем не менее Джемилев не был оправдан. Суд объявил истиной данные предварительного следствия, несмотря на

заявление Дворянского о незаконных методах ведения следствия. Более того, судья во время процесса повторял со ссылкой на органы следствия аналогичные угрозы Дворянскому, и суд вынес частное определение о привлечении Дворянского к суду как лжесвидетеля — за разоблачение следственного беззакония.

По состоянию здоровья Джемилева после восьми лет заключения и только что оконченной десятимесячной голодовки врачи не гарантируют, что Джемилев доживет до конца срока.

* * *

Изучив многочисленные материалы—документы, стенограммы, заявления родных Джемилева, его друзей, письма крымских татар, личные свидетельства и другие источники, Группа содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР ОТМЕЧАЕТ:

а) Инкриминирование Мустафе Джемилеву распространения его взглядов по каким бы то ни было вопросам и осуждение его за высказывание этих взглядов противоречит пункту VII части А первого раздела Заключительного Акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе, то есть пункту «Уважение прав человека и основных свобод, включая свободу мысли, совести, религии и убеждений», пункту 19 Всеобщей декларации прав человека, гласящему о свободе распространения информации, — тем более что Всеобщая декларация прав заявлена как основа действий государств — участников Хельсинкского совещания (раздел 1, часть А, пункт VII Заключительного Акта).

б) Осуждение Мустафы Джемилева за высказывание взглядов о ненормальном положении крымско-татарского народа, то есть осуждение за борьбу за права крымских татар, — противоречит пункту VIII части А первого раздела Заключительного Акта — пункту «Равноправие и право народов распоряжаться своей судьбой»: «Исходя из принципа равноправия и права народов распоряжаться своей судьбой в условиях полной свободы, определять, когда и как они желают, свой внутренний и внешний политический статус без вмешательства извне и осуществлять по своему усмотрению свое политическое, экономическое, социальное и культурное развитие»... «государства-участники... напоминают также о важности исключения любой формы нарушения этого принципа» (пункт VIII части А первого раздела Заключительного Акта).

Осуждение Мустафы Джемилева за борьбу за национальные права крымскотатарского народа есть как раз прямое нарушение указанного принципа.

СУММИРУЯ отмеченное выше, Группа содействия считает, что осуждение Джемилева — независимо от наличия или отсутствия его высказываний по национальному вопросу — противоречит духу и букве Заключительного Акта Хельсинкского Совещания.

в) Мустафа Джемилев осужден в обход и в нарушение всех норм советского права, по которому никто не может быть осужден без вины и состава преступления. Дело Джемилева является полной фальсификацией, так как обвинение построено на вынужденных лжесвидетельских показаниях, которые разоблачены на суде самим свидетелем. Тем самым процесс Джемилева — не только не правовой акт, не только акт беззакония, но и — заведомо приготовленная расправа.

г) Состояние здоровья Джемилева столь тяжело, что проведенная под видом осуждения расправа является актом физического уничтожения.

д) Тем самым процесс и осуждение Джемилева беззаконным путем за национальную борьбу являются частью кампании преследования и нарушения прав крымско-татарского народа.

* * *

Такая квалификация дела Джемилева приводит Группу содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР к двум итоговым выводам по этому вопросу:

1. Осуждение Джемилева полностью и абсолютно противоречит духу и букве гуманитарных статей Заключительного Акта Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе.

2. Необходимо вмешательство международной общественности и правительственных органов подписавших Заключительный Акт государств, так как происшедшее нарушение даже советских законов не позволяет распространить на дело Джемилева статью Заключительного Акта о невмешательстве во внутренние дела, ибо данная статья разъяснена в Заключительном Акте как уважение законов и порядков суверенных государств, но не уважение беззакония, прикрывающегося фальсификациями.

18 мая 1976 г.

Ю. Орлов, М. Бернштам, Е. Боннер, А. Гинзбург.

(Том 3, л.д. 215-217)

11. Заявление М. Джемилева об отказе от советского гражданства

В ПРЕЗИДИУМ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР

НАЧАЛЬНИКУ ОКТЯБРЬСКОГО РАЙОТДЕЛА МИЛИЦИИ г. ТАШКЕНТА

Заявление об отказе от советского гражданства

Препровождаю паспорт серия IV-ЮС номер 653039, выданный на мое имя отделом внутренних дел Октябрьского райисполкома г. Ташкента, и заявляю о своем отказе от советского гражданства. Прилагаю также копии двух приглашений (вызовов), высланных мне в 1975 и 1978 г.г. родственником, проживающим в США, и прошу разрешить покинуть пределы СССР.

Отказ от советского гражданства ни в коей мере не означает и отказ от своей национальной территории — Крымского полуострова, насильственно присоединенного 1783 году к России, власти которой истребили и вынудили к эмиграции основную часть моего народа, а оставшуюся часть в 1944 году поголовно выселили из своей Родины. Продолжать добиваться права на возвращение своего народа в Крым и восстановления его национальной государственности я буду независимо от того, где буду проживать.

За участие в национальном движении крымскотатарского народа и общесоюзном правозащитном движении я был четырежды судим по заведомо лживым обвинениям провел в советских тюрьмах и лагерях более восьми лет, в том числе около одного года в голодовочных подвальных камерах.

После освобождения из заключения в декабре 1977 года я поставлен, вопреки законам страны, в унизительное и бесправное положение. Я лишен права выбора места жительства и даже жилого помещения. Негласные обыски, прослушивание и просматривание жилища, где мне предписано проживать, ночные вторжения

милиционеров, сделавшие невыносимой жизнь и моих ни в чем не повинных родственников, произвольные задержания и доставки в милицию, провокации, нелепые придирки и штрафы стали для меня будничными явлениями. Мне регулярно напоминают, что меня вновь ожидает тюрьма, и уже до конца моих дней, если я не прекращу правозащитной деятельности, и не буду вести угодный карательным органам образ жизни.

29 декабря 1978 года мне объявили о продлении на третий срок гласного административного надзора с предписанием жить в тесной квартире, где проживает семья брата из 4-х человек. Причем, согласия на это членов семьи брата и не спрашивают.

В медицинском обслуживании по причине отсутствия прописки мне отказано. По этой же причине я не могу поступить на работу и зарабатывать на существование.

В связи с моим требованием разрешить мне выехать в Крым меня ознакомили в милиции с секретным антиконституционным указанием министра внутренних дел Узбекской ССР № 221 от 26 апреля 1978 г., согласно которого гражданам крымскотатарской национальности практически запрещается выезд в Крым. Мой протест по поводу этого «указания» министра, адресованный в Верховный Суд СССР, возвратился «на рассмотрение» в то же самое министерство внутренних дел УзССР. Из министерства же, вместо предусмотренного законом письменного ответа по существу заявления, поступили лишь угрозы репрессиями в устной форме.

Мне не разрешается даже краткосрочное свидание с родными, в том числе с больным 80-летним отцом, которые около двух лет назад выехали в Крым и до сего времени, как и многие сотни выехавших семей крымских татар, не получили юридического права на жительство в Крыму («прописки») и подвергаются всевозможным преследованиям. Не разрешают мне посетить и свою дочь, проживающую в ста километрах от Ташкента.

Все мои заявления в вышестоящие инстанции, в том числе Генеральному Прокурору СССР и в Президиум Верховного Совета CCCR с изложением беззаконий местных органов власти остаются без ответа или же возвращаются «на рассмотрение» к тем же самым лицам, чьи беззакония описаны в моих заявлениях. Результатами подобных «рассмотрений» являются новые беззакония. Мне откровенно заявляют, что всё, что делается в отношении меня, это делается по указанию «сверху», точнее, по указке КГБ. Фактически, я оказался человеком, на которого гласные законы страны не распространяются.

Нелегко требовать разрешения на выезд из страны, где остаются престарелые родители, живущий в изгнании свой народ, родные, друзья и близкие, но невозможно и жить в условиях жестокого произвола, глумления над элементарными гражданскими правами и человеческим достоинством.

Предполагаю, что мне под каким-либо, как правило, благовидным предлогом будет отказано в разрешении на выезд из страны. Но в любом случае я прошу лишить меня советского гражданства. Статус лица без гражданства или даже интернированного пленника, заложника и пр. для меня предпочтительней звания гражданина страны, где нет минимального уважения к собственным законам.

Я согласен аннулировать свое заявление об отказе от советского гражданства если крымским татарам будет разрешено беспрепятственно переселяться в Крым, официально будет объявлено об отмене всех ныне действующих гласных и негласных указов, постановлений и инструкций, ограничивающих права крымских татар по v национальному признаку.

Приложения (только первому адресату):

1. Паспорт, серия IV-ЮС № 653039, выданный ОВД Октябрьского райисполкома г. Ташкента 11 января 1978 г.

2. Копия приглашения (вызова) № 75\9553 от 22. IV. 75 г., заверенного Консульским отделом Посольства СССР в США.

3. То же, № 4347 от 3 апреля 1978 г.

22 января 1979 г.

Мустафа ДЖЕМИЛЕВ

700020, Ташкент, Ц-27,

ул. Беруни, 3, кв.85

(Том 4, л.д. 202-203)

12. Заявление М. Джемилева по поводу публикации в газете «Вечерний Ташкент»

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ВЕРХОВНОГО СУДА УЗБЕКСКОЙ ССР

Копия: РЕДАКТОРУ ГАЗ. «ВЕЧЕРНИЙ ТАШКЕНТ» С. М. КАРАМАТОВУ

О чем темнит «Вечерний Ташкент»

Как мне стало известно, в номере газеты «Вечерний Ташкент» за 4 мая 1979 г. под рубрикой «Из зала суда» опубликована статья некого Ю. Кружилина о судебном процессе 6 марта 1979 г. в г. Ташкенте, где я был приговорен к четырем годам ссылки по обвинению в нарушении правил гласного административного надзора — ст. 1993 УК УзССР. В статье содержатся заведомо ложные измышления, беспочвенные инсинуации и грязные оскорбления в мой адрес. Автор статьи и стоящие за ним лица явно злоупотребляют тем, что в стране государственная монополия на средства пропаганды.

Направляя свое опровержение, я возбуждаю ходатайство о привлечении автора упомянутой статьи Ю. Кружилина (или лица, скрывающегося под этим псевдонимом) к суду по обвинению в нарушении ст. 112 УК УзССР, предусматривающую ответственность за клевету и оскорбление в печати.

В пространной, занимающей треть газетной страницы статье Ю. Кружилина, озаглавленной «Профессия: тунеядец», содержится не только насквозь лживая информация о судебном процессе 6 марта 1979 г., но и делается попытка очернить всю мою биографию, представив меня как уголовника, который, цитирую, «никогда палец о палец не ударил для пользы общества», а всю жизнь, дескать, был занят лишь нарушением законов.

Я не знаю что именно считает автор статьи деятельностью в пользу общества, ибо мне часто приходилось выслушивать рассуждения моралистов из карательных органов, которые всех участников правозащитного движения, независимо от того, какой бы безупречной ни была их трудовая деятельность, в том числе трижды героя соц. труда, академика А. Д. Сахарова, бывшего генерала Сов. армии П. Г. Григоренко, называли, как правило, вредными и враждебными для общества людьми. Но если Кружилин под «пользой для общества» подразумевает работу в государственных учреждениях, то ложь его статьи в этом вопросе можно установить лишь обозрением имеющейся в материалах дела копии моей трудовой книжки. Из этой книжки видно,

что работать я начал с 15-ти лет, работал токарем, слесарем, электрослесарем, техником, мастером, инженером и труд в гос. учреждениях прерывался лишь учебой в вузе, а затем арестами за мое участие в Национальном движении крымских татар и в общесоюзном правозащитном движении.

Из института я был исключен в 1965 году не «за нарушение вузовской дисциплины», как утверждает Ю. Кружилин, а за свои политические взгляды и убеждения. Решение об исключении было вынесено в моем присутствии на объединенном заседании ректората, профессорско-преподавательского состава и партийно-комсомольского актива института (всего присутствовало 23 человека) под патронатом бывшего майора, а ныне, кажется, уже полковника КГБ Свалова А. М. Для того, чтобы остаться в институте, я, по мнению этого сборища, оказывается, должен был принять следующие продиктованные мне условия:

Отказаться от взглядов, изложенных в моем «Кратком историческом очерке тюркской культуры в Крыму в XIII — XVIII веках»;

Признать правомерность и законность выселения крымскотатарского народа из Крыма в 1944 году «за предательство». (Дело было еще до Указа ПВС СССР от 5 сентября 1967 г. о так называемой «реабилитации» крымских татар и подобного рода требования были в порядке вещей);

Признать незаконность и даже преступность требований, как они выражались, «некоторых националистических группировок крымских татар» о возвращении татар в Крым и восстановлении их автономной республики.

А один из «ученых мужей», занимавший тогда должность проректора института по учебной части, даже додумался уже от себя прибавить еще одно условие: оказывается, чтобы остаться в вузе, я должен был не только отказаться от своих взглядов, но и дать обязательство помогать органам в их борьбе против своих национально-сознательных! соотечественников. Заседание это стенографировалось и с упомянутыми условиями и речами «ораторов», выступивших на этом заседании, по-видимому, можно ознакомиться в архиве Ташкентского ирригационного института или, скорее всего, в архиве КГБ при СМ УзССР. Так что утверждение Ю. Кружилина о том, что меня отчислили из института за нарушение вузовской дисциплины, можно было бы считать верным, если необходимой нормой поведения студентов считать беспринципность, политическую бесхребетность и доносительство.

Далее, в статье Ю. Кружилина говорится, что я бросил своего ребенка и её мать, оставил их чуть ли не без средств к существованию.

Я действительно несколько лет назад развелся с бывшей супругой — дочь осталась жить с ней, а я вскоре был вновь арестован. Рассказывать, как и почему развелись, разумеется, я не собираюсь — это дело семейное, хотя, правда, и тут Гулистанское отделение КГБ сыграло не последнюю роль. Но что касается утверждения Кружилина, что я «бросил» своего ребенка, то это беспардонная ложь.

1 декабря 1978 г., т. е, более чем через пять лет после развода, нарсуд Октябрьского района г. Ташкента вынес решение о взыскании с меня алиментов на содержание дочери. Но в этом же своем решении суд, ввиду представленных неопровержимых доказательств, вынужден был отметить, что после развода я постоянно заботился о своей дочери — высылал деньги, открыл на имя дочери счет в сберегательной кассе, куда ежемесячно отчислялась четверть моей зарплаты, и т. д. Таким образом, решение о взыскании алиментов было вынесено исключительно в силу ст. 23 Основ законодательства о браке и семье, согласно которого добровольное участие

в содержании и воспитании ребенка не исключает права взыскания алиментов в судебном порядке.

Через пять дней после вынесения упомянутого решения бывшая супруга направила в Октябрьский райсуд заявление, в котором она просила аннулировать исполнительный лист, так как вопрос о размере денежной помощи на содержание дочери решен нами взаимно и взыскивать алименты в судебном порядке нет никакой необходимости. Решение суда от 1 декабря 1978 г. и заявление бывшей супруги от 6 декабря 1978 г. об аннулировании исполнительного листа находится в Октябрьском райсуде (копии у меня). Автор статьи Ю. Кружилин, решивший сунуть свой грязный нос в мои семейные дела не мог не знать об их существовании. Тем не менее, он льет крокодиловы слезы о судьбе якобы «брошенной» моей дочери и с хулиганской развязанностью бросает в мой адрес беспочвенное и уголовно-наказуемое оскорбление «беглый алиментщик», нисколько не считаясь с тем, что одновременно травмирует и мою дочь, о судьбе которой этот непрошеный благодетель будто бы печется.

Кстати, в момент моего ареста 8 февраля 1979 г. моя дочь, по утверждению Кружилина «брошенная» мной, проживала вместе со мной в г. Ташкенте и была помещена мной, ввиду ухудшения её здоровья, в горбольницу № 16. Я был вызван в милицию и арестован как раз в то время, когда направлялся к ней в больницу.

Упоминая о том, что во время ареста при мне было обнаружено 550 рублей, Кружилин «сокрушается» по поводу того, что суд не поинтересовался происхождением этих денег. (Точнее, как значится в протоколе, было не 550, а 513 руб. 20 коп. Но будем считать, что он просто округлил, хотя, правда и третьекласснику известно, что завила округления в математике несколько иные). Поскольку следствие и суд не заинтересовались, то Кружилин решил выдвинуть в газетной статье свои версии. Он приходит к предположению, что эти деньги, возможно, цитирую: «чьи-то подачки, плод вымогательства..., добыл явно нечестным путем». Разумеется, никаких доказательств правдивости этой версии у Кружилина нет и не может быть. Уже само по себе высказывание в печати подобного рода недоказанных и оскорбительных предположений» является уголовно-наказуемым деянием. Кроме того, в настоящее время прокуратура располагает показаниями моего брата, где говорится о происхождении денег.

От начала до конца пронизано ложью и повествование Ю. Кружилина о процессе марта 1978 г.

Начинает он с утверждения, что будто дело слушалось «в открытом заседании», что он был в зале суда и даже «беседовал со свидетелями, с родственниками обвиняемого...». В действительности же дело рассматривалось в кабинете судьи Петрова, где кроме судей, секретаря и трех милиционеров никого не было. Мои родственники и нанятый ими адвокат Шальман Е. С. из Московской городской коллегии адвокатов не только не были оповещены, как это предусмотрено законом, о дате процесса, но были преднамеренно введены в заблуждение. Вначале родственникам сообщили, что дело будет слушаться 1 марта, но 1 марта моему брату и прибывшему на процесс из Москвы лауреату Нобелевской премии мира академику Сахарову А. Д. судья Петров сказал, что процесс откладывается и начнется не раньше женского праздника. На самом деле на процесс меня доставили из Ташкентской тюрьмы 6 марта, то есть за два дня до праздника. Именно отсутствие гласности судопроизводства и отказ в праве на защиту были основными мотивами, почему я отказался участвовать в процессе и приговор в конце дня был мне зачитан в камере предварительного включения нарсуда.

Никто из советских корреспондентов — ни Кружилин (если это в самом деле корреспондент), ни кто бы то ни было другой никогда и ни с кем из моих родственников о моем деле не беседовал. Просто поразительно, до какой наглой лживости может дойти человек. Можно подумать, что он пишет не корреспонденцию о конкретном деле, а художественный рассказ, где доза вымысла в общем-то не лимитируется. После такого начала можно было бы и не комментировать далее «свидетельства) Кружилина о процессе, ибо можно уже представить что может «засвидетельствовать этот беззастенчивый лжец. Но я все же остановлюсь на некоторых его утверждениях

Кружилин пишет:

«И вот Джемилев вручает суду заявление, где пишет, что с ним обходятся не по закону. Судьи тщательно взвесили эти смехотворные доводы. Они придирчиво проверяли «на прочность» каждое слово свидетелей, каждую букву имеющихся в деле документов. Их вывод: все случаи нарушения Джемилевым установленных правил считать доказанными...»

Я уже говорил о том, что процесс проходил в закрытом кабинете (если он только проходил) без моего участия, поэтому я не могу судить о том, как и что судьи «взвешивали» и «проверяли на прочность». Свои доводы и доказательства незаконности привлечения меня к ответственности по ст. 199³ УК УзССР, которые упоминает Кружилин, я подробно излагал в своих заявлениях в адрес Октябрьского райсуда от 18 февраля и от 6 марта 1979 г. полный текст первого заявления прилагаю Странное же и очень извращенное должно быть, однако, чувство юмора у судей, если они находили эти доводы смехотворными. Но в любом случае, закон — ст. 293 УПК УзССР — требует, чтобы суд в своем приговоре изложил доводы подсудимого в свои: защиту, и если суд эти доводы считает несостоятельными, то должен опровергнуть их своими контраргументами и доказательствами, полученными в ходе судебного процесса. Но этого сделано не было. По поводу моих доводов в приговоре лишь голословно говорится: «Утверждения Джемилева о необоснованности предъявленного обвинения являются надуманными, направлены им с целью избежать уголовной ответственности...»

То, чего не сделал и не смог сделать суд, т. е. опровергнуть приведенные в моих заявлениях доводы, задним числом пытается сделать частично в своей статье Ю. Кружилин. Например, он взялся доказать, что органы имели законное праве после моего освобождения из заключения по своему усмотрению, хочу я того или нет, определить для меня постоянное место жительства. Он пишет:

«В соответствии с законом подобным лицам (т. е. ранее судимым — М. Д определяется место жительства и за ними устанавливается гласный административный надзор...»

Ну зачем же, спрашивается, соваться со своими «откровениями» в ту сферу, где ты, как видно, абсолютный профан. Над этим утверждением посмеется не только мало-мальски грамотный юрист, но даже рядовой милиционер. Ведь нет же такого закона, который давал бы кому-либо право «определять» место жительства человеку который уже отбыл предусмотренный приговором срок заключения. Не «определяется место жительства после освобождения из заключения даже для лиц, которые в соответствии со ст. 23-1 Основ уголовного законодательства признаны особо опасными рецидивистами — им только запрещают проживать в определенных городах местностях, как правило, в столицах союзных республик, областных и портовых городах, в приграничной полосе и т. д. «Определяется» же место только тем, кто

приговорен судом к ссылке, причем, и ссыльный, согласно ст. 40 Основ исправительно-трудового законодательства, в пределах административного района, определенного для проживания, имеет право избирать место жительства по своему усмотрению. Надо ведь было ознакомиться хотя бы с азами юриспруденции, прежде чем браться писать о судебных процессах.

По поводу моей кассации на приговор Октябрьского райсуда Ю. Кружилин в своей статье пишет:

«...Он приговорен к ссылке на четыре года. И сразу — куда девалась наглость? К тому закону, над которым Мустафа глумился всю жизнь, он обратился теперь. Не соблюдая ни одной из обязанностей советского гражданина, он вспомнил о своих правах. И направил в городской суд кассационную жалобу: мол слишком жесток для него чрезмерно мягкий приговор.»

По тону статьи можно подумать, что после вынесения приговора я чуть ли не взмолился о пощаде. В действительности же в мотивировочной части моего кассационного заявления в адрес городского суда говорилось дословно следующее:

«... В своем заявлении от 18 февраля 1979 г. я указывал, что настоящее уголовное дело является лишь грубым прикрытием для расправы со мной по политическим мотивам, а именно, за мое участие в Национальном движении крымских татар и общедемократическом движении. В материалах дела, очевидно, по оплошности дознавателя, приобщен и официальный документ — рапорт зам. начальника Октябрьского РОВД А. Ахмедова от 30 декабря, свидетельствующий о причастности к этому делу сотрудников КГБ. Поэтому вопроса о моей невиновности по cm. 1993 УК УзССР не имел никакого значения; обвинительный приговор был предрешен, а следователю и судьям была отведена роль лишь жалких марионеток. Ход «судебного процесса» 6 марта 1979 г. полностью подтвердил это.

По той же причине, очевидно, нет практического смысла обращаться ив кассационную инстанцию. Но я все же решил воспользоваться своим правом на кассационное обжалование, ибо не обжалование может быть расценено как мое согласие с приговором Октябрьского нарсуда. Кроме того, я надеюсь на изменение формулировки приговора.

Замена полутора лет лишения свободы четырьмя годами ссылки в приговоре мотивируется тем, что на моем иждивении имеется несовершеннолетняя дочь и «гуманностью советского права».

Приговаривать заведомо невиновного человека к четырем годам ссылки, наверное, не признак «гуманности советского права», а нечто иное. Во-вторых, я не считаю, что четыре года ссылки предпочтительней полутора лет лишения свободы, ибо на два с половиной года отдаляется возможность возвращения к родным и близким, а также неизвестно куда сошлют и какие там создадут условия. В-третьих, я с омерзением отвергаю всякого рода «гуманность» и милость карателей, которых, я надеюсь, в недалеком будущем ожидает беспристрастный и справедливый суд. Что касается их трогательной «заботы» о судьбе моей дочери, то могу заверить, что она не останется без присмотра и внимания, даже если меня и не будет в живых — у меня всегда было и будет достаточно друзей и соотечественников, которые возьмут эту заботу на себя...»

Как видно из контекста статьи Ю. Кружилина, под словом «наглость» он подразумевает всякое выражение несогласия или протеста против произвола органов.

Раз так, то в связи с моим кассационным заявлением ему следовало бы сказать, что после вынесения приговора у Джемилева прибавилось «наглости», а не разводить руками, мол, «куда девалась наглость?». Но так, видимо, тоже нельзя. Ведь он же взялся представить меня рядовым уголовником, а рядовому уголовнику, согласно установленного стереотипа, только вначале положено быть дерзким и наглым, а после привлечения к ответственности он должен сникнуть и каяться.

Чтобы еще более убедить читателя в том, что речь в самом деле идет об уголовнике, Кружилин даже сделал, так сказать, литературное отступление — приплел как положительного героя своего газетного творения сусальную историю об одном рабочем, который в послевоенные годы воровал, сидел в лагере, стал там «каменщиком высокого класса», а теперь, совершенно исправившись, стал ударником коммунистического труда. Это, стало быть, в противовес другому уголовнику — Джемилеву, который так и не исправился, не стал ударником, хотя и перед ним был открыт, как он выражается, «этот трудный, но достойный путь».

Если уж речь зашла о заключенных прошлых, полагаю, надо бы вспомнить и миллионы других — так называемых «врагов народа», в их числе каменщиков, писателей, врачей, академиков, которые ни до, ни после войны не воровали, а все же были отправлены в лагеря, причем, в лагеря смерти. Для многих из них так и не открылся никакой путь, кроме пути в небытие. Они были умерщвлены в большинстве своем только за то, что смогли усомниться в мудрости и справедливости царствовавшего тогда Иосифа Виссарионовича, имя которого и ныне дорого для многих карателей и, несомненно, борзописцев типа Кружилина, которые изощрялись в оплевывании репрессированных на страницах печати.

Перечисляя предыдущие мои судимости, Кружилин всеми правдами и неправдами старается обойти те процессы, на которых я прямо обвинялся в составление обращений и материалов о проблеме крымских татар и других правозащитных документов, а более всего упражняется в злословии и клевете в связи с процессами, где против меня выдвигались провокационные и маскирующие мотивы репрессий преступления.

Так, например, он совершенно не упоминает о Ташкентском процессе в январе' 1970 года, когда меня и поэта Илью Габая обвинили по ст. 190-1 УК РСФСР за составление и распространение обращений в защиту прав крымских татар и других документов политического характера.

В другом случае, говоря о моем четвертом процессе в г. Омске в 1976 году, Кружилин невозмутимо лжет, утверждая, что будто бы меня судили за то, что я в лагере отказался от работы, вел себя нагло и совершал нарушения лагерного режима. В действительности, меня опять судили по ст. 190— I Украины РСФСР и в качестве доказательств пытались использовать добытые органами с помощью угроз и шантажа показания заключенных о том, что в беседах с ними я неблагожелательно отзывался о политике советского правительства в отношении крымских татар, а также некоторые мои письма, где затрагивались политические и правозащитные вопросы. Трудно предположить, что Ю. Кружилину не было известно, какое в действительности обвинение было выдвинуто против меня в г. Омске, потому что в материалах дела, которому посвящена статья Кружилина в «Вечернем Ташкенте», были приобщены копии приговоров по всем предыдущим моим процессам, в том числе и по Омскому процессу. Процесс этот комментировался и освещался не только западными радиостанциями, но был упомянут и в сообщении ТАСС от 16 апреля 1976 года в

связи с задержанием в Омске прибывшего на этот процесс академика А. Д. Сахарова. Так что предложение о возможной неосведомленности Ю. Кружилина полностью исключается, остается одно — он преднамеренно лжет.

Извратив и оболгав в своей статье все затронутые им эпизоды моей жизни и последний процесс, проявив изрядное жульничество при описании предыдущих моих судимостей, Кружилин переходит затем к «разоблачению» происков «враждебной пропаганды». Он пишет:

«Вы видите сами, читатель, есть ли в описанных действиях Мустафы хотя бы тень не то чтобы «правозаступничества», а хоть что-то похожее? В этом ли он обвинен? За это ли судим? В этом ли признан виновным?

Вот и еще одно доказательство того, за какие отбросы общества хватается враждебная пропаганда, пытаясь оклеветать нашу Родину, наш социалистический строй...»

Ну, еще бы! Какой же это, в самом деле, правозаступник! С еще большим «основанием» можно было бы воскликнуть: «Есть ли в описанных действиях Мустафы хотя бы тень правозаступничества?!» и вызвать еще больший гнев советского обывателя в адрес западных радиостанций, описав предварительно, как я, например, грабил престарелых пенсионеров, убивал или пожирал детишек и т. п. Нет сомнения, что Кружилин «описал» бы и это — была бы только соответствующая инструкция! И непременно добавил бы, что сам видел жертвы, беседовал с родственниками пострадавших и т. п.

Кстати, о судебных процессах и репрессиях советских органов за мое участие в правозащитном движении сообщала не только так называемая «враждебная пропаганда», но и некоторые органы печати так называемых «братских» партий, например, газета «Морнинг Стар» — орган компартии Великобритании. И обвинять за это «братьев по классу» сразу же в попытке оклеветать СССР и социалистический строй вроде бы не совсем уж и по-братски.

Заканчивается статья Кружилина в обычных для антидиссидентских писулек тонах:

«Мы в своем доме хозяева, и мы заставим соблюдать наши правила любого, нравится это или не нравится непрошеным «адвокатам» из эфира...»

Если под термином «мы хозяева» Кружилин подразумевает подобных себе, то остается посочувствовать стране, у которой подобного рода «хозяева». Но я не думаю, что он так уж и принадлежит к когорте хозяев. Что касается более реальных «хозяев», точнее, пока что хозяйствующих, то я надеюсь, до них уже дошло, что дело доверили дубоватому по части логики чернильному сосунку и он явно не оправдал полученных аккордных рублей.

Таким образом, в соответствии со статьей 57 Конституции СССР, предусматривающей право граждан на судебную защиту от посягательств на их честь и достоинство, прошу привлечь Ю. Кружилина к суду за клевету и оскорбления в печати, а также обязать редакцию газеты «Вечерний Ташкент» опубликовать подробное опровержение на его статью.

Прилагаю также материалы по обвинению меня в нарушении ст. 199³ УК УзССР и прошу Верховный суд Узбекской ССР одновременно рассматривать настоящее письмо и как ходатайство о пересмотре приговора Октябрьского райсуда г. Ташкента от 6 марта 1979 г. в порядке надзора.

Справедливое решение суда и соответствующее опровержение в газете избавили бы меня от необходимости в порядке защиты от оскорблений и клеветы в советской

печати обратиться к неконтролируемым советской цензурой издательствам с просьбой опубликовать все документы и материалы по процессу.

Приложение: Опись материалов уголовного дела, обвинительное заключение, приговор, заявления от 18 февраля и 18 марта 1979 г. и др. документы.

(Мустафа Джемилев)

678770. Якутская АССР,

Верхнеколымский район,

п. Зырянка, до востребования.

9.09.1979 г.

(Том 4, л. д. 215-223)

13. «Объяснительная» М. Джемилева начальнику милиции Верхнеколымского района

НАЧАЛЬНИКУ ВЕРХНЕКОЛЫМСКОГО РОВД

М-РУ ШИРОБОКОВУ ОТ ССЫЛЬНОГО ДЖЕМИЛЕВА МУСТАФЫ

Инспектор Верхнеколымской межрайонной инспекции ИРиТ капитан милиции В.И. Скрекотень ознакомил меня в отделении милиции с «докладной» начальника Зырянского речного порта В.Я. Иванова за № 1/9-396 от 29 декабря 1979 г. на Ваше имя и предложил письменно изложить свое мнение по выдвигаемым в этой «докладной» против меня обвинениям.

В «докладной» В.Я. Иванова утверждается, что я нарушаю правила пользования телефонной связью и в беседах с иногородними абонентами допускаю «высказывания, которые наносят политический вред Советскому государству». Поэтому он просит начальника милиции принять против меня соответствующие меры. В порядке обоснования своих обвинений В.Я. Иванов в своей «докладной» прилагает «рапорт» гр-ки Т.Н. Тимченко от 5 ноября 1979 г. и «докладную» коменданта общежития речного порта гр-ки PC. Козий от 20 декабря 1979 г., адресованные на имя самого В.Я. Иванова. В «рапорте» Т.Н. Тимченко сообщается, что 19 октября 1979 г. она хотела позвонить по телефону общежития, но не смогла этого сделать, т.к. телефон был мною разобран с целью подключения к нему магнитофона и записи предстоящего своего разговора с иногородним абонентом. И поскольку это является нарушением правил пользования общественным телефоном, то гр-ка Т.И. Тимченко просит принять против меня соответствующие меры.

Тема «докладной» бывшей уборщицы общежития, а ныне коменданта гр-ки Козий Р.С. посвящена обсуждению и осуждению подслушанного ею моего телефонного разговора со своим близким 19 декабря 1979 г. Она пишет:

«Из разговора я поняла: Разговор шел о каком-то процессе, который закончился видимо не так, как этого хотели (Мустафа и его абонент) Над кем шел суд я не знаю, но Мустафа говорил с возмущением о якобы необъективности судей и решении по этому делу, ибо произнес такие фразы: «Чего от них еще ожидать. Пусть они этим решением заткнут одно место».

В конце разговора Мустафа попросил записать адрес какого-то Давыдова, проживающего в г. Ленинграде на Набережной Мойки и рекомендовывал собрать что есть лучшего из продуктов в Ташкенте и несколько раз напомнил, чтобы не

забыли изюм и все это переправить Давыдову. Последний должен все это переправить политссыльным и политзаключенным в лагеря.

Считаю подобные разговоры вестись по телефону не должны и прошу принять меры.

Подпись. 20.XII.79 г.»

По поводу изложенного в приведенных документах считаю необходимым заявить следующее.

Действительно, 19 октября 1979 г. я подключал к телефону магнитофон для записи телефонной беседы с родственником из г. Нью-Йорка. Записывание собственных разговоров не является нарушением каких-либо законов или правил, не ущемляет чьих-либо интересов. Прежде чем воспользоваться для этой цели общественным телефоном я спрашивал и получил на то разрешение у бывшего коменданта общежития Т.И. Мясоедовой. Утверждение гр-ки Тимченко о том, что будто бы телефон был разобран и она не могла им воспользоваться для своих разговоров является неверным. Для подключения магнитофона нет необходимости разбирать телефон, а достаточно лишь соединить дополнительный провод к его микрофону — эта операция занимает не более двух минут. До того как соединили телефон общежития с г. Нью-Йорком провод был вынут из магнитофона, а магнитофон отключен от сети. Поэтому желающие воспользоваться телефоном до соединения с моим абонентом делали это беспрепятственно. Гр-ка Тимченко действительно входила в дежурную комнату, но она не выражала желания звонить кому-то. Она только стояла в стороне и слушала мой разговор со своим абонентом. Но к её разочарованию, ни одной фразы на понятном ей языке мною не было произнесено. Прежде чем подписывать свой донос ей просто следовало бы немного поинтересоваться обстоятельствами.

Касаясь «докладной» гр-ки Козий Р.С., во-первых, обращаю внимание на исключительную наглость тона этого оригинального документа. Ведь, само по себе, подслушивание чужих телефонных разговоров и, тем более, разглашение их является не только признаком непорядочности, но также и серьезным нарушением закона. А в «докладной» этой гражданки сверх того говорится еще и о необходимости принятия каких-то мер против того, чей разговор она подслушала, ибо, оказывается, она считает, что «подобные разговоры по телефону вестись не должны». Если в Зырянке существуют какие-то особые законы, согласно которым подслушивание и разглашение чужих телефонных разговоров не только не преступление, а даже является «патриотическим долгом» её жителей, то может быть органам следует дать мне список лиц, с которыми я обязан согласовывать темы предстоящих телефонных бесед со своими родными и близкими — ведь всегда может найтись любитель-подслушиватель, которому что-то не понравится.

Если «докладную» гр-ки Козий Р.С. можно, хоть и не оправдать, но объяснить крайней неосведомленностью в элементарных нормах этики и права, то вызывает по меньшей мере недоумение «докладная» начальника порта, депутата Иванова В.Я. Вместо того, чтобы указать этой гражданке на явное несоответствие её псевдопатриотической прыти и весьма скромного интеллекта, указать на недопустимость подслушивания чужих разговоров, он на основе её «докладной» пишет собственную, заявляя, что содержание подслушанного разговора наносит «политический вред Советскому государству». Если всерьез говорить о «политическом вреде Советскому государству», то, наверное, вряд ли нужно так уж напрягать свой лоб, чтобы догадаться, в чем же кроется действительный вред государству: то ли в приведенном в доносе тексте моей беседы со своим близким

по телефону, то ли в самом факте незаконного и бесстыдного вмешательства в личную жизнь граждан. Кроме того, если начальнику организации поступают какие-то заявления и жалобы на работников, то, наверное, обязанность начальника постараться сперва самому выяснить обстоятельства, выслушать доводы и человека, на которого поступил с заявление. Так, во всяком случае, поступают хоть немного уважающие себя начальники Но с начальником В.Я. Ивановым у меня никаких разговоров на эту тему не было.

Еще до поступления упомянутых «докладных» в милицию против меня в Зырянской почте были предприняты «соответствующие меры» по незаконному ограничению моих прав пользоваться услугами междугородней телефонной связи.

28 декабря 1979 г. сотрудница почты сообщила, что по распоряжению начальника мне отныне не будут продавать талоны, дающие возможность заказывать междугородние переговоры с любого телефона в поселке. Если принять во внимание, что связь со многими городами, как правило, с первого раза не получается, и приходится перезаказывать порой 5-6 раз, то нетрудно понять умысел изобретателей этого нового правила, введенного персонально для меня. Простаивать в Зырянской почте час-полтора, а потом, услышав от телефонистки очередное «нет связи», возвращаться в Затон, и это повторять 5-6 дней подряд — конечно же отпадет желание пользоваться услугами телефона. К тому же, ведь всегда можно сказать «нет связи» и в том случае, когда она на самом деле есть — от служащих, руководствующихся не твердыми писанными правилами, а произвольными «распоряжениями начальника», можно ожидать любых правонарушений.

Ввиду того, что в последнее время довольно часто и весьма странным образом стали «пропадать» мои письма, адресованные родным и близким, в некоторых случаях я решил отправлять письма с объявленной ценностью, полагая, что так они будут пропадать реже. Но 7 февраля 1980 г. на Зырянской почте мне сказали, что свое ценное письмо, сданное два дня тому назад, я должен взять обратно и отправить его обычным, т.е. без объявления ценности. При этом опять ссылались на пресловутое «распоряжение начальника», хотя вполне соглашались, что это распоряжение противоречит утвержденным почтовым правилам.

В этот же день я известил об этих серьезных нарушениях своих прав инспектора ИРиТ капитана В.И. Скрекотеня, а затем обратился и к самому источнику этих незаконных распоряжений — к начальнику Зырянского узла связи Лепунову.

Наложение запрета на продажу талонов для междугородних телефонных переговоров Лепунов мотивировал имеющимися у него копиями упомянутых «докладных» Иванова, Тимченко и Козий. При этом Лепунов ссылался на статью правил, где говорится о запрете использовать почту в интересах, враждебных советскому строю, то есть подслушанные телефонные переговоры произвольно относились им к разряду враждебных советскому строю. Сопоставление даты на «докладной» В.Я. Иванова и даты введения в отношении меня правовых ограничений дает основание полагать, что не «докладные» явились причиной введения ограничений, а как раз наоборот — для формального оправдания незаконных ограничений были инспирированы эти дремучие по своей безграмотности черносотенные «докладные». Впрочем, и без сопоставления дат мне известны детали и подробности того, как и кем писались и подписывались эти «рапорты» и «докладные», какие «собеседования» проводили сотрудники КГБ с окружающими меня людьми в общежитии и по месту работы.

Отказ принимать у меня письма с объявленной ценностью Лепунов пытался обосновать ссылками на требования «Почтовых правил». Я напомнил, что согласно ст. 149 этих самых правил ценным письмом могут отправляться, кроме прочено, также «рукописи, фотоснимки... и любые другие предметы, представляющие ценность для отправителя или адресата». Привожу наиболее существенные фрагменты из ответов Лепунова:

«Ваши письма не подпадают под слово «рукописи». Под «рукописью» в правилах подразумеваются только какие-нибудь древние документы, представляющие историческую ценность. Ну-ка, дайте посмотреть что за письмо вы собираетесь отправить... Ну, не хотите давать, не надо! Все равно же ваши письма проходят через наши руки, и если бы мы захотели их прочесть... Вы собираетесь послать фотографии, а в правилах написано «фотоснимки». Это не одно и то же. Фотоснимки — это, например, хорошо снятые разные там пейзажи, снимки красивых зданий... Ваши письма и фотографии не могут представлять какую-нибудь ценность для вас или для вашего адресата. Так что отправляйте обычным. А вдруг ваше письмо подмочится где-то или потеряется, а нам потом отвечай, да?! Нет, нет, ценным не примем!...»

Когда я попросил Лепунова показать мне, если имеются, соответствующие комментарии или официальные разъяснения к «Почтовым правилам», дающие ему право столь странно толковать общеизвестные русские слова и произвольно определять за других, что именно представляет и не представляет ценность для них, он ответил, что их нельзя всем показывать, ибо они, дескать, секретные. И в заключение: «Всё! Если будете настаивать, я позвоню сейчас в милицию и скажу, что вы меня оскорбляете.»

Отказ в приеме писем с объявленной ценностью я могу расценить только как меру, направленную на то, чтобы ограничить определенным органам возможность незаконно изымать («терять») после перлюстрации любые мои письма. Примитивная демагогия и наглое поведение начальника почты является лишь дополнительным подтверждением этого вывода.

Я прошу Вас уведомить о вышеизложенном прокурора района для принятия действенных мер по прекращению незаконных ограничений моих прав.

Мустафа Джемилев

п.Зырянка, ЯАССР.

29 февраля 1980 г.

(т.4, л.д. 212-214)

14. Заявление М.Джемилева прокурору Верхнеколымского района ЯАССР И.Канину от 15 мая 1980 г.

ПРОКУРОРУ ВЕРХНЕКОЛЫМСКОГО Р-НА ЯКУТСКОЙ АССР КАМИНУ И.В. Копия:

НАЧАЛЬНИКУ УПРАВЛЕНИЯ СВЯЗИ ЯКУТСКОЙ АССР

29 февраля с.г. я подал на имя начальника Верхнеколымской районной милиции м-ра Широбокова B.C. заявление, в котором извещал о незаконных правовых ограничениях в пользовании услугами почты и телефонной связи, введенных в отношении меня распоряжением начальника Зырянского узла связи М.А. Ляпунова.

Я просил майора Широбокова известить об этих незаконных ограничениях прокурора района для принятия соответствующих мер. Я не обратился к Вам непосредственно потому что м-р Широбоков просил меня все свои жалобы первоначально направлять ему, потому что я, как ссыльный, нахожусь под надзором милиции, которая обязан? обеспечить соблюдение в отношении меня законности. Но прошло уже два с половиной месяца, а никакого ответа из милиции я не получил. Незаконные ограничения, о которых я говорил в своем заявлении, не только не отменены, но вводятся и новые.

Так, 14 апреля с.г. на почте мне сообщили, что по распоряжению Ляпунова у меня не будут принимать заказы на междугородние телефонные переговоры. Одновременно известили, что отныне свои ценные бандероли, отправляемые родным и близким, я должен сдавать на почте в раскрытом виде и с перечнем отправляемого. Эта процедура введена исключительно в отношении меня и противоречит Почтовым правилам, утвержденным приказом министра связи СССР № 770 от 18 декабря 1972 г., которые предусматривают отправление ценных бандеролей без предварительной цензуры и в запечатанном виде. Цензура корреспонденции ссыльных не предусмотрена и Исправительно-трудовым кодексом РСФСР.

28 марта с.г. в Зырянской почте у меня отказались принимать телеграмму на адрес родственника, проживающего в США. Сперва мотивировали тем, что будто бы почта не располагает телеграфным аппаратом с латинским шрифтом. Когда я напомнил, что Зырянская почта уже принимала для меня телеграммы из-за границы на нескольких языках латинским шрифтом, начальник почты Ляпунов «согласился» принять телеграмму, но с условием, что текст будет написан латинскими буквами на русском языке. Мотив Ляпунова: «А вдруг вы употребляете там нецензурные выражения. Мы должны знать о чем вы сообщаете!..» Полагаю, нет необходимости комментировать абсурдность и необоснованность этого оскорбительного довода Ляпунова. Достаточно сказать, что согласно Почтовым правилам телеграммы за пределы страны должны приниматься латинским шрифтом на любом языке.

Нарушаются правила приема телеграмм, отправляемых адресатам и внутри СССР. Согласно Почтовых правил телеграммы могут отправляться на русском языке и на языках республик, откуда отправляется телеграмма и где проживает адресат. Но с конца декабря 1979 г. мне не разрешают отправлять родственникам в г. Ташкенте телеграммы на понятном в Узбекистане языке. Объясняется это опять-таки желанием Ляпунова или стоящих над ним лиц быть в курсе о содержании моей переписки со своими близкими. Телеграммы на русском языке принимают только в зависимости от их содержания. Например, 14 апреля с.г. у меня отказались принимать телеграмму родственникам, где я сообщал о введенных в отношении меня почтовых ограничениях.

Таким образом, по части отправления корреспонденции я поставлен почти на положение заключенного. Впрочем, в какой-то мере даже хуже, чем заключенного. В тюрьме или в лагере письмо, не прошедшее через цензуру администрации, по крайней мере возвращается отправителю с указанием, почему то или иное письмо не может быть отправлено. А многие письма, сданные мной в Зырянское отделение связи, бесследно исчезают. Я уже не говорю о незаконности перлюстрации моей корреспонденции — хотя бы отправляли адресатам после прочтения или снятия с них копий.

17 апреля с.г. через инспектора Верхнеколымской межрайонной инспекции ИРиТ Скрекотеня В.И. я направил на имя Ляпунова заявление, где приводил список не дошедших до адресатов моих заказных писем и телеграмм. Но до сего дня я не получил

никакого ответа, а число не дошедших до адресатов моих писем и других отправлений продолжает увеличиваться. (Тексты упомянутых двух заявлений от 29 февраля и 17 апреля 1980 г. прилагаются).

Прилагаю также документы, связанные с подделкой неизвестным лицом подписи сотрудника Усть-Нерского узла связи на бланке уведомления о вручении адресату заказного письма № 18 от 5 ноября 1979 г., которое в действительности вручено не было.

Прошу принять меры по восстановлению законности, а именно:

— отменить незаконный запрет на отправление писем с объявленной ценностью;

— прекратить цензуру отправляемых ценных бандеролей и телеграмм;

— отменить запрет на междугородние телефонные переговоры с родными и близкими;

— разрешить отправление телеграмм за границу в соответствии с действующими Почтовыми правилами, т.е. на любом языке, а в пределах СССР — на языках союзных республик, где проживают адресаты;

— расследовать случай хищения зак. письма № 18 и подделки подписи на бланке уведомления о вручении;

— обязать сотрудников Зырянской почты предпринять предусмотренные Почтовыми правилами меры по розыску или компенсации за утерю не дошедших до адресатов моих почтовых отправлений.

Прошу также обязать начальника Зырянского узла связи строго соблюдать Почтовые правила и не изобретать впредь противоречащие этим правилам ограничения.

Приложения:

1. Заявление от 29 сентября 1980 г. на имя начальника Верхнеколымского РОВД м-ра Широбокова B.C. — на 3-х листах;

2. Заявление от 17 апреля 1980 г. на имя начальника Зырянского узла связи М.А. Ляпунова со списком почтовых отправлений, не полученных адресатами — на 2-х листах;

3. Письмо начальнику Усть-Нерского отдела связи ЯАССР от 3 декабря 1979 г. — на 1 листе;

4. Письмо начальника Усть-Нерского райузла связи Моисеева № 1799 от 27 декабря 1979 г. — на 1 листе;

5. Письмо начальнику Усть-Нерского райузла связи Моисееву от 19 января 1980 г.;

6. Письмо начальника участка обработки страховой почты Усть-Нерского узла связи О.А.Черненко от 1 февраля 1980 г. № 212 — на 1 листе.

Мустафа Джемилев

п. Зырянка Верхнеколымского р-на ЯАССР.

15 мая 1980 г.

(Том 4, л.д. 210-211)

15. Заявление М. Джем и л ев а по делу арестованного Решата Джемилева

ПРЕДСЕДАТЕЛЮ ТАШГОРСУДА АДВОКАТУ ДЖЕМИЛЕВА РЕШАТА

Как мне стало известно, Джемилеву Решату, арестованному сотрудниками КГБ в апреле 1979 г. по обвинению в нарушении ст. 191-4 УК УзССР, вменяется в вину составление документов, связанных с Национальным движением крымских татар. В числе инкриминируемых ему документов значатся также обращения и протесты в связи с репрессиями органов власти против меня, причем, эти документы рассматриваются обвинением как содержащие заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй.

Установление криминальности тех или иных документов возможно лишь проверкой следствием и судом достоверности фактов, изложенных в документах, что можно осуществить только опросом лиц, имеющих непосредственное отношение к описанным в документах событиям. В противном случае, как следствия, так и суды по подобного рода делам превращаются в дешевые фарсы, в результате которых составляются необъективные обвинительные заключения и выносятся заведомо неправосудные приговоры. Во избежание этого, я прошу вызвать меня на судебный процесс в качестве свидетеля для дачи показаний по вменяемым Джемилеву Решату документам, где говорится о неправомерных репрессиях советских органов в отношении меня. Я также мог бы дать подробные показания и по другим материалам, в составлении и распространении которых он обвиняется, например, по поводу обращения к королю Саудовской Аравии и к мусульманам всех стран в связи с самосожжением Мусы Мамута 23 июня 1978 г. и других событий в Крыму и Узбекистане.

Повестку на судебный процесс прошу выслать заблаговременно с учетом времени, необходимого на доставку повестки по почте и мой вылет в Ташкент, принимая во внимание, что в связи метеорологическими условиями вылет самолетов из Якутии зачастую откладывается на многие дни.

Мой адрес: 678770. Якутская АССР, п.Зырянка, до востребования, Джемилеву Мустафе.

(М.Джемилев)

12.09.1979 г.

(т.4, л.д. 209)

16. Письмо М. Джемилева Вячеславу Черновилу от 11 августа 1979 г.

Здравствуйте, дорогой Вячеслав!

Ваше письмо от 26.VII. я получил только сегодня —11 августа, хотя оно поступило в Зырянку более недели тому назад. Дело в том, что я получаю корреспонденцию на «до востребования», а Вы написали в гостиницу, откуда я ушел ещё 20 июня.

Был очень рад получить Ваше письмо. Я еще в Ташкенте собирался написать Вам и угостить Вас посылочкой со среднеазиатскими фруктами, но пока собрался,

арестовали самого. Адрес Ваш сюда прислал мне Саша Подрабинек, а потом еще привезли брат с другом — они приезжали ко мне в середине июля.

Впервые я познакомился с Вами заочно в 1969 году — Ваше имя, кажется, фигурировало в обращении нашей «Инициативной группы» в Комиссию по правам человека при ООН. А после ареста в сентябре 1969 г. я «познакомился» с Вами более обстоятельнее — в материалах дела были изъятые у моего покойного друга («подельника») И.Габая обращения в Вашу защиту. Поскольку мне инкриминировалось также соавторство в составлении обращения в ООН, то в своей защитительной речи говорил и о Вас. Правда, в тех обращениях о Вас писалось «В.Черновол», то есть просто инициал имени и я говорил о Вас как о «Владимире Черноволе». Потом, после освобождения, Андрюша Григоренко указал на эту мою ошибку. Я слышал, что сборник об этом нашем процессе попал на Запад и там не то издали, не то собираются его издать под заглавием «Шесть дней» (6 дней продолжался наш процесс). Постараюсь подробно ответить на Ваши вопросы.

Этапировали меня из Ташкента 6 апреля ночью. Первая тюрьма в пути, куда прибыли через 4 суток, была Новосибирская. Тут произошел курьезный случай. При этапировании из Ташкента на моем личном деле, оказывается, почему-то сделали запись «содержать отдельно». Это, вообще-то, неплохо, потому что в «столыпинах», как Вы знаете, обычно теснота, духота, а меня согласно этой записи везли одного в «тройнике».

Да, еще вот что. Перед этапом в Ташкентской тюрьме меня на несколько часов водворяли в «отстойник», где были один верзила-транзитник (режим особый), который разыгрывал из себя маньяка-убийцу и всё время приговаривал «Так хочется кого-нибудь зарезать...», и ещё один молодой человек — залетный гастролер-домушник (следственный). Как только за мной закрылась дверь камеры, они вдруг загорелись желанием заварить чефир — карманы у них были набиты запретным чаем. Спросили, нет ли у меня ненужных бумаг или книг «на дрова». Я ответил, что ненужных нет. Но они бесцеремонно вырвали у меня мой мешочек, достали все мои бумаги — выписки из материалов дела, копии моих заявлений и проч. — и начали топить ими костер для разогрева миски с чаем. Правда, приговор и обвинительное заключение мне возвратили, сказав, что это может мне пригодиться, а остальное, дескать, мне вовсе не нужно. Сопротивляться, особенно после голодовки, было бесполезно. Со вторым может быть ещё пободался бы один на один, ну а с верзилой и, тем более, сразу с двумя — бессмысленно. Как говорится, было бы «избиением младенца». Кричать и звать на помощь надзорсостав, сами знаете, в тюрьмах не принято. К тому же, у меня стазу создалось впечатление, что всё это было заранее подстроено — видимо, очень уж они хотели ликвидировать эти бумаги. Уже то, что в эту камеру завел меня не надзиратель, как бывает обычно, а сам начальник оперчасти, наталкивало на подобное подозрение. Во-вторых, меня это не очень-то расстроило, ибо у меня в другом месте были припрятаны копии этих бумаг — шестое чувство сказало, что будут охотиться за бумагами.

Так вот, привезли в Новосибирскую тюрьму, а там не поймут в чем дело: на папке писано «содержать отдельно», но причина не указана. Поскольку я еду транзитом, вскрывать папку они не имеют права. Решили спросить у меня самого. Подходит ко мне офицер с моим «личным делом» и спрашивает:

— Ты кто?

— Как кто? — отвечаю я. — Простой советский заключенный. Режим — ссылка.

— Хм-м! Масть какая? Почему тут записано, что тебя нужно содержать отдельно?

— Не знаю, — говорю я. — Сам я на этом не настаивал.

— Ну а все-таки, как ты сам думаешь? Почему?

— Может быть из-за того, что судили по политическим мотивам...

— А-а! Понятно! — говорит удовлетворенно офицер и уходит. К нему подходят надзиратели и с любопытством спрашивают:

— Ну и как, товарищ капитан? Почему? Кто он такой?

— Всё правильно! Надо его отдельно, это антисоветчик, — говорит капитан.

Но дежурный надзиратель слово «антисоветчик», очевидно, растолковал по-своему и, подойдя ко мне через некоторое время, спрашивает:

— Вы в самом деле не советский человек, да? А из какой страны?

Я машинально начинаю соображать, какую бы назвать страну, чтобы он был ко мне более предупредителен, и видя, что он поволжский татарин (тюрок, мусульманин всё-таки) говорю на ломанном русском языке, что я из Турции и добавляю несколько фраз на турецком. Любопытства у него прибавилось еще больше и, выбрав момент, когда вблизи нет других служителей, подходит опять к моей камере и начинает задавать самые интересные для него вопросы: «Как у вас в Турции вообще жизнь? Как там на счет мяса?..»

Администрация тюрьмы долго не знала, куда меня деть. Одиночных камер нет, камеры и так сверх нормы переполнены, а освобождать ради одного целую камеру, рассчитанную на 10-20 человек, слишком роскошно. Закрывать в подвальный карцер-одиночку тоже вроде бы нельзя — ведь я не совершил нарушений. Потом все-таки нашли своеобразный выход: водворили в камеру для смертников, ибо для них там камеры двухместные, так что уплотнять из-за меня особо не пришлось.

За эти дни ко мне подходили еще несколько надзирателей, и порядком надоела своими расспросами о Турции. Главное, спрашивали бы что-нибудь интересное, а то всё, расскажи какая там зарплата, сколько стоит мясо и то-то, правда ли, что там можно иметь десяток жен и т.п. Я уже им на чистейшем русском говорю, что я вовсе не из Турции, пошутил, мол, что я на самом деле в доску советский и у меня всего лишь одна жена, но они долго не верили.

Впрочем, эта «перемена подданства» мне кое в чем помогла. Транзитникам там постельных принадлежностей, кружку, ложку не дают, а мне дали, причем, выбрав что получше и поновее. Но я все равно умудрился там здорово простудиться, а позже даже начал плевать кровью. Не зря ведь говорят, что полученное обманным путем впрок не пойдет. Но сейчас в основном всё прошло; видимо, было что-то с бронхами а вовсе не туберкулез в стадии распада.

Пробыл я там ровно десять дней. Потом, через два дня пути, Иркутская тюрьма. Везли, как и до Новосибирска, отдельно, но в Иркутской тюрьме даже не обратили внимания на запись о том, что нужно содержать отдельно и поместили в общую камеру вместе со ссыльными и «химиками». Тут уже, разумеется, ни постели тебе, ни кружки. Через неделю, 30 апреля, самолетом ТУ-154 доставили в Якутск. В аэропорту Иркутска пытались надеть наручники, но я возроптал, ссылаясь на то, что они не имеют права, поскольку я ссыльный. Хотели было надеть насильно, но я предупредил, что подниму «кипеш» в самолете и постараюсь привлечь внимание вольных пассажиров. Конвой был не глупый (не вологодский) и решили всё-таки везти меня без наручников пообещав, правда, отбить внутренности, если буду злоупотреблять тем, что у меня руки свободные, а остальных скрепили попарно.

В Якутской тюрьме, после 3-х дневного «карантина» наступила полная благодать: постель, эмалированная кружка, полотенце и даже белые простыни — прямо как в Лефортово. Содержали в 21-ой камере: там были и «химики», и общий, и усиленный, и строгий режимы и даже те, кто еще за судом. Где-то через дней десять пришел в камеру служитель из спецчасти и говорит: «Тебя, оказывается, нужно содержать отдельно. Одиночек нет, и придется закрыть в стакан». Что такое «стакан» в Якутской тюрьме, наверное, знаете — мерзкое местечко. Там нельзя растянуться даже мне с моими скромными размерами тела, можно только сидеть, да и то только на полу. Но, видимо, передумали, и я остался в той же камере. Кстати, незадолго до меня в этой камере, оказывается, был и Вине, который нынче на Западе. Примерно за неделю до этапа заходил в камеру прокурор из республиканской прокуратуры. Он расспросил всех о режиме и распорядился перевести меня в транзитную камеру — а это, значит, прощай постель, кружка и, главное, книги. Но после того как прокурор ушел, хором всей камерой уговорили начальство оставить меня там же, мотивируя тем, что всё равно уже не сегодня-завтра этап.

30 мая, то есть ровно через месяц, самолетом «Ан-24» доставили в Среднеколымск. Везли в наручниках, и на этот раз у меня что-то не было настроения шуметь из-за этого. В Среднеколымской милиции водворили в камеру для осужденных за мелкое хулиганство. Хулиганчики (якуты) оказались весьма любезными. Спросили насчет моей национальности и когда узнали, что крымский татарин, один начал рассказывать, что месяца два назад слушал «Голос Америки» о неком крымском татарине Мустафе, которого судили в Ташкенте, и Айше, которая из Америки выступала в его защиту. А когда поняли, что перед ними тот самый Мустафа, засуетились, не знали, как угодить. Один достал из своей заначки припрятанные деньги и сунул мне, сказав, что пригодится на первое время. На следующий день на маленьком Ан-2 доставили в Зырянку. Переночевал в КПЗ, а утром, после собеседования с начальником милиции, определили в местную гостиницу, точнее, в вестибюль гостиницы — за неимением мест. При первой же встрече начальник милиции почему-то счел необходимым предупредить, чтобы я «с голодухи» не бросался «на местных баб», иначе, мол, можно прихватить французские болезни. Но это он не с целью оскорбить, а на полном серьезе, приводил примеры и цифры заболевших в последнее время. У меня о нем создалось впечатление как о довольно добродушном, простецком и прямом русском мужике, хотя в КПЗ говорили, что он любитель распускать руки. Сейчас его заменили, кажется, за что-то разжаловали. В милиции еще потребовали, чтобы я написал подробную автобиографию и, почему-то, потребовали указать там, куда следует сообщать в случае моей смерти. Ну, я написал, чтобы труп отправили в Крым к родителям. Тогда я еще не знал, что через месяц после моего суда родителей и двух сестер с семьями, которым в течение около двух лет отказывали там в прописке, насильственно выселили из Крыма.

Потом меня направили в райисполком для определения на работу. Последняя моя должность на свободе была — инженер по комплектации оборудования. Диплома у меня, вообще-то, нет — из Ташкентского ирригационного института меня вытурили на 3-м курсе, так что формально они, видимо, вправе отказать в приеме на работу на эту должность. Но они, точно, не приняли бы меня по этой должности, даже если бы я и предъявил диплом. При мне вообще никаких документов не было, и на вопрос председателя райисполкома о специальности я твердо отвечал — инженер и преподаватель английского. Но мне сказали, что могут предложить работу только по

рабочим специальностям. О преподавательстве тоже у меня никаких документов (не говорить же ему, что английский изучал в лагере!), но полагаю, что в провинциальной школе мог бы вполне справиться. Я знал одного колхозного учителя немецкого языка, который преподавал в 5-6 классах, а сам знал на уровне только 7-го класса. А я сверялся своими знаниями со своей сестренкой, которая закончила факультет английского в университете.

Направили в речной порт, начальник порта назначил на должность машиниста в кислородной станции, хотя эти машины я вижу впервые. Только я отказался писать заявление о приеме на работу, сказав, что я тут не добровольно и работа не по моей специальности, но подчиняюсь, как ссыльный.

Оклад 85 руб. с некоторыми северными коэффициентами. Я просил для жилья выделить хотя бы какую-нибудь комнатку отдельно, говорил, что, видимо, ко мне приедет жить кто-либо из близких, но направили в общежитие. Их, конечно, больше устраивает, когда я и днем и ночью вполне и всесторонне контролируем, а если что-то нужно устроить для добавления срока и отправки в лагерь, то и это легче сделать в общежитии. Здесь, говорят, особенно после окончания навигации, когда возвращаются все жильцы общежития, начинаются постоянные пьянки и неизменно следующие затем «разборки», драки. Этого мне как раз не хватало! На работе непосредственный начальник, мастер станции, не только сексот, но и круглый идиот — напьется пьяный и ходит хвастается, что ему ГБ доверило слежку и контроль за поведением «опасного политссыльного». Правда, не пытается заводить разговоры на политические темы, а даже громогласно объявил, что говорить о политике на работе запрещается.

Приобрести отдельное жилье самому почти невозможно. Домов частных мало и продаются довольно редко, причем, по ценам, весьма далеким от доступных — в пределах 6-7 тысяч за какой-нибудь маленький домишко. Иногда бывают в продаже так называемые «балки» — нечто вроде сарайчиков — цены в пределах 800-1000 руб., но зимой в них страшная холодина.

Ну вот, Вы просили вкратце о своем этапировании и быте, а я Вам разнес на несколько страниц. Это, наверное, самое длинное мое письмо за последний десяток лет.

Как дела у Вас? О Ваших обстоятельствах в первые дни после прибытия на место ссылки я читал еще дома в «Хронике», кажется, в 49-м №. Каковы Ваши бытовые условия сейчас? Раз уволились с работы, воюете, то, видимо, трудновато. Перед отъездом брат и друг оставили мне немного денег, так что я мог бы с Вами поделиться. Буду весьма рад, если чем-то смогу быть полезен. Пожалуйста, напишите.

И еще я Вас прошу, если сможете, напишите мне, хотя бы по частям, стихи из «Крымского цикла» И.Сокульского. Вы с ним, видимо, переписываетесь? С кем из ссыльных Вы переписываетесь? Будете писать, передавайте им приветы и от меня.

Здесь, в Зырянке, отбывает ссылку также Петро Гладун из Ивано-Франковска. Он после 4-х лет зоны по 62-й УК УССР, знает Вас заочно и шлет Вам привет.

Ну, всего доброго. С глубоким уважением,

Мустафа (подпись)

11.08.79.

(Том 1, л.д. 107-108)

17. Письмо М. Джемилева Александру Подрабинеку от 4 ноября 1979 г.

Привет, дорогой Саша!

Ну у Вас и вопросики об учреждении УЯ 64/пб: биографии, подробности дел обитателей... Чтобы ответить на все, нужно там держать своего разведчика, как минимум, на должности замначальника или, как их там называют, замглавврача. Секреты этого заведения сохраняются не хуже, чем секреты важного стратегического объекта. Конечно, вопросник я переправлю в Узбекистан, но...

Пока расскажу Вам все обстоятельства, связанные с этим учреждением, которые стали известны мне самому. Может быть некоторые сведения будут для Вас новыми.

Где-то в начале 1978 г. нам сообщили из Москвы, что этапом прибыл в Ташкент признанный психически невменяемым Рождествов Владимир П. и что к нему на свидание едет его мать. Мы с Решатом встретили его матушку, а на следующий день втроем поехали в это самое 64/пб. Там его не оказалось и мы направились в Таштюрьму.

В тюрьме нам сообщили, что Рождествов действительно у них, но получить свидание и сдать передачу в тот день не удалось. Для разрешения на свидание нужен был начальник, которого тогда не оказалось на месте. Передачу тоже не приняли, кажется из-за того, что в тот день не принимали заключенных, фамилии которых начинаются на букву «Р» — в Таштюрьме очередь на передачи по буквам.

На следующий день приехали снова. Простояли часа 2-3 в очереди и, наконец, попали к начальнику. Вошли к нему мать и Решат. Решили попытаться протолкнуть на свидание и Решата, потому что мать от расстройства при виде сына могла забыть спросить что надо. Хотел, конечно, попасть и я, но у меня пока не было паспорта, а соваться туда со справкой об освобождении — можно было испортить дело. Решат представился начальнику мужем сестры Володи и, поскольку такая степень родства не достаточна для получения свидания, он акцентировал на то, что у матери плохое здоровье и в любое время с ней может стать плохо. Впрочем, оно и в самом деле было так — худенькая старушка едва держалась на ногах и часто плакала. Начальник долго вертел в руках паспорт Решата, пронзительно смотрел на него и несколько раз переспрашивал: «Вы действительно зять?» Но смутить Решата тоже дело нелегкое — все-таки «оттянул» пару сроков и насмотрелся на таких начальников. В общем, получилось — свидание разрешили. Держался Володя Рождествов молодцом, передавал приветы товарищам, сказал матери, чтобы она не настраивалась на скорое его освобождение, так как ни от чего отрекаться не собирается.

Мать уехала из Ташкента через пару дней. Кстати, она очень беспокоилась тогда и о Вас, часто спрашивала наше мнение насчет того, не заберут ли «ироды» Сашу Подрабинека и несколько раз молилась «за раба Божьего Александра».

Через несколько дней я вместе с одной крымской девушкой вновь приехал в тюрьму, сдал для Володи передачу, а из ближайшей почты отправил на его имя деньги. Но деньги через несколько дней вернулись обратно с пометкой, что Рождествова В.П. перевели в УЯ 64/пб.

Отправились мы туда с Решатом. Хотели сдать передачу, а если получится, то попытаться получить свидание. Но куда там!

Сперва все шло гладко. Прапорщик мельком взглянул на паспорт Решата и уже распорядился перекладывать привезенные нами продукты и вещи в их мешок. Но потом он засуетился и говорит: «Что-то я никак не найду в списке вашего родственника.

Может быть он политический?..» Он достал из задвижки стола другой список, пробежал по нему глазами и хмыкнул: «Ну, конечно! Для него я не могу принять».

Я успел заметить, что стандартный машинописный лист бумаги был исписан фамилиями примерно чуть более половины, но ни одной фамилии прочесть не смог. Слишком далеко, стервец, держал список, да и быстро спрятал. Тут я начал поднимать «кипеш»: «Что это такое! Почему для политических не принимают передачу? Зовите начальника!..» Драл я горло в основном в расчете на публику — там собралось много людей с передачами для своих близких, и я думал, что может быть среди них есть родственники кого-нибудь из политических. Но никто к нам не подошел. Наоборот, даже немного отодвинулись и с пугливым любопытством смотрели, что же будет дальше. Прапорщик ушел и вскоре явился какой-то капитан. Тот сходу назвал прапорщика дураком, который, дескать, болтает чепуху. На самом деле, мол, никаких политических и уголовных нет, а есть только «больные», но передачу для Рождествова он не может у нас принять, так как мы в деле не записаны в числе его родственников. Пытались спорить, что-то доказывать, но он не стал нас и слушать.

Пришлось передачу упаковать в ящик и отправить в УЯ 64/пб по почте, указав обратный адрес его матери. Эту посылку он получил, но письма и открытки, которые мы ему писали с Решатом, как выяснилось потом, ему не передавали.

В апреле 78-го мать Рождествова приехала в Ташкент повторно. Сдали передачу, а мать получила с ним свидание. Всем другим свидание давали вместе, а его матери отдельно и в присутствии начальника 1-го отделения, который постоянно предупреждал, что говорить можно только о здоровье и семейных делах. После свидания этот начальник, сопровождая мать Рождествова, вышел к нам и я попытался с ним заговорить. Спросил о здоровье Володи (диагнозе) и о перспективах его выписки, но он отказался со мной разговаривать, потому что я не родственник. Я спрашиваю вдогонку: «Вы и есть Бабаев Роберт Михайлович?» Он резко останавливается, медленно поворачивает голову и говорит: «Да. А что?» «Ничего, — отвечаю я. — Просто хотел удостовериться». Он злобно смотрит на меня, потом почему-то бурчит, что вовсе не боится нас, и идет своей дорогой.

По дороге домой мать сказала нам, что этот Бабаев предлагал оформить опекунство над Володей — это, мол, даст возможность получить некую пенсию для сына Володи и ускорит его освобождение. Опекуном предлагалось назначить его сестру, у которой живет его 14-летний сын. Бабаев даже продиктовал текст заявления от имени сестры. Там говорилось, что она (ф.и.о. сестры) просит назначить ее опекуном над её психически невменяемым братом. Вопрос этот обсуждался в присутствии самого Володи и Володя сам под диктовку Бабаева набрасывал текст заявления. Но, насколько я понял, делал это Володя под впечатлением рассказа матери о нелегком материальном положении и о том, что сестра выражает недовольство из-за того, что на нее ложится материально непосильное бремя содержания и воспитания его сына. Текст этого заявления, адресованного, кажется, Собир-Рахимовскому райсуду г. Ташкента, мать должна была принести на следующий день Бабаеву, очевидно, для проверки правильности формулировок, а потом отправить в суд. Причем, матери разрешалось подписать это заявление от имени дочери. Бабаев решил, видимо, «ковать железо, пока горячо». Я сказал матери, что пока ничего подобного делать не следует, созвонился с Таней и спросил, следует ли ради какой-то мизерной пенсии давать им в руки заявление, где от имени родственников говорится о Володе, как о невменяемом, или же можно как-то самим определить помощь для его сына. Мне ответили, что подавать заявление нежелательно, а помощь постараются оказать.

На следующий день (или через день) мать опять получила свидание и в присутствии Бабаева сказала сыну, что друзья и близкие не советуют писать заявление об опекунстве и о сыне тоже побеспокоятся. Это, по словам матери, произвело очень хорошее впечатление на Володю и совсем обратное на Бабаева, который процедил, что друзья, видимо, не очень-то желают его скорого освобождения.

В это время Вы еще были на свободе и, очевидно, Таня рассказывала Вам об этом. Через пару дней мать Рождествова уехала к какой-то своей родственнице, а оттуда намеревалась вернуться в свою деревню. Как решили вопрос о помощи, я не спрашивал, полагая, что товарищи в Москве сделают все возможное.

Попытки иметь свой глаз в этом заведении не увенчались успехом. Порасспросили знакомых врачей, нет ли у них работающих там знакомых коллег, но таковых не оказалось. Ведь те же не по линии Минздрава. Нащупали было одного врача-специалиста, который вроде был вхож в это заведение изредка, кажется, в качестве консультанта по каким-то болезням. Товарищ, который беседовал с ним, сказал ему, что родственник одного его друга попал в это заведение и нельзя ли, мол, с его помощью обменяться этому другу письмами со своим родственником. Тот, конечно, сразу смекнул, что речь идет о политическом, потому что для уголовных там проблем с письмами не бывает, и категорически отказал, намекнув, что не хотел бы сам стать пациентом этого заведения.

8 февраля 79-го меня арестовали, 6 марта определили к четырем года ссылки, а ровно через месяц — 6 апреля ночью из камеры меня «дернули» на этап к месту ссылки. В эту же ночь этапировали и группу заключенных 64/пб, которых доставили из психлечебницы в Таштюрьму предварительно за три дня. Они считались уже почти вылечившимися и их везли в психлечебницы то ли вольного, то ли полувольного типа. Я ехал вместе с ними в одном «воронке» до Ташкентского вокзала, а потом в одном вагоне «Столыпина» в направлении Новосибирска. Среди них оказался человек, который содержался в одной камере (или «палате») вместе с В.Рождествовым. Сам он попал туда за то, что в белой горячке зарезал человека, пробыл он в 64/пб всего около пяти лет. Особо обстоятельно разговаривать с ними возможности не было — беседа прерывалась окриками конвойных, вроде: «Прекратить разговоры! Я вам, паскуды, сейчас позатыкаю рты!..» Но кое-что он успел сообщить. Передаю дальше со слов этого человека, которого зовут Лазаренко Виктор Митрофанович.

Примерно месяц тому назад (т.е., стало быть, в первой половине марта 1979 г.) у Рождествова В. при шмоне обнаружили письмо, которое попало к нему явно минуя цензуру. Стали его допрашивать и требовать, чтобы он рассказал, по каким каналам он получил это письмо. Допрашивал его в основном Бабаев P.M., который примерно в э время уже стал «главврачом» (а его должность начальника первого отделения заняла некая Москвичева Людмила Александровна). И поскольку Володя отказался отвечать, то Бабаев, во-первых, сказал ему, чтобы он не рассчитывал на благоприятное для него заключение очередной медицинской комиссии, которая ожидалась в мае. А во вторых, примерно полмесяца назад (т.е. во второй половине марта) ему каждый день стали давать медикаменты, от которых Володю «сгибает вчетверо», заставляет корчиться от боли. Называют эти медикаменты «трицитил» (в таблетках), «галапередол» (капли и таблетки) и еще какие-то уколы. Бабаев будто бы сказал Рождествову, что ему будут давать эти препараты до тех пор, пока он не скажет как получил письмо.

Позднее я просматривал рецептурный справочник, но подобных медикаментов не

обнаружил. Возможно, это какие-то новые препараты (я просматривал справочник издания — Киев, 1961 г.), но может быть Виктор назвал не совсем точно. Я записал так, как слышал от него.

Виктора Митрофановича с группой УЯ 64/цб высадили не то в Алма-Ате, не то в Семипалатинске (точно не помню). Перед этим мы успели обменяться адресами. Он дал мне адрес своей матери, так как не знал определенно, куда его везут. Сказал, что можно списаться с матерью и через нее связаться с ним. Адрес его матери:

Кемеровская область,

Мариинский р-н, ст.Суслово, ул. Трактовая, 41

Лазаренко Агафене Ивановне.

О других политических в 64/пб, в том числе о женщинах, Виктор только слышал, но ни с кем, кроме Рождествова, он не знаком, не знает даже их имен. Изоляция между отделениями, по его словам, довольно строгая. Его койка была рядом с койкой Рождествова и, по словам Виктора, поддерживал с ним наиболее близкие отношения

Рассказ Виктора я передавал и Тане, когда она была здесь. Подтвердит ли этот Виктор рассказанное им в другом месте, если дело дойдет до разборок — это деле его совести. Но если Вы сочтете необходимым как-то и где-то использовать вышеизложенные мои, хотя и косвенные (т.е. через второе лицо), показания, то я разумеется, не возражаю. Наоборот, я буду очень рад, если смогу внести хоть мизерную лепту в борьбе против страшной мерзости — использования медицины в карательных целях.

Об аресте Татьяны Великановой 1 ноября, наверное, слышали по «Голосу». Вы н разговаривали по этому поводу с Москвой, какие подробности?

Копию своего заявления по поводу статьи Ю.Кружилина я, видимо, все же вышлю Вам для дальнейшего препровождения моему адвокату Шальману (через Сашу Л.) Один экземпляр я уже передавал через одного, который летел в Москву. Но, видимо я его ошибочно принял за порядочного — Саша Л. не получил.

Всего доброго, привет супруге.

Получение этого письма, пожалуйста, сразу же подтвердите телеграммой.

С уважением,

Мустафа

4.Х1.1979 г.

(Том 3, л.д. 117-118)

18. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 3 декабря 1979 г.

№6

Дорогой Саша!

Высылаю повторно текст письма от 4 ноября и копию своего заявления начальник Устьнерской почты. Первый экземпляр заявления, т.е. начальнику почты, я отправляй одновременно с этим письмом.

От Иды тоже уведомление вернулось без её подписи, а письма от неё нет. Наверно и она не получила. Сегодня я ей и еще по двум адресам пошлю телеграфные запросы.

А вообще, впредь большинство своих писем придется отправлять с объявление ценностью. Может, подзаработаю. С другой стороны, если письма вдруг перестанут пропадать, а писать приходится много, то на страховых уплатах за отправку оцененных

писем можно порядком подорвать бюджет. Но надеюсь, они мне не устроят такую свинью: какое-нибудь да письмо, хотя бы одно в месяц, оцененное, скажем, в полусотню руб. они все же должны «потерять» и, тем самым, компенсировать мои почтовые расходы.

Как поживаете? Вы с кем в тот день из Москвы разговаривали? Какие новости?

Почтового адреса Григоренко у Вас нет? Хотел бы их поздравить телеграммой с Новым годом. Письма — ни мои туда, ни мне оттуда — не попадают, а вот ко дню рождения штуки три телеграммы из Штатов я получил. Может, и мою телеграмму пропустят.

Привет супруге. Всего хорошего.

Мустафа. 3.XII.79

(Том 1, л.д. 104)

19. Письмо М. Джемилева А.Д. Сахарову от 12 января 1980 г.

107120. Москва, ул. Чкалова, 48-6, кв. 68

Сахарову Андрею Дмитриевичу

Дорогой Андрей Дмитриевич!

Сердечно благодарю Вас за Ваше интервью корреспонденту американской газеты по поводу ситуации в Афганистане. Для меня, как мусульманина, Ваша твердая позиция по этому вопросу имеет особую ценность.

Если товарищи сочтут целесообразным обратиться в Верховный Совет СССР или куда-либо еще с требованием отставки или привлечения к ответственности лиц, санкционировавших это кровавое вторжение, то я непременно хотел бы быть в числе подписавших такое обращение.

Сердечный привет и наилучшие пожелания Елене Георгиевне, друзьям и товарищам.

С искренним уважением,

Мустафа Джемилев

12 января 1980 г.

(Том 3, л. д. 161)

20. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 19 января 1980 г.

№ 8.

Здравствуйте дорогой Саша!

Высылаю Вам еще две бумаги в связи с «утерянным» письмом: текст ответа начальника Устьнерской почты от 27.XII. и копию своего нового заявления. Вам ответили что-нибудь из прокуратуры? Я вот поднакоплю бумаг и, видимо, тоже обращусь к прокурору Зырянки. Это письмо они украли не очень аккуратно и надо бы воспользоваться свежими следами.

Ввиду того, что Вы не подтвердили телеграммой, как договаривались, получение копии, а письмо Ваше шло долго, я решил было, что последующие тоже перехватили. Поэтому я вынужден был копии отправить товарищам. Если бы еще какое-то время от Вас не было ответа, то я уже собирался созвониться с товарищами и попросить с копией сделать то, что предложили потом и Вы. Я так и понял, что третьи жулики-

читатели тоже нашли письмо не лишенным интереса и решили поэтому его «утерять».

По поводу Вашего предложения я телеграфировал Вам «согласен безоговорочно», но не уверен, будет ли правильным, если, как Вы говорите, исключить упоминание о Л.Викторе. Не потеряют ли показания немного свой вес? Между прочим, когда он рассказал всё это и дал мне свой адрес, я спрашивал, не возражает ли он, если я где-то и как-то подниму этот вопрос и сошлюсь при этом на его рассказ. Он не возражал.

Как здоровье малыша? Хлопот с ним, конечно, будет немало, но зато и удовольствия не меньше — своё ведь чадо! мне такое удовольствие не перепало. О том, что я стал папой, мне объявили в 70-м в Лефортово, а когда освободился, то девочка уже бегала и звала меня на первых порах не папой, а по имени, решив, что если так ко мне обращается её мама, то и ей можно фамильярничать.

С жильем у меня никаких улучшений, а наоборот. На днях в нашу комнату нахально вселили третьего, какого-то нагловатого комсомольца. Товарищ по комнате, с которым я жил и раньше, выезжал на новый год к родным в Узбекистан — он живет в Фергане. Я просил его поговорить с моими родными насчет возможности аккредитовать меня на приобретение домика. Оказалось, что возможностей таких нет — в связи с погромным выселением родителей и семей двух сестер из Крыма в Тамань все свободные средства и накопления пришлось им бросить туда. Да и то недостаточно — живут они в какой-то тесной лачуге, а вещи в основном под открытым небом.

Непосредственных стычек с ГБ у меня не было. Но распространение недобрых слухов, попытка создать соответствующую атмосферу вокруг меня, «собеседования» с теми или иными, чтобы те, во избежание неприятностей, держались от меня подальше, запреты (причем, только для меня) пользоваться телефоном общежития для междугородних переговоров и прочие пакости по мелочам, видимо, имеют какой-то первоисточник.

Сообщили, что 4 января в Самарканде Роллана осудили на 3 года строгого. Обвинили будто бы в том, что Роллан отвесил пощечину парткому университета.

По поводу УПК УзССР я сообщил ещё раз в Ташкент. Непонятно, почему так получилось — вроде бы очень понятно написал, а потом и по телефону разъяснил, что нужно выслать одновременно УК и УПК, рассказал даже где и на какой полке они лежат.

Получил наконец-то подробное описание процесса Решата. Председательствовал на суде, оказывается, тот самый Писаренко, который председательствовал и на моем и покойного Ильи Габая процессе в 70-м году.

Написал на днях письмецо А. Д-чу с просьбой о том, что если товарищи сочтут нужным где-то поднять вопрос об отставке и «импичменте» ответственных за афганскую авантюру, то чтобы в число подписавших заявление включили и меня. И вот сейчас думаю, не потерял ли я верную возможность получить энную страховку, ибо письмо к нему вряд ли попадет, а оценить его я забыл.

Всего доброго. Привет и наилучшие пожелания супруге и г-ну Марку А.П.

С уважением,

Мустафа

19.01.80.

P.S. Благодарю за фрадекс.

(Том 3, л.д. 194)

21. Письмо А. Подрабинека М. Джемилеву от 31 января 1980 г.

№10

Дорогой Мустафа, привет!

Как видите, я снова пишу от руки своим жутким почерком. Плачет теперь моя милая «эрика» в чужих и нелюбимых руках! Позавчера был обыск по делу № 46012, санкция прокуратуры Москвы. За 5 часов изъяли 48 наименований — «Хроники», наши «Информационные бюллетени», западные газеты, документы «Amnisty International», «Хельсинки», Рабочей Комиссии, письма от Вас, Черновила, Солженицына, Бахмина, «Доктора Живаго» и даже мои служебные бумаги. Говорят, что я составляю акты о нарушениях охраны труда на производстве (это моя обязанность) в антисоветских целях! Очень искали письма Т.М. Великановой. 46012 — это, по-видимому, дело «Хроники». Обыск вел зам. прокурора Якутии Дёмин. Знаете его? Помогали ему прокурор следственного отдела прокуратуры ЯАССР А.В.Сорокин и нач. райотдела КГБ (правда, представился иначе). Потом меня отвезли в прокуратуру и пытались допросить, но куда там! Еще устроили обыск на работе. Последнее Ваше письмо почему-то не взяли, а о Рождествове — забрали. Копию протокола обыска не оставили — «пусть лучше лежит в личном деле, чем появится на Западе». И никаких замечаний и дополнений к протоколам обыска и допроса не дали сделать. На работе вообще провели обыск без санкции и постановления.

Ну, да ладно со всем этим.

У меня к Вам два вопроса. Во что Вы одеваетесь зимой, в смысле верхней одежды, — куртка, полушубок, телогрейка? Сколько денег нужно для покупки дома? Слышал по радио о Вашей подписи под документом «Хельсинки» насчет Афганистана. Жаль, весь документ не передали.

Насчет затерянного письма я в прокуратуру еще не писал (т.е. написал, но не отправил, хочу переписать, да всё никак не возьмусь). Хорошо бы, чтоб Вы возбудили гражданское дело против Усть-Нерского РУС — если дело примут к производству, то приедете сюда по повестке, погостите у нас.

В Москве всех вызывают в милицию, «предупреждают», советуют «прекратить» и угрожают выселением. Хоть бы Олимпиада отменилась! Танька вышла 29 января. С 11 по 29 держала голодовку, её возили «кормить» в «Тишину». Такие вот невеселые дела.

Марк наш вроде бы в порядке. Во время обыска я стирал пеленки, чем вызвал гнев Демина. Но я сказал, что мне на шмон наплевать, а на сына нет.

Высылаю несколько фотографий.

Как договорились, телеграфируйте подтверждение получения письма.

Ваш Саша П.

31.1.80г, Усть-Нера

(Том 3. л.д. 171, 193)

22. Письмо А. Подрабинека М. Джемилеву от 24.02. — 9.03.1980 г.

№11

Дорогой Мустафа!

Здесь кое-что для согрева души, тела, желудка и легких. Дабы перлюстраторы не нажились, перечисляю:

1 Пуховая куртка

2 Пакет бульонных кубиков

3 Пакет супа-концентрата

4 5 пачек «Явы»

5 Какао (в банке из под «Baby-Milex»)

6 Пачка буржуйской копирки

7 Две пачки индийского чая

8 Бумага

У нас дела плохие. 12 февраля арестовали Славку Бахмина. Он в Лефортово, но статью пока не сообщают. Через две недели после первого обыска (29 января) у нас был второй (15 февраля). Забрали еще 19 наименований — мою книгу (изд-во «Хроника»), сборник «Веление слова» («Посев»), письма и всякое другое. Копию протокола опять не оставили. Пока лежал в больнице (вирусный гепатит), уволили с работы. Впереди полная неопределенность...

Как у Вас дела? Почему на почте не принимают у Вас ценные? Как это?

У меня к Вам просьба. Сообщите мне («совершенно официально» — O.K.?) глушатся ли у Вас «Голос Америки» и другие зап. радиостанции, на каких диапазонах, в какое время и каков характер глушения? У нас глушат, и мне надоело! Узнайте, пожалуйста, тоже самое у других ссыльных. Хочу все это собрать и ... Не нужно согласие на огласку.

Далее — сколько писем за какой срок пропадало (к Вам и от Вас). Телефонная связь: внутри СССР и за границу (подробности и точные цифры). Короче говоря, как у Вас там с правами на свободу получения и передачи информации?!

Помогите мне в этом начинании. Всем польза будет! Если Вы будете по этому поводу кому-либо из нас писать, то сообщите мне, чтобы я не дублировал. Я в ближайшее время напишу Суперфину, Черновилу, Бегуну, Сквирскому, Слепаку, Коновалтсину, Романюку, Сапелику.

Как всегда, подтвердите получение посылки телеграммой.

Привет от Аллочки.

Жму руку. (Подпись)

24.02.1980 г.

P.S. Уже забил посылку, но тут передумал и решил дописать. Составил я вопросник, чтобы разослать ссыльным и решил, что очень скучно будет переписывать от руки во многих экземплярах. Может быть Вы сделаете экземпляров двадцать? У меня ведь машинку забрали (и вместе с лентой!). Захотите, сами разошлите, а можно мне отправить ценной бандеролью и я сам этим займусь. Если захотите тоже заняться этим (если есть склонность!), то дополните мои вопросы, чем сочтете нужным. Но пусть ответы пишут и мне и Вам — так надежнее. А потом что-нибудь придумаем.

На всякий случай посылаю соответствующей бумаги.

Еще я предлагаю списаться с другими ссыльными и подать в суды на почту одновременно. Так будет интереснее. Согласны?

А ценные бандероли у Вас тоже не принимают? Их ведь в закрытом виде принимают.

С.

24.02.80.

P.P.S.

Сильно задержался с посылкой. Алла тоже заразилась вирусным гепатитом и мы сидим дома, в общественных местах стараемся не показываться.

Получил Ваше письмо.

Ваш зам. прокурора Якутии — не мой. Мой русский, совершенно противного вида, с красным алкоголичным лицом и лысиной с перхотью! Но подозреваю, что с Вашим,

якутом, я встречался в якутской тюрьме (по поводу своей голодовки). Это Семенов, зам. прокурора ЯАССР по надзору за местами лишения свободы. Редкостный тупица. Убеждал меня, что в УК РСФСР есть раздел «Политические преступления» и что я со своей 190-1 отношусь к этому разделу. Московскому прокурору, санкционировавшему обыск, я написал. Теперь я откажусь на допросах по делу Бахмина и Великановой (если будут) давать какие-либо показания, пока мне не будут вручены копии протоколов обысков. Вполне уважительная причина.

Машинке я, конечно, был бы рад, здесь их совсем не бывает, но «Москва» это такое... устройство, на котором можно свихнуться. Обещали мне в Магадане что-нибудь достать, но если не получится, попрошу Вашей помощи.

А письма действительно уничтожайте. Меня вот жадность к воспоминаниям подвела. Теперь уничтожаю все письма. Что копить? Все равно гебня заберет.

Танька Осипова отсидела 25 суток, а голодовку начала, когда ей сообщили, что добавят к 15 еще 10. Голодала 20 дней, кормили её в «Матросской тишине». У Лавута был просто обыск.

Я Вам советовал подать в наш суд главным образом для того, чтобы Вы у нас погостили, если Ваш иск будет рассматриваться. Это называется использованием юстиции в личных цепях.

От Чорновила я давно ничего не получал, с Нового Года. Одновременно с этой посылкой, посылаю и ему с лекарствами.

Насчет покупки Вами дома, станет известно ближе к лету. Я думаю достать 3,5 в долг. Напомните, когда у Вас ссылка кончается?

Марк у нас одет как денди, одежды ему пока не надо, спасибо.

Разнице между датой моих писем и почтовым штемпелем не удивляйтесь. Это моя вина. Столько забот навалилось, что ничего не успеваю.

От Аллочки привет.

Ваш А.П.

9.03.1980.

Последний P.S.! У нас Ирка Гривнина гостит. Впрочем, сейчас сама напишет.

(Том 3, л.д. 167)

22-а. Вопросник А. Подрабинека, направленный М. Джемилеву вместе с письмом от 9.03.1980 г.

«1. Сколько за определенное время (последний год, истекший срок ссылки) пропало отправленных Вами писем?

В том числе заказных, ценных?

Сколько Вами предъявлено к почте претензий?

Сколько из них удовлетворено?

Каким образом? (извинение, денежная компенсация)

2. Все тоже самое в отношении писем за границу.

3. Сколько писем к Вам пропало? Из СССР?

Из-за границы?

4. В каком состоянии приходят письма, бандероли? (обычные, заказные, ценные)

5. Приходят ли к Вам вскрытые письма? (обычные, заказные, ценные).

Предъявляли ли Вы по этому поводу претензии к почте? Каковы результаты?

6. Возвращались ли к Вам уведомления о вручении с подделанной подписью получателя?

7. Удается ли Вам звонить за границу? Спрашивают ли у Вас при этом Ваш документ?

По каким мотивам отказывают в переговорах?

Сколько приходится ждать переговоров?

8. Как принимают телеграммы за границу?

9. Глушат ли у Вас передачи западных радиостанций? Каких именно?

В каких диапазонах?

В какое время (московское)?

Характер глушения?

10. Вмешивается ли КГБ в Вашу переписку и телефонные переговоры?

Ваше мнение.

Факты.»

(Том 3, л.д. 168-169)

23. Письмо М. Джемилева А. Подрабинеку от 29 марта 1980 г.

№10

Дорогой Саша!

Большое спасибо за посылочку, но стоило ли беспокоиться, тем более в Вашем нелегком собственном положении! Так что признателен вдвойне.

Высылаю экземпляры вопросника. Перепечатал я его без изменений, но, полагаю, можно было бы внести некоторые коррективы.

Во-первых, по-моему, не мешало бы дать какое-то наименование этому вопроснику и снабдить его некой преамбулой (2-3 предложения) с объяснением его цели и значения.

Пункт № 3, очевидно, нужно сформулировать несколько иначе, потому что вряд ли можно точно назвать цифру пропавших писем на свой адрес, тем более из-за границы. Правильнее было бы, например, в форме: «Известны ли Вам случаи пропажи писем на Ваше имя (и сколько), в том числе:

а) от адресатов в СССР?

б) из-за границы?»

Есть ли смысл включать пункт № 4? То, что бандероли и посылки из-за границы подвергаются досмотру в московской таможне, не является секретом. Что касается писем, то и о них вряд ли что-либо можно сказать, т.к. их наверное «обрабатывают» квалифицированные люди. Впрочем, об этом я не могу судить, ибо за все время ссылки я получил всего лишь одно письмо (из Швеции) и оно было очень аккуратно запечатанным.

В пункте № 7, полагаю, можно исключить подвопрос «Сколько приходится ждать переговоров?», потому что тут правила такие же, как и при переговорах с внутрисоюзными абонентами, т.е. в течение часа говорят, состоятся переговоры или нет. Но если имеется в виду, сколько дней приходится ждать разрешения из Москвы, то это другое дело.

Я сперва не понял значения вопроса «Как принимают телеграммы за границу?», потому что отправлять их отсюда не приходилось. С целью эксперимента я вчера

попытался отправить одну телеграмму в США, хотя в этом другой практической необходимости не было. Написал текст на турецком языке латинским шрифтом — точно так я, бывало, отправлял телеграмму в США из Узбекистана и у меня их принимали. Здесь же на почте сперва сказали, что у них нет аппарата с латинским шрифтом, и что вообще телеграммы за границу не принимают. Я ответил, что это неправда: аппарат с латинским шрифтом есть, и я уже получал несколько телеграмм из-за границы. Сотрудница сходила к начальнику и, возвратившись, опять сказала, что телеграммы за границу принимать не будут. Пришлось зайти к этому типу самому. Мне он сказал, что телеграмму могут принять, но только на русском языке латинским шрифтом. («Мы должны знать о чем говорится в телеграмме. Вдруг там у вас какие-то нецензурные ругательства!»). Я попытался напомнить о существующих правилах, о том, что адресат в другой стране может не понимать русского языка, но бесполезно. На русском и точка! У Вас тоже так?

Пункт № 9 довольно трудный, сразу на него не ответишь, надо определенный период специально рыскать по эфиру и фиксировать диапазоны, время и прочее. И потом, трудно определить, то ли действительно глушатся, то ли непроходимость волн из-за метеоусловий или случайных помех, то ли не слышно из-за недостаточной мощности станции. Один день, например, Би-Би-Си прослушивается в 23-00 так же отчетливо, как «Маяк», а на следующий день на этом же месте в это же время трескотня или, например, китаец пристроился и что-то рассказывает на своем языке.

Следует, по-моему, также изменить формулировку пункта № 10, т.к. КГБ сам, как правило, формально не вмешивается, а делает это посредством других.

Не совсем понятно, куда относятся последние вопросы «Ваше мнение? Факты?» — то ли к последнему пункту или же по всей анкете?

А вообще дело это, конечно, полезное, нужное и очень своевременное. Можно было бы добавить еще такой вопрос: «Подвергаются ли люди, с которыми Вы поддерживаете контакты, допросам и «собеседованиям» с целью выявления Ваших политических взглядов? Составляются ли при этом протоколы? Инспирируются ли всякого рода «заявления» против Вас? Известны ли Вам попытки завербовать окружающих Вас людей в осведомители против Вас? Имеете ли Вы достаточное основание полагать, что Ваше жилище прослушивается?» Я бы, например, на этот вопрос мог бы дать подробный ответ. Или это не относится к теме анкеты?

Если Вы сочтете необходимым оставить вопросник без изменения, то сообщите, я отвечу. Но все же окончательный вариант лучше выработать после выявления мнений хотя бы нескольких товарищей. Пока я высылаю Вам копию своего заявления от 29 февраля с.г, где затрагиваются и некоторые помянутые Вами вопросы.

Вы спрашивали точную дату истечения моего срока ссылки. С учетом времени пребывания под стражей в расчете 1:3 получается —17 июня 1982 г., если, конечно, не придумают чего-нибудь другого. А интенсивные шаги в этом направлении уже делаются.

Сообщили лагерный адрес моего друга Джемилева Решата: 663301, Красноярский край, г. Норильск, Учреждение УП-288/15-1.

Из п/ссыльных я поддерживаю переписку только с В. Чорновилом и Идой Нудель, но давно от обоих ничего не получал. После получения Вашего письма я отправлял Вячеславу телеграмму с запросом о его ситуации. В ответной телеграмме он сообщает, что у него «порядок относительный» и что подробности сообщит письмом.

Вышлите мне все имеющиеся у Вас адреса ссыльных, только, пожалуйста, полностью имя, отчество и примерный возраст каждого.

Вы не в курсе, удалось ли адвентистам забрать из лагеря тело В.А. Шелкова?

Если не удалось, то это очень прискорбно. Помню, в Омской тюрьме во время моей голодовки начальник наведывался ко мне по ночам и тоже говорил: «В случае смерти не рассчитывайте, что ваш труп отдадим родственникам. Номерок на ногу, и зароем в своем кладбище...». Очень неплохо бы отвоевать хотя бы право быть похороненным своими близкими.

У Вас не найдется экземплярчик Вашей книги для меня? Знаю, знаю, что пограбили, но может быть все-таки где-то в заначке... А то много слышал о ней, а читать не довелось. У Вас как шмон, так обязательно находят что-то, просто завидки берут! А если придут ко мне, то придется наверное краснеть от стыда — ничего интересного нет. Хоть бы машинку что ли у меня конфисковали, чтобы я «с чистой совестью» мог приобрести новую: барахлит безбожно, а выбросить жалко — кровные рубли платил!

Бумагу Вы мне прислали в «фирменном» мешочке ЮНЕСКО. У Вас что, непосредственные контакты с этой организацией? Была у меня мечта, чтобы они один номер своего «Курьера» посвятили памятникам культуры крымских татар. Нельзя ли прозондировать их мнение на этот счет?

Как у Вас нынче с работой? В суд не подавали? Ведь во время болезни не имеют право увольнять.

Мое письмо от 4.XI. по поводу В.Рождествова тоже забрали при шмоне или Вы его успели спроводить куда надо?

Ирина Г. давно уехала? Очень жаль, что она не смогла приехать сюда.

Большой привет и всего наилучшего супруге, сыну.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Высылаемая книга — это вроде балласта. Ценные письма у меня не принимают, а бандеролью пока можно, вот я и вложил письмо в книгу, чтобы иметь возможность оценить. У Вас случайно нет экземпляра «Почтовых правил»? А то мне на почте их уже не дают, полагая, что я итак предъявляю к ним слишком много претензий, основываясь на эти правила.

29.03.1980.

(Том 3, л.д. 171,193)

24. Письмо М. Джемилева не установленному следствием адресату в Узбекистане от 24.03.1980 г. на английском языке

Dear friend!

I was glad to recieve your letter. Thanks for your care about my health and for your good wishes.

But I didn't understand some your words. You said in your letter that my opinion about our common work is wrong and I have no any correct idea concerning our affairs. Very likely that is really so, because I am living very far from our countrymen and I don't receive any regular and complete information according our «common work». But I'd like to know in what point namely, as you think, my notion is wrong and what is actually correct. Then, you are writing that in view of some events and circumstances you decided to know my point of view. But again you didn't write about what things and events you are interested with my

opinion. I hope that in the next letter you will in detail and clearly explain everything. Certainly, I'll try to answer to every your question.

You asked me about if it is possible to write in your letters the things in open text. I think that there must be one basic principle in writing letters: Everything that already became known to our foes cannot be regarded as any «secret» for other people. Of course, there is no any doubt that letters for me I read not the first. But in any case, I think, that is far better to inform each other than to be so excessively «cautious». The first brings far more profit than the second. As for me, I get accustomed to write everything in open text irrespective of that will my letters read the outsiders or not, because I always can repeat my words everywhere. Of course, there is some things which might be discussed only personally. But never forget that in our situation better to be desperate than super-carefull, because there is no very firm border between prudence and cowardise. There is a very just oriental proverb: «Most of all care for their skin those people, their ones cost nothing» (In Russian it sounds like: «Больше всех дорожат своей шкурой те, чья шкура ничего не стоит»).

I am not at all disturbed, as you think, about Cannibal's silence and I don't worry about his loyalty to me. It is enough if he will allways be devoted to our common cause. Only I wondered why he did not fulfil his promises about something that we discussed here.

I have wrote the letter in this language because you did not indicate the postal index on your envelope and I am sending this letter through our common acquaintance. But you may answer of course in Russian if you like, or in Crimean Tatar if you can.

Remember me to your family and to all our friends. All the best.

Mustafa (Signature)

24.03.80.

(Том 3, л.д. 155 — подлинник, том 3, п.д. 157-158 — перевод на русский)

25. Письмо М. Джемилева Фуату Аблямитову от 6.06.-8.08.1980 г.

Селям дорогой Фуат!

31 мая я отправлял тебе номер «Советской Колымы» за 30 мая с одной интересной статьей. Номер «Социалистической Якутии» за 24 мая, откуда перепечатана эта статья, я не смог достать даже для себя — быстро расхватали. Посылал я тебе эту газету без сопроводительного письма, поэтому почти уверен, что конверт не «затеряется». Сообщили из Узбекистана, что эту статью опубликовали и в «Ленин байрагьы», снабдив ее своим комментарием, но, указав, что перепечатана из «Соц. Якутии». Очень оперативно, если учесть, что почта отсюда до Узбекистана добирается в среднем за 20 дней. Наверное, передали фототелеграфом.

Посылаю с этим письмом также копию своего заявления по поводу этой статьи с приложением своего ответа на предыдущую аналогичную статью и заявления К. Алексея. Саша Л. писал, что недавно и против Иды Нудель также была статья в местной газете. По-видимому, началась такая кампания. Только довольно топорно это у них получается, хотя, впрочем, и читательская публика не столь уж разборчива; бывало ведь, что проглатывали и не такое!

Гнусные статейки — это еще ничего, я слышал кое-что более интересное. Один человек мне передал, что местный гебистский начальник в неком кругу завел речь обо мне и «выронил» такую фразу: «Неужели не найдется, кто пристрелил бы этого гада!..» Насколько верно мне это передали, судить не могу, потому что тот человек

предупредил меня, что если я подниму где-то этот вопрос и сошлюсь при этом на него, то он откажется и назовет это клеветой. («Не хочу, чтобы и меня заодно нечаянно пристрелили...»). Это известие меня несколько подбодрило, но одновременно и удручило. Подбодрило, потому что если моя персона и здесь, где я, можно сказать, бездействую, вызывает такую животную ярость у нечисти, то полагаю, можно быть довольным собой. Но с другой стороны, это, видимо, признак приближения вплотную рецидива не слишком давнего чудовищного периода. А что касается в личном плане, то это меня почему-то совсем не беспокоит. Может быть, это в какой-то мере объясняется и состоянием здоровья, в результате чего этот серый свет не кажется столь уж привлекательным местом, чтобы за него цепляться.

А еще недавно начальник-сексот на работе признался по пьянке, что ему поручили всеми способами придираться ко мне и по каждому поводу писать рапорты о нарушениях мной трудовой дисциплины. Я ему как-то сказал, что он ведет себя со мной не в меру нагло, а он мне в ответ и выпалил, что если бы он поступал в отношении меня, как от него требуют, то мне вообще не было бы житья, но он этого не делает, ибо он «тоже человек». И еще у этого «тоже человека», оказывается, произошел с гебистом такой разговор:

— А как он вообще, пьет иногда?

— Вот чего нет, того нет. Что греха таить — мы пьем иногда и на работе. А вот его еще не удалось ни разу уговорить хоть рюмку выпить.

— М-да, жа-аль!

Я знаю, что гебисты частенько не в мою смену приходят на работу и расспрашивают сослуживцев, «собеседуют» с ними обо мне. Но об этом мне они признаются только по пьянке и с оглядками по сторонам. В большинстве люди тут какие-то очень пугливые. А мне почему-то казалось, что в этом суровом краю должно быть как раз наоборот — ожидал увидеть людей прямолинейных, бесстрашных... Но по сравнению со многими из них многие из наших трусоватых сейчас мне кажутся просто героями. Поддерживаешь, например, с кем-нибудь добрые отношения и вдруг обнаруживаешь, что он становится каким-то настороженным к тебе, холодно здоровается или даже старается свернуть в сторону при встрече. Начинаешь ломать голову: «Чем же я его обидел? Что сделал ему плохого?..» Оказывается, с ним просто «побеседовали» Стоит с кем-то несколько раз дружески поздороваться, потолковать о том — о сем или просто пройтись отрезок пути вместе, то его вызывают, интересуются подробностями разговоров, предупреждают, предостерегают. И никому даже в голову не приходит ответить им: «А какое твое собачье дело, о чем говорили?..» Ты помнишь того молодого человека, который в прошлом году вместе со мной встречал вас в аэропорту и доставил нас на своей лодке в общежитие? Оказалось, что потом ему пригрозили отнять у него лодку, если еще хоть раз окажет мне такую услугу. Причем об этом я узнал не от него самого, а от его товарищей. Но есть, конечно, и порядочные люди. Одним из свидетельств этого будет и то, что ты получишь это письмо.

Вообще, кажется, я наговорил тебе непропорционально много мрачных аспектов своего бытия. Есть и светлые стороны. Например, на днях собирается приехать из Янгиюля одна чудесная женщина — Сафинар. Получил от нее телеграмму о том, что она уже заказала билет. Только тут пока большое наводнение, самолеты не садятся и даже по улицам, как в Венеции, ездят на лодках, поэтому я ей телеграфировал, чтобы она повременила с вылетом. И еще не знаю, как мне удастся решить жилищный вопрос. Наверняка постараются создать как можно больше трудностей и побудить ее скорее уехать (если не смогут воспрепятствовать ее приезду).

Планировал, что может быть, она привезет с собой и мою дочурку, но ввиду жилищных неудобств и усложнения ситуации это придется отменить. С отдельным домиком у меня ничего не получилось и, видимо, не получится. Мне передали, что имеется указание председателя райисполкома А.Е. Прокопьева о том, чтобы мне ни в коем случае не оформляли покупку дома.

Теперь на темы, затронутые в твоем письме.

Много материалов, которые были бы для меня весьма интересными, хранятся не только в национальном отделе публички. Например, неплохо было бы получить на первый случай ксерокопию или негативные микрофильмы очерка В.Хартахая «Исторические судьбы крымских татар» из «Вестника Европы» за 1865-66 гг., кое-что из журналов «Крым» (довоенный), «Известия Таврич. ученой арх. комиссии», «Мир ислама» и др. Если все же доберешься до национального отдела, то постарайся заказать микрофильмы к книге А. Озенбашлы «Крым фаджиасы», Симф. 1925 г. (арабским шрифтом), книги и статьи И.Гаспринского и др.

По поводу своего каталога старик, возможно, темнит, но вполне может быть, что и в самом деле позволил спискам сгнить. Он до неприличия трусоват и неудивительно, если не только прятал в подвале, а даже закопал их в землю, хотя списки эти никак не содержат криминала и их можно было бы держать в открытом книжном шкафу, тем более, что его вряд ли когда-либо удостоят шмона. Твое впечатление о нем в общем-то верное.

Свой каталог ты мне все же вышли, но только в том случае, если он у тебя не в единственном экземпляре.

Как твои личные дела? Осложнений никаких не было?

С Еленой Георгиевной тебе приходится видеться? Как здоровье ее и Андрея Дмитриевича? Мне сообщили, что многие крымские посылали ему поздравительные телеграммы ко дню рождения, но интересно, какой процент ему вручили. Я-то, например, отправлял ему с телеграфным уведомлением и меня уведомили, что 20 мая вручили (если не врут).

Ты с Ириной Гривниной не знаком? Было бы неплохо, если познакомился. Саша Шустер, наверное, знает ее. Видимо, отправлю тебе письмо и для нее, отдашь ей и заодно познакомишься с ней, если не знаком еще. Чудесная она девушка, судя по ее письмам и действиям, известным мне.

Самому Саше Ш. месяц с лишним назад отправлял письмо на английском. Уведомление о вручении вернулось, а ответа не было. Правда, на бланке ден. перевода, полученного мной от него 13 мая, была и коротенькая записочка, но это он писал до получения моего письма. Как у него дела? Передай ему большой привет.

Саша Подрабинек телеграммой от 28 мая сообщал мне об аресте Тани О. Какие подробности, какую статью ей вменяют? Как дела у И.Ковалева? Что слышно о А.П.Лавуте? Очень жаль, что мы ничего не можем сделать для этих прекрасных людей, которые хоть как-то помогали нашим соотечественникам. Слава Богу, что хоть тамошние наши 18 мая как-то выразили к ним нашу признательность.

Как дела у Алексея С.? Я давно получил от него весьма содержательное письмо и тоже надо бы написать ему обстоятельно, но пока не выберу время. Впрочем, до отправки этого письма есть еще несколько дней, так что, может быть, приложу письмо и для него. А Елена Алексеевна действительно прекрасная женщина — достойная дочь Алексея Евграфовича!

Я уже сообщал тебе телеграммой, что Решату Д. собирались делать операцию. После этого новых вестей не было. Только Эбазер из Симферополя прислал адрес Красноярской тюрьмы-больницы, где он находится:

660048 Красноярск. УП-288/18 — инф.

Буквы «инф» означают, видимо, «инфекционный отдел», но почему он попал туда — не ясно.

Вместе с этим письмом отправлю также копию своего заявления местному прокурору с приложениями по поводу почтовых осложнений. Надо бы все высылаемые бумаги передать для ознакомления и Фикрету, он очень просил держать его в курсе всех моих дел.

Привет семье, всем друзьям, число которых на свободе, увы, весьма поредело.

Ну, всего доброго! Опять очень длинное получилось письмо. Получение немедленно подтверди телеграммой или, лучше всего, вызови на переговоры. Если что вспомню или будут до отправки еще какие-то новости, то допишу.

Мустафа

11.06.80.

P.S. Говорил, что допишу, если до отправки письма будут еще какие-нибудь новости, и вот накаркал себе новость.

12 июня утром часов в 9 пришел с ночной 12-часовой смены, разделся, и только было стал засыпать, слышу стук в дверь. «Войдите!» Надо же, кому сказал «войдите!» Входят милиционер, прокурор района и еще несколько человек. Обыск. Просят встать, одеться. Послушно встаю, одеваюсь. Говорю, посидите и пока ничего не трогайте — я, мол, схожу умоюсь. Соглашаются, только говорят, что перед выходом из комнаты у меня должны сделать и личный обыск. Милиционер выворачивает карманы. Я спрашиваю, а по какому, собственно, поводу обыск и что собираются у меня выискивать. Ищут, оказывается, клеветническую литературу — рукописную и машинописную, согласно постановлению прокурора Москворецкого р-на г. Москвы, ведущего расследование по делу № 46616 (дело против А.И. Лавута). Прокурор говорит, что в соответствии с законом мне предлагается выдать эту самую литературу добровольно. Отвечаю, что рукописной и машинописной нет, но есть отпечатанная типографическим способом и очень даже клеветническая. «Давайте!» — говорит. Я прошу учесть, что отдаю добровольно и предлагаю номер «Советской Колымы» с той похабной статьей. «Гости» улыбаются и говорят: «Не-е, это нам не нужно». Затем начинают обыскивать сами. Правда, не столь свирепо, как это, бывало, делал следователь Березовский. Тот стервец, помню, в унитазы лазил, диваны, подушки вспарывал. А тут просмотрят, прочтут и если не забирают, то аккуратно кладут на место. Впрочем, и искать-то особой необходимости не было: комната маленькая, все на виду. Перебрали все письма, выбрали штук полсотни по своему вкусу. Решили забрать и машинку. Я говорю, что она паршивая и, мол, намучаетесь с ней, лучше уж заплатить, как я, 135 руб. и купить новую... Но все же забрали. Говорят, что забирают не материальную ценность, а орудие изготовления клеветнической литературы. Тогда предлагаю им забрать заодно и ручки, карандаши, бумагу, ибо, если на то пошло, можно «изготовлять» и от руки. Но канцпринадлежности не забрали. Вообще-то следователь из Якутска стал было собирать в стопку писчую бумагу, копирку, но потом передумал. Копию протокола обыска прилагаю. Как видишь, изъяли и одно твое письмо, два письма от С. Алексея, два от И. Гривниной, одно от Саши Лавута, всю переписку с Сашей Подрабинеком.

На следующий день вызвали на допрос по делу А. Лавута. Задавались те вопросы, которые предлагал в своем поручении следователь из Москвы. Я не запомнил точно эти вопросы (а надо бы!), потому что не настроен был вообще вести разговоры на эту тему. Но запомнил, что вопросы были очень нескромные — как будто задаются не товарищу арестованного, а своему кровному стукачу. Хамство какое-то! Но возмущаться не стал, потому что здешний прокурор просто зачитывал чужие вопросы. Составили «Протокол об отказе от дачи показаний» с изложением моих мотивов. Дословно мотивы такие:

«По существу вопросов, перечисленных в отдельном поручении ст.следователя прокуратуры Москворецкого р-на г. Москвы относительно дела Лавута А.П., арестованного по ст. 190-1 УК РСФСР, могу сообщить следующее.

Тов. Лавута Александра Павловича знаю, мне также хорошо известна его общественная правозащитная деятельность. Но я могу дать показания по всем вопросам лишь на судебном процессе, если процесс будет открытым, и я буду вызван в качестве свидетеля. Одновременно заявляю, что арест тов. Лавута А.П. считаю грубым нарушением советских законов и положений Заключительного акта Хельсинкских соглашений, которые советское государство обязалось соблюдать. Тем не менее, на открытом судебном процессе я мог бы дать исчерпывающие и беспристрастные ответы по всем перечисленным вопросам.

По поводу вопроса относительно изъятой у меня во время обыска 12 июня 1980 г. личной переписки с товарищами и родственниками заявляю, что они к предъявленному тов. Лавуту А.П. обвинению никакого отношения не имеют».

Заодно поговорили с прокурором и по поводу поданных ему мной заявлений. Ответ прокурора такой: «Ответа не будет». Как я понял, его вызывали по поводу этих заявлений в Якутск и сказали, чтобы он мне не давал никакого ответа, тем более письменного. Я попытался говорить, что самое высшее начальство в стране — это Верховный Совет, а согласно Указа Президиума Верховного Совета полагается на заявления и жалобы давать в определенные сроки письменные ответы, но... Прокурор разводит руками — он не может ослушаться предписания непосредственного начальства. «Значит, — говорю, — какие бы беззакония в отношении меня не совершались, мне нет смысла писать вам? Ответа не будет?» Прокурор предлагает писать выше. «Но ведь высшее начальство переправит заявление вам?» «Непременно». «А вы не будете отвечать?» «Выходит так». «Значит, нет смысла жаловаться на беззакония?» Прокурор не отвечает.

Во время обыска прослушали и все мои магнитофонные пленки. Как я понял, они хотели нарваться на пленку с записью моего телефонного разговора с Фикретом 19 октября прошлого года. (Прокурор предлагал мне отдать эту кассету добровольно). На эту запись они не нарвались, но зато наслушались турецких и крымскотатарских песен — обыск проходил под музыку.

Кстати, есть ли в Москве магнитофонные кассеты? Если есть, то вышли, пожалуйста, несколько штук.

Через три дня после обыска я писал письмо Саше Подрабинеку, но вечером того же дня радио сообщило об его аресте.

Получил телеграмму от Сафинар. Она вылетает 20 июня через Москву; возможно, она увидится и с тобой, я ей писал о тебе.

Всего доброго.

Мустафа

18.06.80.

P.P.S.

Селям еще раз, Фуат-бей!

Начал тебе писать около двух месяцев назад и все никак не могу отправить тебе свое письмо. Тот человек, который собирался заехать к тебе и передать мое письмо, после шмона у меня, очевидно, перепугался и вылетел в Москву, не предупредив меня. Придется теперь рискнуть отправить бандеролью по почте.

Сафинар вылетает отсюда 6 августа. Лететь она будет через Москву и постарается увидеться с тобой, но передавать письмо через нее, видимо, не буду, ибо она может подвергнуться обыску. 18 июля мы с ней зарегистрировались в местном ЗАГСе, так что прошу, как говорится, любить и жаловать — она теперь Сафинар Джемилева, моя супруга. Предполагается, что примерно через месяц — полтора она вернется сюда снова, и будет жить со мной.

Я надеялся, что после олимпиады, возможно, мне разрешат в отпуск съездить к родным — во всяком случае, это было обещано в милиции. Но на днях начальник милиции Маликов И.Ф. сказал, что Якутск не дает разрешение на мой выезд, мотивируя опубликованной в газ. «Соц. Якутия» статьей о моем «неблаговидном поведении».

26 июля вечером из Якутска мне звонила Ирина Гривнина, которая прибыла сюда в связи с арестом Саши Подрабинека. Она говорила, что постарается заехать и ко мне, но через день из Новосибирска от нее поступила телеграмма, где говорится, что в связи с некоторыми неприятностями в Якутске она не смогла приехать ко мне, чтобы не навлечь эти неприятности и на меня. Похоже, что ее и подругу подвергли обыску.

На следующий день, т.е. 27 июля, меня вызывали в прокуратуру и допрашивали по делу А.Подрабинека. Копию своих показаний вышлю. Судя по одному из вопросов, подкапываются уже и под меня.

Есть ли у тебя какие-либо вести от Решата? На днях я получил свое уведомление о вручении ему моего второго письма, адресованного в Красноярскую тюрьму, но ответа от него еще не было. Да и подпись на бланке уведомления не его, а сотрудника тюремной администрации.

Получил на днях письмо и от Рустема Н. Из Саки. Он весьма признателен тебе за твою помощь, увез о тебе теплые воспоминания, называет тебя «настоящий мераметли ногьай».

Ты просил у меня хорошую фотографию — высылаю, что есть несколько штук, выберешь сам. А в связи с чем понадобилась фотография?

Моя просьба относительно магнитофонных кассет отменяется — мой магнитофон прочно и основательно испортился: там вроде бы сгорели несколько сложных деталей.

В Москве, наверное, куча новостей. Пиши, звони.

2.08.1980

26. Письмо М. Джемилева Р. Томпсон (Франция) от 25 сентября 1980 г.

8, rue Alfred Sisley,

78160. Marley le Roi, France

Дорогая M-me P.Thompson,

Высланную Вами посылочку я получил 23 сентября. Всё содержимое, в том числе и сопроводительная записочка, были в полной сохранности. Уведомление о вручении

(avis de reception) оказалось внутри пакетика, поэтому я решил переслать его Вам в своем конверте.

Очень признателен Вам за внимание и заботу. Весьма рад был бы также получить от Вас и письмо. Если Вам трудно читать по-русски, я мог бы отвечать Вам на английском, но, к сожалению, не на французском.

Прошу передать сердечный привет и наилучшие пожелания всем помянутым Вами моим друзьям во Франции.

Искренне,

Мустафа

25.09.80.

(Том 2, л.д. 212)

27. Письмо М. Джемилева Решату Джемилеву (г.Норильск) от 4 января 1981 г.

№7

Привет дорогой Решат!

Как я уже сообщал телеграммой, наконец-то я получил от тебя одно письмо — от 9 декабря. Надеюсь, в дальнейшем будут поступать все, если не будешь излишне эмоционален в выражениях. Важны подробные сведения о твоем здоровье, твоих делах и нуждах — всё это, полагаю, всегда можно изложить в спокойной, приемлемой для цензуры и понятной форме, не прибегая к крепким выражениям. А в каких числах ты «прохлаждался»?

Твои просьбы относительно фотографий я передам Нариману и в Ташкент. У меня, правда, есть фотография Наримана в военной форме (он присылал нам месяца два назад), но я её хотел бы сохранить для себя. Впрочем, если у Наримана не окажется больше ни одного экземпляра, то я перешлю тот, что у меня. Из Ташкента более-менее регулярно пишет мне только Фуат. Кстати, в своем последнем письме он сообщает о статье некого Иззета Бекмамбетова — зам. начальника Ферганского облстатуправления в «Ташк. правде» за 5 декабря, где автор поминает Ролана, Идрисага, Айше, но саму статью почему-то не прислал.

На 23 декабря меня вызывали в п. Усть-Неру (ЯАССР), где должен был состояться процесс Саши Подрабинека. Вылетел я вместе с Сафинар в Якутск (ибо прямого рейса в Усть-Неру нет) 21 декабря и застрял там на целых 10 дней, потому что из-за непогоды аэропорт Усть-Неры не принимал самолеты. Судья тоже вылететь не смог, поэтому процесс отложили на неопределенное время, а мне предписали вернуться обратно. Вернулись 31 декабря, а на следующий день Сафинар слегла в постель — отразились наши мытарства и неурядицы за все эти дни. Сейчас ей уже немного лучше, но ещё не выздоровела совсем. Она передает тебе большой привет.

Видел я в Якутске и супругу Саши П., она тоже шлет тебе привет.

Как у тебя насчет бандеролей? Когда положено и что ты хотел бы получить? Концентраты (мясные кубики) высылать можно?

Вышли мне текст своего приговора и вообще тексты всех имеющихся у тебя бумаг по делу — может быть сочтем нужным обжаловать приговор в порядке надзора или каком-нибудь ином порядке. Мне присылали довольно подробную запись твоего процесса, но одно дело запись, а другое — официальные документы.

Всего доброго. Обнимаю. Мустафа.

R S. Как видишь, я все свои письма пронумеровываю, и это письмо идет уже за № 7. Напиши мне, какие номера ты получил. Ввиду частой пропажи писем, я пишу под копирку. Так что, если не получишь по первому «заходу», могу посылать копии.

Прилагаю 2 конверта.

4.01.81

п. Зырянка

(Том 2, л.д. 221)

28. Письмо М. Джемилева Г.М. Александрову (г. Ташкент) от 21 января 1981 г.

21.01.81

Привет Григорий Матвеевич!

Твое письмо я получил как раз когда готовился к вылету в Якутск по делу АЛодрабинека. Отвечать сразу не стал, полагая потом, после возвращения написать более содержательное письмо и заодно рассказать о процессе. Но на суд мы не попали. Я говорю «мы», потому что вылетал вместе с супругой. Пробыли мы в Якутске 10 дней и вернулись обратно 31 декабря, так и не побывав в Усть-Нере. Точнее, не вернулись, а вернули. Из-за нелетной погоды не смогли вылететь из Якутска ни судья, ни конвой вместе с Сашей, ни Алла — супруга Саши. Процесс отложили до 5 января, и хотя мы были настроены выждать эту дату в Якутске или в Усть-Нере, милиция распорядилась, чтобы мы вернулись.

Более подробно о нашей поездке я рассказывал в одном письме, которое должно было попасть к Асану, а он, полагаю, ознакомит с ним и тебя. В общем, они решили, видимо, что будет меньше хлопот, если меня на процессе не будет. Не понравилось, наверное, им и то, что я выехал не один, и если была задумка устроить мне в пути какую-нибудь шутку, то и дело несколько затруднялось. А попасть на процесс я очень хотел и вовсе не потому, конечно, что всерьез надеялся своими показаниями помочь чем-то Саше в смысле оправдания или вынесения более мягкого приговора — я по своему многократному опыту хорошо знаю, что никакие показания ни в коей мере не влияют на итоги подобного рода дел. Просто я хотел, чтобы в той глухомани, где должен был состояться спектакль, рядом с Сашей было хоть на одно дружеское лицо больше (тем более, что, как оказалось, никто из Москвы, кроме его супруги, выехать на процесс не смог). Поэтому-то я на предварительном следствии, вопреки своему обыкновению, не отказался наотрез разговаривать со следователем, а говорил (писал собственноручно в протоколе), что я могу очень подробно ответить на задаваемые мне вопросы, но только на судебном процессе. А у меня и в самом деле было что рассказать, если бы задавали те же вопросы, что и на следствии. Не исключалась, конечно, и вероятность того, что могли придраться к показаниям и распорядиться насчет возбуждения дела на предмет изменения моего статуса, но, сам знаешь, в таких случаях с подобными издержками считаться не приходится.

12 января слышал по радио, что Сашу приговорили к 3 годам строгого, но подробности пока неизвестны. Должна была написать его супруга, но письма пока нет, а если учесть, как ты говоришь, обилие в пути следования письма очень любопытных и жаждущих информации, то оно, возможно, и не поступит. Тут один из должностных лиц мне пророчит: «Следующая очередь, видимо, ваша...» А я ему:

«Ну что же! Нынче такие времена, что как-то даже неприлично становится быть на свободе слишком долго. Черт знает, что могут подумать люди...»

Как твои дела? Всё ли в порядке дома? Передавай семье привет от меня и Сафинар. Перед приездом сюда Сафинар должна была заглянуть к тебе и поговорить кое о чем, но так получилось, что она не смогла.

Всего доброго. Буду всегда очень рад твоим письмам.

Мустафа

(Том 2, л.д. 224)

29. Письмо М. Джемилева Алле Подрабинек от 7 марта 1981 г.

№3

7.03.81

Здравствуйте дорогая Алла!

Получил высланную Вами посылочку и вот сразу же сел писать письмо. Надеюсь, Вы уже возвратились из Якутска — во всяком случае, полагаю, что пока мое письмо доберется до Москвы, Вы наверняка будете дома.

Будем, конечно, очень рады, если сможем получить подробное описание того спектакля. Заодно надеюсь, что Вы напишете подробно как съездили к Саше на свидание, его обстоятельствах. Конечно, плоховато, что режим общий — в том смысле, что придется жить долгое время среди мелкой шушеры, преимущественно хулиганья. Но, с другой стороны, у него не будет «законных» ограничений на переписку, а это, я думаю, для него большое дело. Я написал ему письмо как только получил Вашу телеграмму с адресом. Но я почему-то думал, что зона на Большой Мархе строгого режима и, не рассчитывая на ответ, просил его о получении моих писем информировать Вас. А так, выходит, что я могу получить и ответ. Пока, правда, не вернулось и уведомление о вручении, хотя уже и пора бы.

С Верховным Судом я рассчитался, т.е. он (этот самый суд) рассчитался со мной — после получения Вашей телеграммы я послал туда заполненный формуляр заявления, который тогда мне давал Федоров, вместе со своими авиабилетами и квитанциями за гостиницу и через несколько дней получил по почте 115 р. 60 к. А как с Вашими издержками? Ведь у Вас тоже была повестка «в качестве свидетеля». Затребуйте выплату обязательно, если еще не затребовали, причем, за оба Ваших путешествия — ведь не по Вашей вине откладывали процесс.

Как у Вас решился вопрос с пропиской? Если не получается, то какие планы? Но я думаю и надеюсь, что этот вопрос решится благополучно. Не звери же тупорылые там, наверное. Ведь оттого, что помучают супругу и ребенка человека, который предположительно порочил строй, не станет же этот строй более непорочным — это-то они должны понять, ежели не идиоты. Как здоровье малыша? Надеюсь лучше? Как Вы себя чувствуете? Вы хоть выздоровели немного перед поездкой к Саше или бросились опять в путь, как только стали известны его координаты? Берегите себя — это самое нужное, что Вам сейчас следует делать для Саши, чтобы он там был спокоен.

Большой привет шлет Вам Сафинар. Ей сейчас значительно лучше. Тошноты все же бывают, но несколько реже. Только она острее стала ощущать теперь недостаток кислорода — то ли время года такое, то ли это объясняется общим её состоянием, не пойму. Порою просто задыхается и как рыбка, вынутая из воды, начинает усиленно дышать ртом. Я ей предлагаю уехать на определенное время в Узбекистан или, еще

лучше, к моим родителям в Тамань, где ближе море, но она отказывается. Ей почему то кажется, что как только она уедет, то со мной обязательно произойдет что-то нехорошее. У меня состояние значительно лучше. Сафинар упорно по утрам пичкает меня прополисом или медом натощак, а это, видимо, дает положительный эффект. Ну а теперь, после высланных Вами пилюль, наверное, станет еще веселее.

В конце января у меня тут опять произошел скандал с почтой. Подробно об этом случае я писал в своем заявлении на имя местного прокурора, копию которого прилагаю. Если это дело, т.е. подделка моих подписей под уведомлениями практикуется давно, то, надо полагать, у меня украли изрядное количество писем, а отправители, получающие обратно свои уведомления, наверное полагают, что я ленюсь им отвечать. Как бы дать им понять, что тут дело не в моей лени, не знаю. Заявление это Зырянский прокурор направил в Якутск, и оттуда 13 февраля прибыла некая комиссия из трех человек, вроде бы работников республиканского управления связи. Говорили, что будто приехали по распоряжению республиканской прокуратуры для расследования обстоятельств, но, как выяснилось, основная их задача состояла том, чтобы выудить остававшиеся у меня два вещественных доказательства и «разъяснить» мне, что, дескать, никакого жульничества не было. Как я и предполагал, они сразу же заявили, что подпись работника Зырянской почты на бланках не липовая, а настоящая: просто, мол, те работники, которым я эту подпись показывал, должно быть, не разглядели или ошиблись. А кому именно все же принадлежат подпись, конечно, не говорят. Это, оказывается, мне знать не обязательно. По поводу штемпеля: дескать, ввиду предпраздничной загруженности в отделе сортировки Зырянской почты вынуждены были достать старый списанный штемпель и проштемпелевать некоторые письма. Это всё со слов руководителя приехавшей комиссии, с которым я разговаривал в кабинете прокурора района — он начальник какого-то управления связи. A причем тут предпраздничная загруженность, когда письма были мне вручены через 25 дней после праздника и почему же тогда на одном и том же бланке уведомления два разных штемпеля (обычный и «списанный») — это он пропускает мимо ушей. По главному вопросу — по поводу подделки на бланках моей подписи — сей начальник сперва пытался даже перейти, так сказать, в контрнаступление и выдвинуть пpeдпoлoжeние, что с таким же успехом мог подделать свои подписи я сам, поскольку бланки были у меня в руках. Но, правда, быстро прикинул, что это дохлый номер, да и прокурор подтвердил, что до того, как забрать бланки из почты, я поставил прокуратуру в известность относительно подделки. Тогда он начал юлить: «Ну что же тут страшного. Никто не подделывал вашу подпись и кому это надо! Просто, может быть, кто-то заинтриговался вашими закорючками арабским шрифтом и думает, дай я тоже попробую... Стоит ли из-за этого беспокоиться!..» И прочие подобные глупости.

Заодно эта комиссия провела с работниками почты «политико-воспитательную работу» на тему какой я враг отечества и как со мной нужно ухо держать востро. Узнав об этом, я позвонил с работы тому самому руководителю комиссии и спрашиваю, какое он имеет право вести против меня такую хулиганскую пропаганду. А он ответил, что никакой пропаганды не было и что он имеет право делать своим работникам такой инструктаж, какой сочтет нужным, и он не позволит мне соваться в его дела. Еще оказывается, распорядился лишить премиальных одного или двух работников, из-за того, что уведомления с липовыми подписями вручили мне в руки, чего, оказываете делать не следовало. Теперь мне расписываться на уведомлениях ни к советским, ни к зарубежным письмам не дают, говорят «не положено». Впрочем, после визита той

комиссии больше писем из-за рубежа не было, кроме одного из Швеции на имя Сафинар.

Узнайте, пожалуйста, Алла, получил ли А. Шустер мое письмо от 12 января, где я подробно писал о нашей поездке в Якутск по делу Саши. Почтовое уведомление вернулось давно, но без его подписи. Кроме того, я его просил в письме, чтобы он как-то известил сам о получении, но от него ничего нет. И еще я хотел бы знать, получила ли Елена Георгиевна мои письма от 31.10.80 г. (в книжной ц/бандероли) и от 21.12.80 г. — оба по московскому адресу. Вы не сможете созвониться и узнать? Если не получила, то я хотя бы потребую компенсацию за утерю ц/бандероли.

Имея ввиду Вас и одного француза, который грозился выслать мне любые нужные медикаменты, и который, кстати, молчит уже 4-й месяц (видимо, опять из-за почты) я похвастался одному товарищу, спрашивавшему у меня, не нужны ли какие-либо лекарства от желудка, что сам смог бы выслать ему импортные медикаменты. И вот теперь он спрашивает, не найдется ли какое-либо снадобье для его дочери, которая страдает от ожирения. Девочке 14-15 лет и у неё 37 кг лишнего веса — видимо, это какая-то острая болезнь. Очень жалко девочку, да и товарищ очень хороший. Не смогли бы Вы что-нибудь подыскать на этот случай? Если что-то найдется, пришлите мне или непосредственно ему самому. Адрес: 334310. Крымская обл., Саки, с.Лесновка, ул.Садовая, 28, Насруллаеву Рустему. Кстати, это тот самый товарищ, который в ответ на мою просьбу подыскать для Кирилла после его освобождения квартиру на пару месяцев в Крыму, незамедлительно написал: «Мой дом к услугам Кирилла и всех, кто будет с ним, на такое время, сколько потребуется...»

Перед Новым годом он был в Москве, виделся с Иваном и Володей и, похоже, вернулся очень подавленным — хотел им дать кое-какие сведения о выселениях в Крыму, но встретил с их стороны довольно ощутимый холодок. Чуть ли не пришлось упрашивать, чтобы Ваня куда-то записал сообщаемую им информацию. Правда, Рустем просил меня не говорить об этом никому, дабы не обидеть их — ведь у них свое горе, их жены сидят за решеткой. Но я решил все же написать Вам (с оговоркой, что разговор между нами), чтобы Вы посоветовали, с кем там в таких случаях следовало бы нашим поддерживать контакты. А к Ивану, видимо, обращаться больше не будут — похоже, он далеко не замена нашему дорогому Александру Павловичу.

А 26 января у Рустема гебисты произвели свирепый обыск, забрали рукописи И. Дзюбы, 2 книги Александра Исаевича, кое-какие бумаги на крымские темы и, главное, составленные им карты расселения кр. татар по трем районам Крыма, где возле каждой фамилии указаны дата его прибытия в Крым и прописки — очень красноречивый документ, если принять во внимание, что интервалы между этими двумя датами во многих случаях достигают 3-5 лет, а то и более. Очень, говорит, интересовались письмами от меня и Фуата, но таковых при обыске в доме не оказалось. Еще раньше на него напали какие-то «хулиганы» — профессиональным ударом сбили с ног и забрали кое-какие бумаги, а деньги и прочее, правда, не тронули.

За рок-оперу большое спасибо, но не смогли бы Вы мне прислать и переписанные английские тексты к ним? Чувствую, что очень загружаю Вас своими просьбами, но это, разумеется, не к спеху, а лишь по возможности.

Что слышно о Танечке, Ирине, Б.Вячеславе, А.Павловиче? Как только станут известны чьи-то адреса, пожалуйста, сразу напишите. Как поживает К.Алексей?

Передайте от нас привет матери, Танечке, друзьям.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Получение, пожалуйста, подтвердите телеграммой. Прилагаемые бумаги: заявления от 25.01. и 13.02.81, п-мо пр-ра № 100 от 13.01.

(Том 2, л.д. 225-227)

30. Письмо М. Джемилева Ларри Маргитич (Бостон, США) от 25 ноября 1981 г.

№4

25.11.81.

Дорогой Ларри!

Посылку, отправленную Вами 31 августа, я получил 11 ноября. Большое Вам спасибо в том числе от нашего Хайсера, хотя сам он пока лишь мочится под себя и не подозревает, что о нем беспокоятся дяди аж из Соединенных Штатов. Почти все было в полной сохранности, только, к сожалению, оказался разбитым симпатичный термометр «Ballo».

Дней двадцать с лишним назад я отправлял Вам письмо, надеюсь получите, но на всякий случай я вкратце перескажу содержания обоих своих предыдущих писем.

В письме от 26 августа я сообщал о получении высланной Вами 22 мая посылочки и о рождении 14 августа нашего сына.

Письмо от 2 ноября было ответом на Ваше от 1 октября. В этом письме, кроме прочего, я просил Вас, если есть возможность, созвониться с моим братом Фикретом Юртером (Commack, NY), от которого я давно не получаю вестей, и узнать о его делах, здоровье семьи, передать от нас привет. Его телефоны: домашний — (516)4997423, рабочий — (212)7854069. Писал также, что был бы рад получить те учебники турецкого языка, о которых Вы говорили в своем последнем письме. В конверт были вложены и две фотографии.

Бандероль с детскими книжками, о которой Вы писали, еще не поступила, но я надеюсь, что мы её всё же получим.

Если в течение определенного срока я не получу от Вас ответа и на это своё письмо или если не вернется обратно почтовое уведомление о вручение, то я начну посылать Вам с некоторыми интервалами копии всех своих писем, до тех пор, пока не получу подтверждения о вручении. По поводу судьбы своего письма от 26 августа на днях обращусь на почту с официальным запросом.

У нас пока относительно все благополучно, я работаю на прежнем месте, а Сафинар (моя супруга) постоянно дома вместе с нашим младенцем. Она шлет Вам большой привект. Самое большое беспокойство сейчас вызывает состояние нашего большого друга и его супруги. Полагаю, что сведений о них у Вас не меньше, чем у нас. Если Вы знакомы с их сыном Алексеем (он, вроде бы, учится в Вашем городе), передайте ему от нас большой привет.

Сердечно поздравляем Вас и Ваших близких с наступающими праздниками Рождества и Нового года. Дай Бог Вам доброго здоровья и успехов во всех Ваших делах.

С искренним уважением,

Мустафа.

(Том 2, л.д. 214)

31. Письмо М. Джемилева Аблямитову Фуату (Ташкент) от 7 апреля 1982 г.

7.04.82

Селям дорогой Фуат!

Твое письмо от 20.02. получил давно, извини за задержку. Правда, я не посещаю никаких курсов по усовершенствованию, но делов, хотя мелких и незначительных, особенно в связи с потребностями нового и самого властного члена нашего семейства, все же бывает всегда по горло. Спасибо за международные конверты. Кстати, недавно резко повысили цены за отправку корреспонденции за рубеж; теперь заказное письмо с уведомлением обходится примерно 1 р. 65 к., так что переписку с «pen-friend»aми придется несколько сократить.

От Айше кое-какие вести время от времени получаю и я, но о том, что она будто бы дюже скучает по Узбекистану или, скажем, по Мордовии, где она тоже отбывала года три, мне как-то не сообщали. Да и скучать-то, по-моему, у нее мало времени, потому что она постоянно в поездках по разным странам. Привожу некоторые выдержки из полученных мной писем, где говорится о ней.

Маргарет Кильберг (Стокгольм, 7.02.82 — в переводе с англ.):

«...Apteniz geçen yıl Haziran ayında evlendi. Toyuna gitmek isterdim ama çok olduğu için kısmet olmadı. Enişteniz Bulgaristan Türklerinden birisi. Adı İbrahim Hüseyinov. Sizlere çok selamlan var...»

Получил дней пять назад письмо и от её мужа, датированное 23 февраля. Письмо добиралось долго, потому что он отправил не прямо ко мне из Штатов, а сперва Хакану в Анкару. В числе прочего он пишет:

«...Apteniz her zaman her an kardeşlerini düşünüp onlara yardım için elinden geleni esirgemiyor. Her yerde «pen-friend»leri var. Onlardan temas ediyor. Hiç durmadan sesini çıkarıyor. Büyük ağanız ve Mamedi kardeşiniz için doktorlara gidip hastalıkları için yardım etmelerini istedi. Belki faydası olmuştur. Apteniz gezmeyi de çok seviyor. Bu geziler artık netice vermeye başladı. İnşallah tüm kardeşlerimize selamet olur. Vatandaşlardan mektuplar kesildi. Apteniz olar için de çok kahırlanıyor. Sebebi belki hasta olmalarıdır...»

Хакан недавно прислал мне опубликованную в номере журнала «Türk Kültürü» поэму «Бахчисарайский фонтан». Высылаю тебе переписанный мною текст. Мне она очень понравилась, но вовсе не из-за того, что там поминаются добрым словом и Джемилевы.

Получили поза позавчера телеграммы о благополучном освобождении Решата и Мамеди. Очень рады. Надеюсь, ты уже виделся с Решатом? Кстати, в письме мужа Айше есть и такие слова: «Size bir kötü haber yazmak istiyoruz. Büyük ağanızın ağası 22-de vefat etti. Allah rahmet eylesin» Как я понял, речь идет о смерти 22 февраля родственника Решата Мидат-агъа. Сообщи, пожалуйста, об этом Решату.

У нас сравнительно благополучно. Наиболее значительной новостью за последнее время можно, наверное, считать приезд сюда двух гебистов (1-2 апреля) из Москвы и Якутска. В основном интересовались, куда мы собираемся ехать после окончания срока ссылки, хотя, как я понял, они были уже в курсе, что собираемся в Крым.

Рекомендовали не делать этого, ибо сие, оказывается, чревато большими осложнениями для них и, особенно, для нас. Московский оказался весьма осведомленным о всех наших делах и заботах, знает обо мне, моих родных и моих контактах с близкими чуть ли не больше меня. Просветил меня о том, кто из наших чем занимается, какие существуют течения и настроения среди крымских. От друзей черта с два дождешься такой интересной и богатой информации! Беседа была очень мирной, без обычных угроз и шантажа, если не считать очень вежливого их упоминания о возможных последствиях нашей попытки прописаться в Крыму и того обстоятельства, что они привезли с собой кое-какие изъятые у меня во время позапрошлогоднего шмона бумаги, дабы дать мне понять, что при желании они всегда могут выкроить из них для меня ещё раз статью 190-1 УК РСФСР.

Я тоже вежливо поблагодарил их за визит, сопряженный с такими немалыми дорожными расходами из бюджетных средств, но по поводу Крыма и вообще будущего своего поведения сообщил, что буду, очевидно, руководствоваться собственными соображениями и правосознанием, а не рекомендациями, исходящими от органов, в дружелюбии и симпатии которых к себе и к своим соотечественникам имею некоторые основания сомневаться.

Были конструктивные советы и по поводу разумности тех или иных мер, если я решу возобновить вопрос об эмиграции. Гость из Москвы высказал мнение, что будет более реально, если я буду оперировать приглашением из Израиля, а не из США.

Наконец-то недавно получил письмо от Александра Павловича. Письмо очень приятное, хотя о себе он там почти ничего не пишет. Передает приветы всем друзьям.

Значительно хуже дело у Саши Подрабинека. Он провел 115 суток в изоляторе и здоровье его, надо полагать, весьма подорвано. В первой половине марта он должен был выйти из ПКТ в зону и я надеялся получить от него письмо, но письма не получил и опасаюсь, что ему опять дали новый срок ПКТ. Его супруга писала, что Саше угрожают «крыткой», т.е. тюремным режимом на весь срок. Приезжавший сюда якутский гебист тоже отзывался о нем в злых тонах. Утверждал, что во всем виноват сам Саша — дескать, нарушает лагерный режим, отказывается от работы сам и других на это подбивает. Но я больше склонен верить его супруге, которая пишет, что они специально строят Саше козни.

С Гр. Ириной у нас переписка в общем регулярная. Недавно получил от неё приятное звуковое письмо. Я писал ей, что если что-то понадобится из Узбекистана, то она может обратиться к тебе, дал ей твой адрес. Она ответила, что было бы неплохо получить для дочери изюм и курагу, но обращаться с этим к тебе считает неудобным, т.к. она знакома с тобой не достаточно близко. Я заверил её, что ничего неудобного в этом нет, но сообщил, что по поводу кураги и изюма напишу тебе сам, поскольку письма от тебя долго не было, то эту просьбу я изложил Баснаеву Мустафе из г.Той-Тепа и просил его о своих возможностях сообщить мне телеграммой. Прошло уже довольно много времени, а телеграммы всё нет. Наверное, письмо мое до него не дошло.

Какие у тебя планы на лето? В сторону Крыма выехать не сможешь в июле? Там бы встретились, а потом вместе бы приехали в Узбекистан.

Сообщи, пожалуйста, Асану, чтобы он срочно переслал мне ценным письмом мою трудовую книжку. Я бы хотел, чтобы при увольнении сделали соответствующую запись на старой книжке, а не заводили новую.

Письмо отправлю с очередной книжицей на сохранение, её нам присылал как-то

один товарищ из Франкфурта. Если нетрудно, пожалуйста, получение извести предварительно телеграммой.

Сердечный привет брату, всем близким. Сафинар и Хайсерчик, разумеется, тоже шлют свои приветы.

Как насчет чебаков? А то у меня сейчас они в комнате сушатся, могу выслать, если надо — это тоже сообщи в той же телеграмме.

Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа (Подпись)

(Том 4, л.д. 151-152)

32. Письмо М. Джемилева И. Гривниной от 27 апреля 1982 г.

27.04.82

Дорогая Ирина,

Большое Вам спасибо за очень приятное звуковое письмо, «бэбимилексы» и буржуйские конфеты. Извините, что несколько задержал с ответом — с малышом, оказывается, так много забот, что браться за книгу или ручку удается лишь от случая к случаю. Хотел также послать Вам кассету со звуковым письмом, но наш драндулет работает лишь по своему настроению и в последнее время что-то совсем плохо записывает.

Мы уже потихоньку готовимся к отбытию из этих краев — отсылаем кое-какие свои вещи, книги, дабы облегчить груз при выезде, а кое-что из пожиток продаем соседям, дабы поднакопить деньжат на дорогу. Хотим сперва поехать в Абинск, где нынче живут мои родители и две сестренки с семьями, а потом решим где пристроиться. Жить в Узбекистане, хотя там очень много друзей и родных, мне не хочется — дюже опостылели рожи тамошних детективов и персонал Таштюрьмы (ведь чуть что сразу туда суют). Пытаться прописаться в Крыму почти безнадежно. Тут недавно были двое гебистов — один ваш, т.е. москвич — спец по проблемам моих соотечественников, весьма осведомленный молодой человек лет 33-35, а второй из Якутска. Тоже предостерегали, чтобы мы не вздумали ехать в Крым, ибо, мол, будут только лишние хлопоты как для них, так и, в особенности, для нас. Для пущей убедительности они привезли с собой кое-какие бумажки, которые утаскивали у меня во время позапрошлогоднего шмона — дескать, стоит нам захотеть, а материалов тут на очередной, 6-й процесс уже достаточно...

В общем, поедем, наверное, все-таки в Крым. Остановимся пока у тамошних друзей, а потом... Что будет потом известно Аллаху и, наверное, немножко гебистам.

От Фуата долго не было писем, и я насчет кураги и кишмиша писал другому товарищу в Узбекистане — Мустафе Баснаеву. Он сообщил мне телеграммой, что посылочку отправил 10 апреля. Получали? Буду только рад, если еще чем-то смогу быть полезен.

3-4 апреля освободились двое моих соотечественников — Дж.Решат и Чобанов Мамеди. Через дня четыре Решат звонил нам сюда и говорил, что он тоже с супругой поедет в Абинск и встретит нас там. Вышел он с очень подорванным здоровьем, сейчас лечится. То же самое и у Мамеди.

Вы телевизор смотрите? Где-то в начале апреля выступал с самобичеванием (читал по бумажке покаянную речь) некто Болонкин. Вы его знаете? Сам я эту передачу не

видел, был на работе, но видела Сафинар, да и то не с самого начала. Прибежала к ней соседка, у которой есть телевизор, и говорит: «Беги скорей. Там одного из ваших показывают!» Очень противное, говорит, было зрелище.

Какие новости у вас, что сообщают из Москвы? Голоса глушат основательно и мы почти не в курсе где что творится.

Что-то я никак не могу наладить связь с О.Танечкой. Вы не пробовали?

Говорят, что недавно по «Свободе» («Азатлык») на казанско-татарском языке читали выдержки из книги А.Фишера «Крымские татары». Вы бы не смогли по своим каналам добраться до этой книги? Пускай хоть на любом языке. И еще вышеупомянутый москвич говорил, что недавно издали материалы моего и И. Габая процесса в 70-м году под заголовком «Шесть дней. Белая книга о суд. проц. И. Габая и М. Дж-ва», но увидеть её мне, наверное, вряд ли удастся.

Как, вообще, у Вас с чтивом? Много присылают? Я тоже получал несколько книжек из Италии, Швеции, Штатов и Турции, но большинство путёвых книг не пропускают. Не пропустили 2 Корана (на арабском и турецком) из Анкары, Библию (на англ.) из Стокгольма, 4-томник «A Sosial History of England» из Вероны и многое другое. Видать, «самая передовая в мире идеология» чувствует себя не совсем уверенно даже перед идеологиями, сформировавшимися тысячелетия тому назад.

Привет Вам и дочурке также от Сафинар. Девочка по Москве не очень скучает?

Зисельсы еще не приезжали к Вам? Что слышно о Раисе Р.? Какой у неё нынче адрес?

Полетим мы, наверное, через Москву. Хотелось бы увидеться кое с кем из оставшихся там друзей, навестить Аллочку Подрабинек. Только не знаю, удастся ли нам заехать и в Киржач. Неплохо было бы познакомиться и с Володей, Вашим мужем — я слышал о нем так много хорошего. Где его там можно найти? У него есть телефон? Я задаю Вам так много вопросов, потому что до конца нашего срока пребывания в Зырянке надеюсь получить от Вас письмо. В Абинске мы будем по адресу:

350320. Краснод. край, г. Абинск, ул. Красноармейская, 46. Сеитвелиевой Диляре.

Это моя сестренка. Там же живут и родители. Пробудем в Абинске, наверное, дней 20-25. Потом надо будет съездить в Узбекистан. Оттуда очень неплохо было бы сделать прыжок и к Вам, но, видимо, будет куча разного рода препятствий. Посмотрим. А в Крыму мы скорее всего остановимся пока у Рустема.

Всего Вам доброго.

Мустафа.

P.S. Письмо отправлю ценной бандеролью с какой-нибудь балластной книгой — так вроде бы реже теряются.

(Том 3, л.д. 200-201)

33. Письмо М. Джемилева Алексею Смирнову-Костерину (Москва) от 27 мая 1982 г.

27.05.82.

Привет дорогой Алексей!

Благодарю за письмо от 12.03. Хотя и пишешь ты довольно редко, но зато твои письма у меня всегда в числе самых приятных. Только хреново, что и при шмонах забирают их у меня с большим удовольствием.

Дай Бог, чтобы «гонки» у тебя там не завершились нежелательным финишем (чтобы они, сволочи, не догнали, а поскользнулись бы и разбили себе рыло).

Я полагаю, что меня всё-таки выпустят отсюда тихо-мирно. Такое впечатление у меня создалось после визита сюда два месяца назад одного гебиста из Москвы вместе со своим коллегой из Якутска. Правда, они привозили с собой разные бумаги, изъятые у меня во время шмона в июне 80-го, а также тексты некоторых обращений, под которыми значится и моя фамилия (по Афганистану, по делам П. Саши, А.П. Лавута), и говорили, что при желании они вполне могли бы устроить мне 6-й процесс. Но в то же время уверяли, что сейчас их в оборот пускать не будут. Они почему-то считают, что я сам с большим удовольствием лезу на рожон, чтобы всегда быть в числе праведных мучеников. Много было разговоров насчет того, где и как следует жить мне после отбытия ссылки. Отговаривали от затеи ехать в Крым, поскольку нас всё равно там не пропишут, но неприятных хлопот будет с избытком. А еще они считают, что нынче среди крымских татар кругом тишина, но если потом начнет что-то происходить, то вина в этом будет моя. Был разговор и по поводу эмиграции. Еще примерно год назад один ташкентский гебист, который в основном занимается делами крымских, передавал мне через супругу Дж. Решата, чтобы я и не мечтал об этом, ибо, мол, они уже сыты по горло выступлениями там нашей Айше С. Но приезжавший сюда москвич был не столь категоричен. Но в то же время он говорил, что я и здесь не очень приятный подарок для ГБ. По его мнению, если и добиваться выезда, то делать это следует потихоньку, мирно, без широковещательных заявлений об отказе от советского гражданства, как это было в прошлый раз, и, причем, не по вызову из США, а через Израиль. В общем, такое впечатление, что они еще не решили куда меня девать — то ли выпихнуть из страны, то ли опять куда-то поглубже запихать. Второе, судя по общей ситуации, мне кажется более вероятным. Я сказал им, что пока мы едем в Крым с намерением добиваться там на общих основаниях прописки и трудоустройства, а потом, когда нас оттуда выживут, будет видно куда и в какой форме делать заявления.

Билеты мы заказали на 17 июня, но не знаю как получится. Лететь мы думаем через Москву. Судя по тону упомянутого «гостя», строить нам козни они там не будут. Предложил свой служебный телефон — просил звонить в случае каких-либо недоразумений с властями. Только заметил, что видеться-то в Москве мне осталось почти не с кем. И добавил: «Разве что с Шустером и Алексеем Костериным...» Так что, даст Бог, пожму я твою лапу.

Сердечный привет матери, супруге и сыну от меня и Сафинар.

Письмо отправлю с одной книжкой для Сережи.

До свидания. Обнимаю.

Мустафа (Подпись)

(Том 3, л.д. 198)

34. Письмо М. Джемилева Алле Подрабинек от 28 мая 1982 г.

№15

28.05.82

Привет Алла!

Получил бандероль и письмо от 4.04.82, большое спасибо.

Билеты мы заказали на 17.06. через Чокурдах, т.е. минуя Якутск. Как только получим билеты на руки, я телеграфом сообщу дату вылета и предположительное время прибытия самолета в Москву. Вроде бы должны прибыть в тот же день ночью.

Цель визита тех гостей я и сам толком не понял. Хотя с самого начала беседы московский говорил, что имеет обо мне достаточно сведений и поэтому не собирается ни угрожать мне, ни агитировать за прекращение деятельности, делалось и то, и другое, но в весьма деликатной и высокопрофессиональной форме. Конечно, они представились, но только по имени и отчеству. Якутского зовут Петр Григорьевич (!) — описанные Вами приметы не совсем совпадают и он, видимо, не Зырянов. Подробнее о беседе с ними расскажу при встрече, ибо письмо это прибудет к Вам, видимо, не намного раньше нас самих.

С подпиской для Саши получается интересная картина. Они, видать, не договорились кому как врать на сей счет. Недавно на почте меня ознакомили (в порядке ответа на мой запрос) с двумя бумажками, где причины переадресовки объясняются совсем по другому. Подробно об этом я изложил в своем заявлении прокурору РСФСР от 25 мая ст., копию которого прилагаю.

Получить от Вас письмо до нашего вылета я не рассчитываю, ибо остается мало времени, но, пожалуйста, получение подтвердите телеграммой.

Привет от моего семейства Вам и всем близким.

Обнимаю,

Мустафа.

(Том 3, п. д. 203)

35. Письмо М. Джемилева Ирине Гривниной от 12 июня 1982 г.

Привет Ирина!

12.06.1982 г.

Получил Ваше письмо с английской книжечкой, благодарю. Это, конечно, верно, что в первую очередь надо бы прописаться, но как раз таки в этом вопросе у нас предстоит с ними одна из первых стычек — мы бы хотели прописаться в Крыму, а они сочли нужным даже приехать в Якутию и предупредить нас о том, чтобы мы об этом и не мечтали.

Вашу телеграмму с вызовом на переговоры я получил 17 мая, но спустя 6 часов после того времени, на которое переговоры были назначены. Сафинар потом сама пыталась связаться с Вами, но на почте сказали, что принимают заказы на переговоры только с крупными городами. Лгут, конечно, ибо я знаю, что отсюда разговаривали и маленькими деревушками. Можно было добиться, чтобы заказ приняли, но я уверен, что в назначенное время сказали бы «нет связи по метеоусловиям» или что где-то оборвались провода. А у меня самого вообще не принимают заказы, ссылаясь на п.74 Почтовых правил — дескать, они уверены заранее, что в разговоре я буду непременно допускать неугодные властям слова. Правда, когда звонят мне самому, то во многих случаях соединяют. Например, на днях нам прямо в общежитие (тел. 3-58) нам позвонил Решат из Ташкента и мы неплохо поговорили. Интересная деталь: говорили на крымскотатарском языке, и когда я сообщил ему, что А.П. Лавут нынче в буре, в разговор вмешалась телефонистка и предупредила, что прервет связь, если будем продолжать говорить на такие темы. Видимо, девица отреагировала на слово «бур», которое я произнес по-русски.

Последний Ваш вызов я получил своевременно и я надеюсь, что завтра мы сможем переговорить. Только вряд ли удастся поговорить на все интересующие нас темы — связь осуществляется не по кабелю, а по эфиру, поэтому переговоры прослушиваются вполне официально и если темы разговоров им не нравятся, то связь могут немедленно прервать.

Новости у нас такие:

Билеты мы заказывали на 17 июня по маршруту Зырянка — Чокурдах — Москва — Краснодар. Уже пришло подтверждение на бронь, но позавчера, когда я явился в аэропорт за билетами, мне сказали, что согласно распоряжения из милиции билеты мне выдавать не будут. В тот же день меня вызвали в милицию и зачитали постановление об установлении за мной гласного административного надзора. Кроме того, они дали мне там некое «предписание», согласно которого к месту своего следования я должен лететь минуя Москву. Поскольку я говорил, что намерен лететь в Симферополь, мне предписали лететь сперва в Якутск, а оттуда прямым рейсом в Симферополь. Чтобы попасть в Якутск, нужно заказывать билеты за месяц вперед. Таким образом, если снова заказывать билеты, то вылетим где-то в середине июля. Можно, вообще-то, выходить каждый день в аэропорт, надеясь, что будут случайные билеты перед вылетом самолета, но таскаться с грузом и ребенком ежедневно будет трудно, ибо расстояние от нашего жилья до аэропорта довольно приличное. И потом, не имея брони, можно надолго застрять в Якутске, а это может отразиться на здоровье малыша.

Постановление об административном надзоре было отпечатано в 4-х экземплярах, но мне копию не вручили. Разрешили только сделать некоторые выписки и я выписал мотивировочную и резолютивную части этого постановления, где говорится (дословно):

«...допускал факты антиобщественного и аморального поведения, о чем рассказано в статье «Лицо и личина», напечатанной в газете «Социалистическая Якутия», а также подтверждается заявлениями должностных лиц Зырянского речпорта и районного узла связи.

Продолжает поддерживать связь с антиобщественными элементами, о чем видно из материалов обыска, произведенного у Джемилева в связи с расследованием уголовного дела на ЛАУТ.

На основании изложенного, и руководствуясь Положением об административном надзоре,

Постановил:

Установить над гр. Джемилевым Мустафой административный надзор сроком на 1 год и ограничить в следующих правах:

1. Запретить выезд с территории района проживания без разрешения органов милиции.

2. Запретить выход из дома без разрешения органов милиции в период с 22.00 часов до 6.00 часов утра.

3. Запретить посещение аэропортов, железнодорожных и водных вокзалов.

4. Являться на регистрацию в органы милиции по месту жительства 2 раза 6 месяц.

Старший инспектор по профилактике В.-Колымского РОВД (Крикунов) 10 июня 1982 г.»

Постановление утверждено начальником милиции Маликовым и прокурором района И.В. Каниным тоже 10 июня.

Таким образом, теперь, после «освобождения», мне не только не разрешается покидать определенный район, но налагаются еще два новых ограничения.

Пока я не заказывал билеты по маршруту согласно их «предписания», а пытаюсь, « говорится, «качать права», потому что нарушения закона слишком очевидны.

Во-первых, административный надзор может устанавливаться только за лицами, освобождающимися из мест лишения свободы, но никак не при истечении срока ссылки (ст. 107-109 НТК РСФСР). Во-вторых, нигде не говорится, что они имеют право «предписывать» мне маршрут следования. В третьих, начиная с 17 июня я не только освобожден из ссылки, но нахожусь в трудовом отпуске за три проработанных года, а посему тем более не уместны какие-либо предписания насчет того, где я должен отдыхать.

Ясно, конечно, что и надзор, и «предписание» продиктованы сверху (об этом вполне откровенно говорили в милиции), а посему бессмысленно что-либо доказывать местным властям, но все же...

Но вообще сие беззаконие внесло какое-то успокоение в душу — как будто всё встало на свои места. А то ломал себе голову над вопросами: «Неужели просто так, без всякой пакости, отпустят к родным и друзьям? С чего бы это!? Ведь другим устраивают «попытки к изнасилованию» и прочие мерзости, отправляют в зоны...» В то же время, я все-таки до сих пор не могу привыкнуть к примитивной лживости и вероломству гебистских чинов. Ведь тот москвич, который беседовал со мной и Сафинар в апреле, чуть ли не божился, что ничего подобного не будет, и мы спокойно сможем уехать в любом направлении, в том числе через Москву, дал мне даже свой служебный телефон и просил звонить ему, если у нас будут какие-то стычки с московскими или другими органами. Кстати, в понедельник я собираюсь позвонить ему отсюда и сказать «пару ласковых слов».

На следующий день, т.е. 11 июня, произошла другая, но уже приятная неожиданность — в прокуратуре мне вернули большинство бумаг, личных писем, а также пишущую машинку, которые забирали в позапрошлом году во время обыска по делу Александра Павловича. В том числе вернули два Ваших письма — от 6 сентября 1979 г. и то самое, которое Вы писали из Усть-Неры. Соседка по общежитию предложила продать машинку ей, но как-то жаль расставаться со своей помощницей, которая столько времени пробыла у них «в плену», так что, несмотря на дополнительную тяжесть, наверное, увезем её с собой.

С Фуатом пока всё в порядке. В последнее время я получил от него с небольшими интервалами подряд три письма. Ему строят козни пока только руками его вышестоящих сослуживцев.

То, что «шефы», как Вы говорите, забыли о Вашем существовании, очень даже неплохо — ведь они, как правило, о таких как мы «вспоминают» вовсе не для того, чтобы оказать приятную любезность.

Привет Вам большой от Сафинар. По прибытии в Абинск (или может быть еще откуда-то) я пошлю Вам телеграмму.

Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 202)

36. Письмо М. Джемилева Александру Шустеру (Москва) от 26 сентября 1982 г.

Дорогой Шура,

Около двух недель назад я пытался созвониться с тобой, но тебя не оказалось дома. Катя (так представилась женщина, которая подняла трубку) сказала, что ты

нынче в отпуску, собираешься в г. Геленджик, но будешь часто наведываться в Москву. Так что я надеюсь, что Гульнара (сестренка Сафинар), которая сегодня возвращается в Москву, сможет застать тебя.

Сейчас мы живем в г. Янгиюле в домике, который был приобретен Сафинар, когда она еще жила со своим покойным мужем. Домик был приобретен частично на средства, взятые в долг, но кредиторы пока вроде бы не собираются брать нас за горло, так что с жильем у нас пока в порядке.

Предысторию того, как мы оказались в Янгиюле, я описывал в своем заявлении на имя ген. прокурора от 18.08.82, копию которого прилагаю. Мне бы хотелось, чтобы об этой предыстории знал и мой брат, живущий на той стороне, но не знаю, как сообщить — письма что-то не доходят. Вкратце я писал обо всем этом и мужу Айше, но письмо, похоже, тоже не дошло. На всякий случай (авось кто поедет в те края из Москвы) прилагаю и копию того письма на турецком. Его адрес:

Ibrahim, P.O. Box 108, Brooklyn, N.Y. 11209 USA

В Янгиюле мы прописались позавчера. Живем вчетвером — я, Сафинар и двое наших сыновей. На работу пока не устроились: для Сафинар нет работы в школе, а я пока в отпуску — в Якутии мне давали отпуск сразу за три года с последующим увольнением. Поскольку работа нужна не только, чтобы не придирались органы, но и для прожиточного минимума, я хотел бы устроиться еще до истечения отпуска 26.XI.82), но более или менее приемлемой работы пока не нашел. Не помню, сообщал ли я тебе — твой последний перевод на дорожные расходы (580 р.) мы благополучно получили незадолго до вылета, большое спасибо.

Тебе шлют большой привет Фуат и те молодые люди, с которыми ты виделся как-то в доме Д. Решата. Самого Д. Решата я не видел уже полтора месяца, отчасти из-за того, что у нас нынче, по некоторым причинам, отношения не столь теплые, как раньше. В последний раз я виделся с ним 11 августа в отд. милиции г.Ташкента — там он брал какое-то письмо, где милиция ходатайствовала, чтобы его устроили на работу в то же учреждение и на ту же должность, которую он занимал до ареста. Здоровье у него сейчас ничего, но когда мы приехали в Ташкент, он находился в больнице, где пробыл около месяца.

Пиши о своих делах, тамошних новостях. Сообщи, чем могу быть полезен, постараюсь сделать возможное с удовольствием. Будем рады, если сможешь приехать к нам в гости. Я так надеялся, что по пути из Якутии смогу увидеться с тобой и еще с кое-какими друзьями, но через Москву нас не пустили.

Говорят, что можно договориться с проводниками следующих в Москву поездов и отправлять туда фрукты. Если так, то я постараюсь что-либо вам переслать. Поэтому, пожалуйста, срочно сообщи, будет ли у тебя возможность встретить тот или иной поезд, о дате прибытия которого в Москву я мог бы сообщить (если договорюсь с проводником) телеграммой. Правда, ввиду адм. надзора мне самому в Ташкент выезжать не разрешается, а поезда в Москву через Янгиюль не проходят, но Сафинар говорит, что с этим делом она вполне сможет справиться сама, если я в свою очередь «справлюсь» с остающимися дома детьми!

Привет тебе и твоим близким от моей семьи. Наш адрес: 702806, Ташкентская область, г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А, Дж. М.

Телефон моего брата Асана в Ташкенте: 420872.

Всего доброго.

Мустафа (Подпись)

(Том 3. л.д. 107)

37. Письмо М. Джемилева Юрию Белову (Франкфурт, ФРГ) от 10 октября 1982 г.

10.10.1982 г.

Дорогой Юрий,

Последний раз я писал Вам из Зырянки 11 мая и сообщал, что из Якутии поедем прямиком в Крым и попытаемся устроиться там. Но, как и предполагалось, нас оттуда вывезли. После некоторых довольно неприятных приключений нас доставили в г.Янгиюль, расположенный в 30 км от г. Ташкента. Живу здесь с семьей, т.е. с женой и двумя сыновьями, без права выезда из этого города и прочими прелестями адмнадзора. На работу пока ни я, ни жена не устроились. Старший сын ходит во второй класс, а малыш Хайсер уже третий месяц как начал ходить собственными ножками.

У меня к Вам такая просьба, Юрий.

В узбекском журнале «Фан ва турмуш» (т.е. «Наука и жизнь») — издание АН УзССР, г. Ташкент, 1982 г., № 1 — появилась статья Р. Собирова «Личный врач крымского хана», где сообщается об обнаруженном недавно в одном из районов Хорезмской области трактате по медицине, автором которого является Нидои — личный врач крымского хана Сахиб-Гирея (1520-1566). Сообщается, что трактат этот написан арабским шрифтом на крымском диалекте турецкого языка и в свое время был подарен автором хивинскому хану Мухаммед Рахимхану. В этой же статье говорится, что другой экземпляр этого 60-страничного трактата Нидои хранится ныне в библиотеке Мюнхена под инвентарным номером 212-В. Так вот, не могли бы Вы раздобыть для меня в мюнхенской библиотеке всю имеющуюся там информацию об этом трактате моего соотечественника или даже прислать его микрофильм (негатив), если в этой библиотеке можно заказывать микрофильмы подобных рукописей? Буду весьма признателен, если Вы сможете сообщить мне об этой рукописи хоть что-то.

Сафинар шлет Вам большой привет. Передайте от нас сердечный привет и Верочке.

Как Ваши дела? Всё ли у Вас в порядке? Если понадобится что-либо отсюда, непременно напишите — постараюсь сделать всё возможное.

Наш адрес: 702806. Ташкентская область, г. Янгиюль,

ул. Чарикова, 78-А, Джемилеву Мустафе.

С нетерпением буду ждать Ваш ответ.

Всего доброго

Мустафа.

(Том 3, л.д. 205)

38. Письмо М. Джемилева Николь Картам (Франция) от 27 октября 1982 г.

27.10.1982 г. г. Янгиюль

Дорогая Николь Картан,

Пишу Вам из города Янгиюля, расположенного в 30-ти километрах от столицы Узбекистана Ташкента. Из Якутии мы вылетели 18 июня в Симферополь. Мы надеялись устроиться на постоянное жительство в Крыму, но... оказались в этом городке. Нашему прибытию сюда сопутствовали многие, в том числе весьма неприятные, приключения.

Мой статус здесь мало чем отличается от того, каким он был у меня в Зырянке. Ни я, ни супруга Сафинар пока на работу не устроились. Наш старший сын Эльдар ходит во 2-й класс местной школы, учится неплохо, но иногда все же приходится с ним воевать, чтобы он больше внимания уделял своим урокам. Малыш Хайсер начал топать своими ножками три месяца назад, а сейчас он уже довольно шустро бегает.

Вашу последнюю бандероль с презентами для наших детей, отправленную 4 мая, мы получили незадолго до своего отбытия из Зырянки. Большое спасибо за внимание, за заботу, проявленную Вами за все годы нашего пребывания в Якутии. Сафинар шлет Вам сердечный привет.

Передайте наши добрые пожелания нашим общим друзьям в Париже, в том числе Мари и Франсуа Серван, Жерару и Анне-Марие Рэдигэт, Жану Роше.

Наш адрес: СССР. 702806. Ташкентская область,

г. Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А, Джемилеву Мустафе.

Будем очень рады получить от Вас весточку. Нам можно писать и по-французски, потому что у нас есть друзья, которые помогут перевести.

Всего Вам доброго. С уважением,

Мустафа.

(Том 2, л.д. 213)

39. Письмо М. Джемилева А.Подрабинеку от 28 октября 1982 г.

№21

28.10.1982 г.

г. Янгиюль

Здравствуйте дорогой Саша!

На днях получил письмо от Г.Ирины, где она сообщает Ваш новый адрес и о состоянии Вашего здоровья. Молю Всевышнего, чтобы у Вас все обошлось благополучно, и о скорой Вашей встрече с семьей, со всеми близкими. Последний раз я писал Вам 13 марта из п.Зырянки (№ 20). Согласно почтового уведомления, моё письмо было вручено цензору зоны 9 апреля, но ответа от Вас я не получил. Получил только письмо начальника лагеря Аргунова в ответ на свое заявление от 25.05.82 г. по поводу недоставки Вам выписанной мною на Ваше имя периодической литературы.

Мы живем сейчас в г.Янгиюле — это в 30-ти километрах от г. Ташкента. Прибыли сюда не по доброй воле и статус мой здесь примерно такой же, как и в Зырянке. На работу пока не устроился. Сафинар тоже не работает — в местных школах преподавателей немецкого языка не требуется, а если устраиваться на другую работу, то возникают трудности с определением нашего Хайсерчика в детсад.

Очень надеялся, что по пути из Якутии завернем и в Москву, увидимся с Аллой и Вашим малышом Марком, но не довелось — не дозволили. Позавчера получил письмо от Аллы от 8.10.82 г. Это второе письмо от Аллы после нашего убытия из Якутии, первое получали в г.Абинске, где мы гостили у моих родителей. Она, конечно же, очень обеспокоена Вашим состоянием и возлагает некоторые надежды на надзорную жалобу, которую она, после выяснения некоторых обстоятельств, собирается написать в соответствующие инстанции. Сообщает, что адвоката подыскала.

Если чем-то я могу быть Вам полезен, пожалуйста, непременно известите. Сафинар шлет Вам сердечный привет.

Как у Вас обстоит с перепиской: есть ли какие-либо ограничения, все ли письма до Вас или от Вас добираются благополучно? Алла, во всяком случае, сообщает, что

очень давно от Вас ничего не получает. Пишите что Вас интересует — постараюсь, i мере возможности, всё выяснить и быстро ответить.

Наш адрес: 702806. Ташкентская обл., г, Янгиюль, ул. Чарикова, 78-А.

Письмо это отстукиваю одновременно в нескольких экземплярах и если определенные сроки не поступит подтверждение о получении, то стану отправлять! копии, а потом выяснять причину неполучения Вами моих писем через соответствующие органы.

Всего Вам доброго.

Обнимаю. Мустафа.

P.S. Вложения: 2 конверта, 2 открытки.

(Том 2, л.д. 213)

40. Письмо М. Джемилева И.Гривниной от 18 ноября 1982 г.

18.XI.82 г.

Дорогая Ирина,

Спасибо за письмо от 10.10., адрес Саши П. Я написал ему недели три назад и посылал с телеграфным уведомлением о вручении, но пока подтверждений нет. Дай Бог, чтобы обмен получился. Как-то передавали недавно, что там вроде бы поймали парочку гебистских пташек — может быть, они послужат доброму делу. Что касается нас, Вы правы, надежд вырваться из «страны, где так вольно дышит человек», у нас особых нет. Для нас даже вызовы не пропускают, так что пока и в ОВИР обратиться у нас нет формального основания. Слышал, что на сей счет предпринимают что-то Турции, но не на правительственном уровне, а только так называемые «правые». Мои письма зарубежным друзьям, по-видимому, задерживают тотально. Начиная с августа я написал около десяти писем (в Штаты, Стокгольм, Анкару, Париж, Верону и Франкфурт), но не получил ни одного ответа, не возвратилось ни одно уведомление о вручении.

Дней десять назад получил ответ на свое заявление от 18.08.82 в прокуратуре СССР, но, конечно, не от Генерального, а из прокуратуры Ташкентской области, куда оно было переправлено из Москвы. Письмо выдержано в довольно хамовитых тонах, но ожидать другого, по нынешним временам, наверное, было бы нелогично.

На работу мы еще не устроились. Сафинар 31 октября вылетела в Краснодарар по повестке на суд. процесс того жулика, который выкрал в поезде наш капитал. Меня почему-то на этот процесс не вызвали, хотя меня тоже допрашивали по этому делу на предварительном следствии, и украден был именно мой пиджак со всем содержимым. Вернулась она 9 ноября. Летела через Москву, но ни с кем увидеться там не смогла. Только поговорила по телефону с Татьяной (сестрой Аллы). Она сказала, что Сашу из больницы возвратили обратно в зону.

У меня уже есть одно «нарушение» правил адм. надзора — не сходил 28 октября в милицию на очередную регистрацию. В этот день приболел наш сын (без всякой видимой причины из его носика пошла кровь в два ручья) и я, в связи с хлопотами по этому делу, вообще забыл о существовании милиции. Там, конечно, очень обрадовались, сразу составили протокол о «нарушении» и передали в суд. Судья (одна расфуфыренная и совершенно безграмотная по части юриспруденции стерва) даже не стала слушать мои доводы, а только требовала, чтобы я перечислил все свои прежние судимости и потом объявила, что я оштрафован на 15 руб.

Б. Мустафа был у меня пять дней назад, приезжал поздравить меня с днем рождения. Он шлет Вам большой привет. Ни о каких «неудобствах», разумеется, не может быть речи. Посылки для него вовсе не обременительны и посылал он их Вам с большим удовольствием. Обо всем, что необходимо, извещайте без всяких там «неудобно» — сделаем что сможем.

Я буду иметь ввиду интересующую Вас тематику, т.е. историю Древнего Востока, но пока ничего из перечисленного Вами я отыскать не смог. Есть у меня, правда, одна путёвая соотечественница-историк, она работает в АН УзССР и имеет доступ в библиотеку академии, но она, по вполне понятным причинам, ко мне не приезжает. Визитеров к нам ожидают, как правило, разные там «собеседования» или же сразу осложнения по работе. Высылаемую с этим письмом книжонку я купил в здешнем магазине, но она вряд ли для Вас интересна — там нет ничего о Вавилоне или Иудее.

Когда взяли Алешу и в чем его обвиняют? Я попытаюсь, наверное, списаться с его матерью. У Вас нет каких-либо сведений о Танечке О.? Кто-нибудь с ней переписывается? Как дела у Володи?

Привет Вам от Сафинар. Всего доброго. Обнимаю.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 203)

41. Письмо М. Джемилева Александру Шустеру (г Москва) от 25 ноября 1982 г.

25.XI..82 г.

Привет Шура!

Мне сообщили, что предыдущее мое письмо тебе удалось вручить лишь через месяц с лишним. Ответа твоего еще не получил, но надеюсь, что он уже в пути.

Решил написать тебе еще пару строк, пользуясь тем, что в Москву выезжает еще один мой соотечественник. Сам он житель Москвы и я хотел бы, чтобы он познакомился с тобой и вообще с тамошними друзьями. С ним у меня, видимо, будет более частая переписка — он человек пишущий и не ленивый на письма, так что с его помощью я надеюсь получать более регулярную информацию о тамошних делах и заботах. И еще, я хотел бы, чтобы ты помог ему, если это в твоих силах, познакомиться с людьми, которые могли посодействовать, например, моей переписке с родственниками и друзьями, живущими в местах, куда письма обычным путем зачастую не доходят. Кстати, как насчет того письма, ничего не получилось? Если это не очень обременительно, то желательно бы послать туда вдогонку две бумажки по тому же делу, которые прилагаю. Если есть какое-либо чтиво, пожалуйста, поделись с нами. Весьма признателен за «6 дн.», но жаль, что он только в единственном экземпляре, хотелось бы иметь хотя бы еще один для себя.

Ты зря испугался моих детишек и решил, что я по горло увяз в колготках и штанишках — с этим делом вполне справляется Сафинар. Во всяком случае, мы смогли бы найти место, куда можно было бы укрыться от них и поговорить кое о чем.

Всего доброго. Если что нужно из Узбекистана, то непременно сообщи.

Обнимаю.

Мустафа

(Том 3, л.д. 64)

42. Письмо Г.М. Александрова руководителю издательства «ИМКА-Пресс» Н.А.Струве (Париж)

ИЗДАТЕЛЮ «YMKA-PRESS» НИКИТЕ АЛЕКСЕЕВИЧУ СТРУВЕ

Уважаемый Никита Алексеевич!

Я автор книги: «Я увожу к отверженным селеньям», каковая была издана Вами. В 1981 году мною была передана Вам моя вторая книга: «Сквозь вековечный стон». Дошла ли она до Вас и вообще была ли она передана, я не знаю. Человек, которому я отдал рукопись почти два года назад, ничего не может сообщить мне о судьбе книги, ссылаясь на то, что у него прерваны все связи с Вами. Меня очень беспокоит судьба книги и, если Вы найдете возможным, дайте мне весточку о ней. Я живу в забытом Богом и людьми Ташкенте совершенно оторванный от мира, лишенный всякой правдивой информации, не живу, а задыхаюсь в каком-то вакууме. Жить и дышать отравленным воздухом лжи немыслимо. Я живу на чужбине, в Узбекистане. Переехать в Россию я не могу ни сейчас, ни после, до конца дней. С жизнью меня связывает только семья — жена и дочь. Над головой вечная угроза прогуляться в места не столь отдаленные и еще хуже — могут расправиться с семьей. Вот почему я решил бесповоротно навсегда покинуть эту страну. Но добровольно меня не выпустят. Если сможете, окажите мне величайшую услугу — пришлите любым путем вызов на выезд хотя бы временный, в гости. Оказавшись за пределами досягаемости, я не вернусь, что бы меня не ждало там. Лучше холод и голод, скамья бездомного бродяги, участь никому не нужного и обреченного на жалкую смерть отверженного, чем жизнь здесь. Как видите, я не ищу никакой выгоды, кроме одной — навсегда уехать отсюда. В любом случае жизнь моя во Франции будет безотрадна — ибо другой семьи я не заведу и потому обречен на вечное одиночество. Но там я смогу свободно говорить, писать, думать, и это главное.

Прочтите внимательно мое письмо и, как позволит Вам время и обстоятельства, скорее, насколько возможно, пришлите вызов.

Уважающий Вас Александров.

Мой адрес: Ташкент, Чиланзар, квартал д. 42, кв. 16, Александров Григорий Матвеевич.

Почтовый индекс: 700135

Телефон 76-87-57

Анкетные данные:

Я родился 14 мая 1928 г. в Москве. Отец мой 1884 г. рожд. Александров Матвей Павлович, мать: Александрова (в девичестве Новогадова) 1888 г. рожд. Отец умер в 1941 г., мать в 1943 г.

24 января 1983 г.

(Подпись Г.Александрова)

(Том 2, л.д. 19 — машинописный текст, Том 2, л.д. 20-21 — ксерокопия рукописи)

43. Письмо М. Джемилева Джеппару Акимову от 6 февраля 1983 г.

Дорогой Джеппар-агьа!

Возможно и до Вас дошли слухи о том, что некий полковник КГБ сообщил некому нашему соотечественнику о якобы намечающемся в марте этого года приеме делегации крымских татар на высоком уровне и предложил для этого случая укомплектовать соответствующую делегацию. Я не знаю насколько эти слухи достоверны, но, полагаю, нам не следует исключать, что они базируются на каких-то реальностях. Вам также, наверное, известно, что недели две назад некоторые соотечественники начали собирать подписи под обращением в адрес Ю.Андропова, в котором приводится список граждан крымскотатарской национальности, которых авторы обращения просят принять в качестве народных представителей «для доведения наших чаяний до руководства партии и государства и оказания практической помощи в осуществлении ленинского решения вопроса». В этом списке из 17 человек, бесспорно, есть имена, которые заслуживают большого уважения, но есть и имена людей, которые никакого отношения (во всяком случае, положительного) к нашему Национальному движению не имеют.

Как бы там ни было, коль скоро речь идет о направлении делегации для обсуждения общенациональных проблем, то, я полагаю, делегация эта должна быть достаточно представительной и включать в себя участников всех основных оттенков нашего Движения. Только такое представительство, по моему убеждению, способствовало бы консолидации национальных сил, предотвратило бы углубление раскола и разобщенность среди национально-сознательных соотечественников и, в конечном счете, способствовало бы ускорению решения нашего национального вопроса.

Исходя из изложенного, я предлагаю созвать в ближайшее время максимально расширенное совещание активистов Национального движения для выработки общенационального обращения к руководству страны и назначения представительной делегации. Это же совещание должно определить круг тем, которые делегация будет уполномочена обсуждать с руководством страны. Пути и формы решения основных аспектов нашего национального вопроса также должны быть определены и недвусмысленно сформулированы.

При назначении делегатов на первом плане должны быть их моральные качества, интеллект, верность национальному делу, принципиальность, но никак не служебное положение, партийный стаж или полученные им награды за деяния, которые никакого отношения к национальному делу не имеют. Более того, не может быть причиной не включения в список делегатов и то обстоятельство, что тот или иной соотечественник в настоящее время находится в заключении за свое участие в Национальном движении. В данном случае я имею в виду Ю.Османова.

В числе основных национальных требований, которые должны быть отражены в общенациональном документе и которые должны обсуждать народные представители с руководством страны, на мой взгляд, следует включить следующее:

1. Принятие и опубликование соответствующего Указа, в котором:

а) выселение крымских татар с их национальной территории в 1944 году объяснялось бы не какой-то ошибочной оценкой численности сотрудничавших с нацистами лиц крымскотатарской национальности (как это было в Указе от 5.09.67 г.), а грубейшим нарушением норм международного права, человечности и законов страны, которые широко практиковались в период диктатуры Сталина;

б) объявлялись бы отмененными, как антиконституционные, все предыдущие указы, постановления и указания, в которых хоть в какой-то мере ограничиваются права крымских татар по национальному признаку;

в) выражалась бы решимость правительства оказать всемерное содействие и помощь возвращению на Родину всех желающих граждан крымскотатарской национальности, восстановлению их национальных учреждений, возрождению национальной культуры, развитию языка, восстановлению их национальной государственности, постоянному увеличению национальных кадров во всех сферах культурной и политико-экономической жизни Крыма.

2. Немедленное освобождение граждан, арестованных за участие в Национальном движении крымских татар. Пересмотр всех дел ранее репрессированных участников Национального движения, их полная реабилитация и расследование всех фактов незаконных судебных и административных преследований участников Национального движения. Пересмотр всех гражданских и уголовных дел против крымских татар по заведомо необоснованным искам и обвинениям в «незаконной купле-продаже дома», «нарушении паспортного режима» и прочие с 1967 года до настоящего времени. Расследование обстоятельств насильственных выселений крымских татар из Крыма (на основе данных сборника «События в Крыму», 1979 г.), привлечение виновников беззаконий к ответственности. Расследование и привлечение к ответственности виновных в смерти Сейдалиева Февзи в тюрьме Днепропетровска в 1969 г., в самосожжении Мусы Мамута 23 июня 1978 г.

Освобождение и реабилитация граждан других национальностей, репрессированных за выступления в защиту прав крымских татар (А.П. Лавут, А.Костерин, П. Григоренко, А. Сахаров и др.).

3. Прекращение печатной и устной пропаганды, оскорбляющей национальное достоинство крымских татар, фальсифицирующей их историю и культурное наследие. Проведение среди населения Крыма различных лекций и публикация книг и статей, способствующих установлению и укреплению взаимного доверия и дружбы между крымскими татарами и гражданами других национальностей.

В числе мер, направленных на осуществление скорого возвращения крымских татар на Родину, делегаты, видимо, могут предложить следующее:

а) Предоставление гражданам крымскотатарской национальности долгосрочных государственных субсидий, транспортных средств на переезд и приобретение на всей территории Крыма частных домов, предоставление им земельных участков, строительных материалов. Создание по всей территории Крыма сети строительных организаций на кооперативных началах для строительства жилых домов для граждан крымскотатарской национальности. Напомнить, что никакие государственные расходы на возвращение крымских татар не смогут превысить размер того материального ущерба, который был нанесен им при выселении с конфискацией имущества в 1944 году;

б) Немедленное прекращение «оргнабора» в Крым граждан других национальностей и даже прописки их в Крыму на общих основаниях. Предоставление государственных субсидий гражданам других национальностей, желающим выехать из Крыма и т.п.;

в) Объявить в печати о том, что государство будет приветствовать репатриацию крымских татар, проживающих в других странах.

Полагаю, что все эти и другие вопросы могут быть более конкретизированы, детализированы и лучше сформулированы при всестороннем обсуждении их на

расширенном совещании активистов Национального движения. Был бы рад, если такое совещание было проведено днем в г. Янгиюле. Это дало бы возможность и мне принять в нем участие, ибо, ввиду гласного административного надзора, я не имею права выезжать за черту этого города, а после 22 час. и до утра не имею права покидать свое жилище.

Желаю скорого улучшения Вашего здоровья и всего самого наилучшего.

С искренним уважением,

Мустафа Джемилев

702806. г.Янгиюль, ул.Чарикова, 78-А.

6 февраля 1983г.

(Том 3, л.д. 84-86)

44. Письмо Джемилева Мустафы Эрику Кудусову (г.Москва) от 19 февраля 1983 г.

19.02.83

Привет Эрнст!

Обещал ты нас порадовать своим визитом ещё до нового года, но тебя что-то не видать в здешних краях до сих пор. Правда, Гуля передавала от тебя приветы, но я полагал, что мы наладим более существенные и взаимополезные контакты. Но понимаю, конечно, что у тебя там много важных дел и не до разных там провинциальных соотечественников (шучу).

Завтра отсюда выедет в те края наш товарищ — Григорий Матвеевич. Я дал ему твой адрес, надеясь, что ты сможешь обеспечить ему кров и заботу на пару дней. Он в курсе всех наших дел и делишек, так что мне нет необходимости обо всем писать.

Поделись с ним и своими новостями, сообщи, когда примерно сможешь приехать.

Привет от Сафинар.

Всего доброго.

Мустафа.

(Том 2, л.д. 25)

45. Письмо М. Джемилева Елене Костеримой (Москва) от 19 февраля 1983г.

19.02.83.

Дорогая Елена Алексеевна!

Пользуясь поездкой в Москву Георгия Матвеевича, решил еще раз черкнуть Вам и послать заодно немного среднеазиатских плодов.

Я писал Вам 30 января и отправлял ц\бандероль с книжками Бабура. Надеюсь, получили. Бандероль я отправил 31 января, а на следующий день в наш дом нагрянули с обыском. Взяли много разных бумаг, писем, фотографий, фотопленок. Забрали также фотоаппарат нашего старшего сына и мою пишущую машинку. Обыскивали формально по делу Мурахас Нурфета, об аресте которого я писал в предыдущем письме, и с которым у меня уже давным-давно не было никаких связей. Так что «привязали» обыск к его делу с большой натяжкой. Большинство изъятых у меня бумаг они уже

однажды забирали во время обыска в Якутии 12 июня 1980 года, а потом возвращали обратно. И вот теперь забрали их снова. Было, конечно, и кое-что новое.

В тот же день и тоже по делу Мурахас Нурфета обыскали дом родителей моей супруги, которые живут в этом городе, квартиру моего брата Асана в Ташкенте и дом моего зятя в г. Алмалыке.

У родителей Сафинар ничего интересного они не нашли, хотя перевернули всё верх дном, зато провели с ними изощренную, хотя, правда, безуспешную пропагандистскую работу насчет того, что их ожидает впереди ещё много неприятностей, если их дочь не разведется со мной. Впрочем, кое-какого успеха они всё же добились — с отцом Сафинар, который был болен, стало очень плохо и его пришлось положить в больницу.

15 февраля меня допрашивали в качестве свидетеля по делу Мурахаса, но вопросы в основном были по поводу изъятых у меня и у моего брата бумаг и вещей.

В то же время, органы усиленно распространяют слухи о том, что вопрос наш очень скоро решится, но, дескать, нужно отмежеваться от «экстремистов» вроде меня и некоторых других. Если принять во внимание, что в последнее время в Крыму прописали сравнительно много наших соотечественников, то разговоры о каких-то возможных положительных изменениях в нашем вопросе представляются не лишенными какого-то основания. Но активистов Национального движения они, похоже, преисполнены решимости отправить в противоположную сторону.

Г. Матвеевич пробудет в Москве, видимо, всего пару дней, ему там нужно сделать кое-какие свои дела. Буду Вам весьма признателен, если окажете ему при необходимости помощь советом, рекомендациями и т.п. Суть дела он расскажет сам. Его возвращения я буду ждать с нетерпением и надеюсь, что он привезет много новостей о делах товарищей в Москве, о Ваших делах и обстоятельствах. Что нового в ситуации Алексея? Привет Вам, семье Алексея и всем друзьям также от Сафинар и всех моих друзей.

Всего Вам самого доброго.

Мустафа.

(Том 2, л.д. 28-29)

46. Письмо Мустафы Джемилева Александру Шустеру (г. Москва) от 19 февраля 1983 г.

19.02.83 г.

Привет Шура!

Письмо твое получил в конце года, благодарю. Завтра в ваши края выезжает Григорий Матвеевич и, пользуясь случаем, решил черкнуть письмо.

Вкратце о моих и нашенских делишках.

В декабре прошлого года арестовали двух наших соотечественников — 1 декабря Османова Юрия (у него мать русская, отсюда и русское имя), 10 декабря — Мурахас Нурфета. В домах некоторых их товарищей, проживающих в Ферганской и Ленинабадской областях, были произведены обыски. Оба арестованных обвиняются по ст. 191-4 УК УзССР (= ст. 190-1 УК РСФСР), но дела ведутся раздельно. Содержатся они в тюрьмах по месту своего жительства — Юрий в Фергане, а Нурфет — в Ташкенте. Дело Нурфета ведет следователь по особо важным делам прокуратуры г. Ташкента

А.И. Дьяченко. Пока неизвестно какие конкретно бумаги им вменяются, потому что они редко что подписывали от своего имени. Впрочем, незадолго до их арестов я видел большое открытое письмо Ю.Османова в адрес артиста Ефремова. Слышал, что будто бы это письмо сей артист сдал в ГБ, а там порекомендовали ему обратиться официально в прокуратуру с просьбой привлечь автора к ответственности, но насколько это верно, судить не могу.

Концепция этих соотечественников и группировки их единомышленников в нашем нац. вопросе, мягко выражаясь, довольно своеобразная. Суть этой концепции сводится к тому, что виновниками выселения кр. татар из Крыма и невозвращения их до сего времени на свою родину являются некие «агенты международного империализма», проникшие в ряды «ленинской партии» и руководства страны с целью дискредитации и подрыва изнутри «подлинного социализма». Обращения, под которыми они собирали подписи, как правило, адресовывались тому же руководству, напичканному, как они полагают, пресловутыми «агентами». Свою точку зрения они, как и положено самым-самым «истинным марксистам-ленинцам», считают единственно правильной, а тех, кто не разделяет их мнений, зачастую награждают нелестными эпитетами. Они противники того, чтобы обращаться к зарубежной общественности или даже к руководителям «братских партий», поскольку, мол, подобные обращения дают возможность органам чернить крымских татар в глазах советской общественности, как врагов страны. Обращения их изобиловали трескучими выражениями в духе китайской пропаганды времен «культурной революции». Если интересно, я как-нибудь вышлю тебе несколько образцов из этой серии обращений. Тем не менее, они добивались возвращения своих соотечественников на родину, восстановления их автономии и равноправия. Поэтому, на состоявшемся примерно неделю тому назад совещании довольно представительной группы активистов нац. движения, в числе прочего, была принята и телеграмма в высшие инстанции с требованием немедленного освобождения арестованных, хотя подавляющее большинство совещания составляли те, кого они считают своими идейными и политическими противниками.

1 февраля были обыски также у меня, у родителей супруги, у Асана в Ташкенте и у Хаирова Иззета (моего зятя) в г. Алмалыке. У меня забрали пишущую машинку, фотоаппарат сына, фотопленки, много бытовых фотографий, копий обращений, заявлений, несколько рукописей, писем и всё то, что было написано на непонятных для шмонщиков языках. У Асана, кроме прочего, забрали даже Коран на арабском и все кассеты с магнитофонными записями, а также брошюры и обращения адвентистов, с которыми в 1978 г., после ареста А. Шелкова, у нас были довольно частые контакты.

15 февраля меня вызвали в прокуратуру г. Янгиюля по повестке, где говорилось, что вызывают «на беседу». Поскольку УПК не предусматривает обязательность явки по такого рода вызовам, то можно было и не ходить, но верх взяло любопытство. Была также надежда, что, возможно, вызывают для возвращения мне большинства изъятых бумаг и вещей, которые к делу Мурахаса и вообще к каким-то другим «делам» не могут иметь никакого отношения. Но, оказывается, вызывали для официального допроса в качестве свидетеля согласно отдельного поручения помянутого Дьяченко, ведущего дело Мурахаса. Вопросы были в основном по поводу бумаг и вещей, изъятых во время обысков у меня и у Асана. Только последний девятый вопрос гласил: «Какие у вас взаимоотношения с Мурахасом?».

В Крыму, как сообщают, многих наших прописали, но как будут обходиться с новоприбывшими пока неизвестно. Ходят слухи, исходящие преимущественно от

работников органов, что будто скоро будет принято какое-то положительное решение по нашему вопросу и что в ближайшее время даже примут в верхах делегацию крымских татар. Появилось некое обращение к Андропову, где приводится список «представителей», которых просят принять «для доведения наших чаяний до руководства партии и государства и оказания практической помощи в осуществлении ленинского решения вопроса». Список этот из 17-ти человек начинается фамилией героя Сов. Союза Решитова, проживающего ныне в Симферополе и весьма далекого от национальных проблем, и завершается фамилиями людей, которых слишком многие считают проводниками гебистских идей в движении и сексотами. Правда, веских доказательств того, что подтверждало бы подобные категорические утверждения, мне так и не довелось услышать, хотя я опрашивал довольно многих. Как бы там ни было, состоявшееся недавно упомянутое совещание активистов единодушно приняло решение рассматривать это обращение со списком «представителей» как обращение гебистское. Сам я, ввиду адмнадзора, лишен возможности ездить на подобного рода совещания.

Сообщи, как обстоят твои дела, какие в тех краях новости. Будем весьма признательны, если поделишься каким-либо чтивом, особенно если там затрагиваются и наши нац. проблемы. Нельзя ли как-то достать книгу А.Фишера «The Crimean Tatars», изданную, кажется Стэндфордским университетом в 1978 году, книгу П.Г. насчет «крыс в подполье»?

Есть ли какие-либо сведения об А.П. Лавуте?

Позавчера я получил сразу семь уведомлений к своим письмам за рубеж, отправленным в августе-октябре прошлого года. Согласно этим уведомлениям, письма вроде бы были вручены адресатам в декабре. Там есть подписи получателей, штемпеля почт, отделений в Нью-Йорке, Франкфурте и Париже, но подлинность этих подписей и штемпелей вызывает некоторые сомнения. Как ты думаешь, нельзя ли будет уточнить их подлинность, если эти бланки уведомлений я перешлю тебе? От самих же этих адресатов я до сих пор ничего не получал.

Прошу также прозондировать, нельзя ли будет нанять приличных адвокатов из Москвы для Н. Мурахаса и Ю. Османова?

Супруга, Асан, Решат и многие друзья шлют тебе приветы. Если чем-то могу быть тебе полезным, то всегда буду рад исполнить.

Всего самого доброго.

Мустафа.

(Том 2, п.д. 222-223)

47. Письмо М. Джемилева Аве Азаматовой от 19 марта 1983 г.

19.03.83

Селям дорогая Ава!

Был очень рад твоему письму от 28.02. Я, конечно, написал бы тебе первым сам но у меня не было твоего адреса. Просил Гульзар, чтобы она переслала твой адрес, но, оказывается, она и сама не знала. Она обещала сообщить твой адрес после встречи с тобой, но потом от нее писем не было.

Сообщу вкратце о своих делах и ситуации.

Напрасно ты считаешь, что я укрылся в этом городке по собственному «сценарию». Органы доставили меня сюда насильственно из Ташкента 11 августа на том основами,

что здесь за Сафинар в личной собственности числится дом (точнее, полдома). Правда, дом не совсем принадлежит ей, а был приобретен ею и ее покойным мужем в долг, который еще не выплачен и вряд ли может быть выплачен в обозримом будущем. Но органов эти подробности мало интересовали, им нужно было только скорее закрепить меня где-то и обязать к соблюдению условий гласного административного надзора. Все это, конечно, было грубым нарушением законов, я неоднократно обращался по этому поводу с заявлениями в соответствующие инстанции, но, как и следовало ожидать, никаких положительных результатов не добился. Как и прежде, я под гласным адм. надзором — не имею права выезжать за черту этого городка, появляться на территории авто- и железнодорожного вокзала, обязан дважды в месяц являться в милицию на регистрацию, а после 10 час. вечера не имею права выходить из своего жилища. Так что, вопреки твоим предположениям, визиты друзей и соотечественников к нам, письма от них — для меня большая необходимость и доставляет большое удовольствие. Беда только, что визитеров к нам потом зачастую вызывают, пытаются запугивать или же вербовать в стукачи. Срок действия постановления о надзоре истекает формально 11 августа этого года, но меня уже предупредили, что надзор будет направлен на новый период.

После продолжительных мытарств, с 1 января я устроился на работу — сперва слесарем-сантехником в жилтресте, а потом перевелся слесарем-диспетчером в Янгиюльское произв. управление «Водоканал». Сафинар пока на работу не определилась — нет подходящей работы, да и Хайсера не удается устроить в садик. Дети живы-здоровы, старший Эльдар ходит во второй класс, а «колымский» бегает дома, хулиганит. Высылаю тебе несколько его снимков.

Как дела у вас, какие новости? Как самочувствие отца? Передай от нас сердечный привет всем родным и друзьям.

Одно время из Крыма стали поступать обнадеживающие сведения о том, что там наших начали прописывать, стали циркулировать слухи о намечающемся якобы большом «оргнаборе» крымских в Крым и что будто бы даже в Кремле собираются принять нашу делегацию для кардинального решения вопроса. Тут многие носились с газетными текстами речи Андропова, где говорилось о необходимости уважать права нац. меньшинств. В конце года появилось даже обращение одной группировки соотечественников в адрес Андропова, где авторы предлагают список представителей (разные там герои и должностные лица из числа крымских татар, всего 17 «представителей», которых просят принять для обсуждения путей решения нашего вопроса. Но ничего хорошего пока не видать, а даже наоборот. Началась серия новых арестов, обысков, суд. процессов. 1 декабря арестовали Ю. Османова из Ферганы, 10 декабря — Мурахас Нурфета из Ташкента, 22 февраля — Александрова Григория Матвеевича (он русский, житель Ташкента, 55 лет, много писал в защиту прав крымских -атар, в частности, он автор известной поэмы о самосожжении Мусы Мамута «Факел над Крымом»). Число обысков перевалило за десяток. К нам лично пришли с обыском 1 февраля. Забрали много разных бумаг, фотографий, писем, пиш. машинку, фотоаппарат и др. Одновременно обыскали и жилище родителей Сафинар в Янгиюле, моего брата Асана в Ташкенте и моей сестры в г. Алмалыке. Обыскивали формально по делу Мурахас Нурфета, хотя органам хорошо было известно, что мои контакты с ним прервались лет 5 назад и больше не возобновлялись. Просто им нужен был повод, чтобы порыться в моих бумагах и пограбить.

10-16 марта в Ташкенте проходил суд. процесс М. Нурфета. Его обвинили, как обычно, в клевете на сов. строй. Процесс Ю. Османова в Фергане вроде бы назначили на 21 марта.

Ты выражаешь сожаление, что в Узбекистане «нет единого центра». Конечно, было бы очень неплохо, если бы все наши соотечественники одинаково хорошо понимали суть нашего нац. вопроса, придерживались бы какой-то единой и наиболее правильной тактики в своей деятельности, но этого никогда не было и, вероятно, вряд ли будет. У людей разный уровень знаний, информированности, интеллекта, мужества, порядочности, различные политические взгляды. Кроме того, к большому сожалению, очень часто в некоторых из нас личные амбиции, стремление к некому лидерству в каком-то кругу бывают превыше задач, стоящих перед нацией. Есть среди участников движения и люди, занимающие какое-то положение в партийной и государственной иерархии. Они тоже хотят возвращения на родину, но ни в коем случае не хотели бы лишиться своих привилегий и, тем более, рисковать своей свободой. Отсюда и наличие большого обилия группировок и течений в нашем движении. Но и при такой ситуации, полагаю, можно было бы придти к согласованным решениям хотя бы по тем или иным частным вопросам, по которым совпадают точки зрения. Однако, к сожалению, у нас зачастую не хватает ума для того, чтобы не считать свои взгляды абсолютно верными и отнестись хотя бы с некоторым уважением и терпимостью к взглядам других.

Одни, например, уверены, что добиться решения нашего вопроса можно лишь унизительными просьбами, выражением своего верноподданичества и абсолютной приверженности к коммунистической идеологии. Другие же считают, что обращения к кремлевскому руководству, сбор подписей под такого рода обращениями и направление в Москву делегаций с этими обращениями — это бесполезная трата времени и средств, а сдвинуть наш вопрос с мертвой точки могут лишь обращения к советской и мировой общественности, сбор и публикация фактов нарушений прав крымских татар, решительные действия, которые обратят мнение прогрессивной общественности к нашей проблеме и вынудят руководство считаться с правами кр. татар.

Еще одна группировка считает, что наш вопрос не решается только из-за того, что в партию и правительство проникли какие-то «агенты международного империализма», которые, дескать, специально нарушают так называемую «ленинскую нац. политику», чтобы изнутри подорвать «реальный социализм». Причем, это группировка считает свою точку зрения единственно правильной, а тех, кто не приемлет их «общенародных» обращений с многословными и заумными теоретическими выкладками «самого правильного» марксизма-ленинизма, называют отщепенцами и прочими нехорошими людьми. Например, один из представителей этой группировки М. Нурфет на своем, упомянутом мной, суд. процессе не придумал ничего более умного, чем выступать с грубыми нападками и оскорблениями в адрес своих же соотечественников, которые тоже добиваются решения нашего нац. вопроса, но с иных, чем он сам, позиций. Одновременно он разглагольствовал о своей верности компартии и политбюро, но эти реверансы ему не помогли — его приговорили к 2,5 годам лишения свободы. Казалось бы, что человек пострадал за национальное дело, но, в сущности, пользы от такого рода «борцов», стоящих на коленях перед теми, кто плюет на его национальные права, и воюющих лишь со своими же соотечественниками, чья свобода итак висит на волоске, гораздо меньше чем вреда. Объединение с такими деятелями, разумеется, не имеет никакого смысла и не принесет никакой пользы делу. Гораздо важнее выработать наиболее разумную идейную позицию и иметь дело лишь с теми, кто, по крайней мере, более знаком с понятиями о чести и порядочности. Таких людей

у нас, конечно, немало и вопрос только в том, чтобы как-то консолидировать и активизировать эти разумные силы.

Молодой человек, доставивший мне твое письмо, своих «вопросов и сомнений» почему-то излагать не стал. Может быть дело в том, что он придерживается тех же взглядов, что и его родственник из Ленинабада (он из группировки, куда входили М. Нурфет и Ю. Османов), а я сразу же высказал свое отношение к их поведению. Он собирался съездить к этому своему родственнику, и я просил его, чтобы по возвращению заехал и ко мне, но он больше не появлялся.

От Гульзар, родителей и Диляры почему-то я уже очень давно не получал писем. Серьезное беспокойство вызывает состояние отца, но съездить к ним нет никакой возможности. Я писал Диляре, что если бы они прислали мне заверенную поликлиникой телеграмму о состоянии отца, то я мог бы попытаться добиться разрешения, чтобы съездить к ним, но от них пока нет ни телеграмм, ни какого-либо ответа. У меня такое предчувствие, что если арестуют еще раз, то отца и многих близких я больше никогда не увижу.

Буду всегда рад твоим письмам. Кстати, ты на конверте неправильно указала номер нашего дома, и Закир долго блуждал, пока нашел меня. У нас номер 78-А, а не 68.

Свое письмо отправлю какой-нибудь книжкой в виде ценной бандероли — такие пропадают в пути реже. Большой привет вам всем также от Сафинар, моих друзей и близких.

Всего наилучшего.

Мустафа

(Том 3, л.д. 89-90)

48. Письмо Джемилева Мустафы Азаматовой Аве (ст. Тамань) от 7 июля 1983 г.

7.07.83

Селям дорогая сестреночка Два!

Извини, что пишу с некоторой задержкой. После приезда было много неотложных дел и почти каждый день у нас были гости, поэтому никак не мог сесть за письма.

Те детективчики на машине ЦВЕ 24-39 следовали за нами по пятам до самого Карасубазара. Мы остановились возле дома Эльдара, они тоже. Риза и Усеин, выпив кофе, вскоре укатили обратно, а я остался у Эльдара. Через некоторое время исчезла и шпикмашина. — Они, видать, почуяли, что здесь их, как в Тамани, не собираются угощать чебуреками. Потом я съездил в местную милицию на регистрацию. Милицию, видимо, еще не предупредили о моем визите и они встретили меня как обычного эднадзорного уголовника. Задавали хамовито-шутливые вопросы, вроде: «Зачем приехал? Небось, собираешься бомбить здешние магазины?..» Ну а я, как заправский рецидивист-гастролер, отвечал высокомерным тоном: «Я не думаю, что здесь есть магазины достойные моего внимания».

Утром следующего дня мне принесли авиабилеты на 14 июня (позаботился Эльдар) и через несколько часов я выехал с одним товарищем в Симферополь. Побегали по книжным магазинам, а к вечеру приехали к Эбазеру. Переночевал у него и в 11 час. дня вылетел в Ташкент. Поскольку в запасе оставался еще один день, то задержался и в Ташкенте — сходил в больницу к Решатага, увиделся с некоторыми друзьями и 15 июня во второй половине дня прибыл я Янгиюль.

Дома было всё в порядке. Девочки из татфака, оказывается, организовали поочередные визиты к нам с ночевкой, так что Сафинар не было скучно и страшнс Она шлет тебе и всем тамошним друзьям большой привет. Хайсерчику я рассказал что сосватал за него вашу дочь. Он знает, что у меня недурной вкус, поэтому возражать не стал.

Сейчас здесь очень много разговоров о Мубареке — многие возмущаются проклинают. Похоже, что за это дело взялись всерьез и на высоком уровне Поговаривают о возможности перевода туда редакций «Ленин байрагьы» и журнала «Йылдыз», открытии там учебных заведений на нашем языке, о возможности учреждения там какой-то «национальной автономии» на время освоения каршинских степей. Проклинают в основном кое-каких наших интеллигентиков, в т.ч. Шамиля Алядина, Тимура Дагджи, Черкез Али и некоторых других, которые рьяно взялись агитировать своих соотечественников, чтобы они выезжали на эту третью или четвертую «родину». Можно подумать, что дело стало за этими людишками. А то как-будто не смогли бы найти других холопствующих скотов, ведь на таких никогда недорода не бывает.

Передай большой привет Серверу, родителям, Зареме, Осману, Афизе, тем двум молодым людям, которые привозили тебя в Абинск, всем друзьям и близким.

Поздравляем вас всех с наступающим праздником Рамазана. Байрам шерисг мубарек олсун!

Высылаю два экземпляра анкеты по Ленинскому району. Заполненный экземпляр анкеты, надеюсь, перешлешь мне в ближайшие дни. И еще, пожалуйста, перешл. мне тот путеводитель по Крыму, если он тебе больше не нужен.

Пиши обо всех ваших и крымских новостях. Если увидишь Ильми (соседа Ризы, спроси, пожалуйста, удалось ли ему увидеться с Аллочкой и как она поживает.

Всего самого доброго.

Мустафа.

(Том 3, л.д. 89-90 —рукопись, том 3, л.д. 253-255 - ксерокопия)

49. Письмо М. Джемилева Аве Азаматовой (ст. Тамань) от 28 июля 1983г.

28.07.83.

Селям дорогая Два! .

Я собирался писать тебе длинное письмо, описать подробно наши дела и свои приключения последних дней, но всё никак не мог выбрать для этого время. Сегодня вечером, как раз когда собирался взяться за это дело, пришли Зарема, Ниязи, Асан и Синавер. Особенно, конечно, был рад видеть Зарему — стало почти так же приятно, как если бы увидел тебя.

Большое тебе спасибо за три последних письма — от 11.07., 12.07. и 13.07. Насчет места для твоих писем в нашем доме можно не беспокоиться. Во-первых, одно из самых почетных мест (достаточно просторных) для твоих писем у нас всегда зарезервировано. Во-вторых, у меня на днях был повторный погромный шмон и мое хранилище для наиболее приятных писем основательно опустошили. Теперь придется хранить где-то подальше. На сей раз они прихватили с собой и меня, но через три дня отпустили, разрешили подышать свежим воздухом на время предварительного

следствия. Кажется, они наложили арест и на мою корреспонденцию. Я так полагаю, потому что со дня обыска (т.е. с 18.07.) в наш почтовый ящик не опустили ещё ни одного письма. Если это так, то на наш адрес писать пока нет смысла. Пиши по адресу: 702807., г.Янгиюль, тупик Стаханова, 6, Измайловой Меве. Это жена брата Сафинар.

О наших делишках расскажет тебе Зарема — я с ней поговорил немного и завтра утром, наверное, ещё кое что обговорю, хотя, правда, она собирается выехать из Янгиюля очень рано утром. А сейчас она уже спит — время 3 часа ночи. И ещё, тебя должен был навестить один мой товарищ из этих краев. Не приезжал?

Беспокоиться по поводу путеводителя особо не стоит. Очень неприятно конечно, что он оказался таким человеком, но... Как бы тебе это объяснить... Может быть, звучит это несколько заносчиво, но я просто считаю для себя как-то несолидным делом ввязываться в перепалку с мальчишкой из-за книги, которая в общем-то особой ценности не представляет. Впрочем, видимо, я напишу для него несколько строк.

Привет всем близким и друзьям.

Всегда буду очень рад твоим письмам, тем более, что через некоторое время я, видимо, буду надолго лишен возможности ни получать, ни писать письма.

Всего самого наилучшего.

(Том 5, л. д. 35)

Показания Мустафы Джемилева

Протокол допроса Джемилева Мустафы

в качестве свидетеля по делу Александра Подрабинека

от 28 июля 1980 г.

Якутская АССР п. Зырянка

Помощник прокурора Верхнеколымского района Якутской АССР А. М. Корчуганов 28 июля 1980 года, в порядке исполнения отдельного поручения прокурора-криминалиста прокуратуры Якутской АССР мл. советника юстиции В. Н. Прокопьева, ведущего расследование по делу А. П. Подрабинека, арестованного по обвинению в нарушении ст. 190-1 УК РСФСР, допросил меня в качестве свидетеля по его делу и задал нижеследующие пять вопросов. Я привожу дословные тексты этих вопросов с изложением своих ответов.

Вопрос: Знаете ли вы А. П. Подрабинека лично или только по переписке, с каких пор?

Ответ: Полагаю, что выяснение степени моего знакомства с тов. Подрабинеком А.П. не поможет следствию установить, содержаться ли в инкриминируемых ему документах измышления, порочащие советский общественный и государственный строй. Поэтому на этот вопрос я отвечать не желаю.

Вопрос: Спрашивал ли Подрабинек у вас какие-либо сведения о содержании психических больных в психиатрических больницах специального типа, если да, то что именно?

Вопрос: Направлял ли Подрабинек вам разработанный им вопросник о лицах и эежиме содержания в психиатрических больницах?

Ответ: Сами по себе вопросы о режиме содержания психически больных в психиатрических больницах специального типа не являются криминальными, не являются подобные вопросы также нарушением государственной тайны. Поэтому эти два вопроса я также рассматриваю как не относящиеся к делу. Тов. Подрабинек А. П. не направлял мне вопросников, содержащих заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный строй.

Вопрос: Направляли ли вы для опубликования в Самиздате информацию с оглавлением о положении Владимира Рождествова в Ташкентском СПБ, если да, то через кого? Признаете ли вы свое авторство или вами были переданы сведения Подрабинеку?

Ответ: Насколько я понял, пока дело ведется против тов. Подрабинека, а не против меня. Поэтому вопросы о том, признаю ли я свое авторство в написании какого-то письма или не признаю, мне, допрашиваемому как свидетелю, а не как обвиняемому, задаваться не должны. Что касается положения тов. Рождествова В. П., содержащегося в Ташкентском СПБ, то мне известны кое-какие сведения, и если суд сочтет необходимым расследовать положение пациентов в этом учреждении, то я могу подробно изложить все что мне известно об этом.

Вопрос: Когда к вам в Зырянку приезжала Осипова Татьяна, знакомила ли она вас с текстом обращения к Конгрессу США об отказе в ратификации Договора об ОСВ-2? Говорила ли она о своем авторстве или соавторстве с Подрабинеком?

Ответ: О соавторстве в составлении с тов. Подрабинеком А. П. каких-либо клеветнических документов, порочащих советский строй Татьяна Осипова со мной никаких бесед не вела и не смогла вести. Остальная часть вопроса, полагаю, отношения к делу по обвинению тов. Подрабинека А. П. не имеет.

Показания перепечатаны на бланк протокола допроса свидетеля с моих собственноручных записей.

(Подпись)

(Том 3, л. д. 108-111)

Протокол допроса Мустафы Джемилева

в качестве свидетеля по делу Мурахас Нурфета

от 15 февраля 1983 г.

г. Янгиюль

Анкетные данные: Джемилев Мустафа, 1943 года г. р., родился в Крымской АССР Судакском районе с. Айсерез, национальность крымский татарин, образование незаконченное высшее, обучался в Ирригационном институте г. Ташкента, работает в Янгиюльском ХРСУ слесарем.

Отношение к обвиняемому: «Как к соотечественнику».

Об ответственности за дачу заведомо ложных показаний или отказ от дачи показаний по ст. ст. 161 и 162 УКУзССР предупрежден. (Подпись)

Вопрос: Во время обыска в Вашей квартире обнаружена папка №1, где находились машинописные обращения и письма, адресованные за границу. Кто составил эти документы, кто отпечатал и где находятся их первые экземпляры?

Ответ: Примерно за две или три недели до обыска 1 февраля 1983 года я попросил некоторых своих товарищей собрать и принести мне для ознакомления все имеющиеся у них документы по нашему национального вопросу, написанные в период моего пребывания в ссылке, т. е. в 1978 — 1982 годах. Просьба была выполнена, v мне принесли несколько папок с различными текстами, отпечатанными на печатной машинке и в рукописи. Ввиду своей занятости я не успел ознакомиться со всеми этими бумагами и не могу даже точно припомнить, какие именно были тексты в этих папках

Во время обыска, вопреки требованиям УПК и моим неоднократным напоминаниям изъятые бумаги не были конкретизированными — в протоколе обыска указали е большинстве случаев только число изъятых листов. Поэтому я не могу быть абсолютно уверенным, что предъявленные мне сейчас документы, а именно: письмо-обращение к главам делегации Совещания в Мадриде, открытое письмо председателям и генеральным секретарям компартий Италии, Франции, Финляндии, Испании, Англии и США, обращение генеральному секретарю ООН, открытое письмо народу и правительству Турции и обращение ко всем народам и правительствам мусульманских стран были в числе изъятых у меня документов, хотя и не исключаю, что они могли быть и у меня.

Вопрос: У Вас обнаружен документ «Положение мусульман в России». Кто составитель этого документа, как он оказался в Вашей квартире? Кто именно приносил Вам папки с бумагами?

Ответ: По поводу предъявленного мне документа «Положение мусульман е России» я могу сообщить примерно то же самое, что и по документам, упомянутым е первом вопросе. О том, кто изготовил этот документ мне неизвестно. Я также не уверен, что этот документ был изъят у меня.

Кто приносил мне эти папки с бумагами по нашему национальному вопросу, я говорить не желаю, потому что не уверен, что приносившие их товарищи хотели бы, чтобы их фамилии фигурировали в следственных документах.

Вопрос: При обыске у Вас изъяты отпечатанные на машинке в 4-х экземплярах выдержки из книги В. Маркмана «На краю географии». Кто их перепечатал и с какой целью? Что Вам известно об авторе книги? Где и у кого находится сейчас эта книга?

Ответ: Насколько мне известно, книга В. Маркмана «На краю географии» появилась уже после ареста Н. Мурахаса, поэтому полагаю, что вопрос этот никакого отношения к его делу не имеет. Следовательно, отвечать на этот вопрос считаю излишним. Где хранится эта книга в настоящее время мне точно не известно. Кто перепечатывал, говорить тоже не желаю.

Вопрос: У Вас обнаружена тетрадь с рукописью «Наши будни. Моим друзьям», а также его тексты, отпечатанные на пишущей машинке в 4-х экземплярах на 6 листах каждый. Кто автор этой рукописи, и с какой целью она была перепечатана?

Ответ: С рукописью «Наши будни. Моим друзьям» я ознакомился. Вопрос об авторстве считаю излишним, потому что автор указан в конце текста. Вполне очевидно, что этот документ также не имеет никакого отношения к делу Мурахаса и поэтому вопрос задан не по адресу.

Вопрос: Во время обыска у Вас были обнаружены около 20 обрезков фотопленки, где наряду с бытовыми фотоснимками имеются негативные снимки различных текстов. Что это за тексты, кто, с какой целью и на каком фотоаппарате их снимал?

Ответ: У меня действительно было изъято много фотопленок, но я не помню точно, что в них было заснято. Но могу сказать вполне определенно и точно, что в них нет никаких снимков материалов, имеющих отношение к делу Мурахаса. Поэтому комментировать и сообщать какие-то сведения о снятых кадрах я не считаю нужным.

Вопрос: При обыске у Вашего брата в Ташкенте был обнаружен и изъят дипломат с различными документами и письмами. Кому принадлежит этот дипломат и находящиеся в них бумаги?

Ответ: Кому принадлежит дипломат, изъятый у моего брата, видимо, лучше знает сам брат. Что касается содержимого, то там много и моих рукописей, писем, а также исторических материалов о Крыме и крымских татарах, перепечатанных из советских и русских дореволюционных изданий. Эти бумаги явно никакого отношения к делу Мурахаса не имеют, и изъятие всех этих материалов считаю грубым беззаконием.

Вопрос: У Вас изъята пишущая машинка «tbm de Luxe» № 15-5292219. Где и когда приобрели эту машинку?

Ответ: Во время обыска у меня действительно была изъята пишущая машинка «tbm de Luxe» (номер не помню), которую я приобрел в магазине г. Янгиюля по ул. Самаркандская за 230 рублей. Известно, что в СССР пишущие машинки продаются гражданам свободно, и изъятие их может быть только актом произвола. Мне предъявлена машинка за № 15-5292219, которая и к моменту предъявления работает исправно. Надеюсь, что она будет исправна и к моменту возвращения.

Вопрос: Вам предъявляется фотоаппарат № 9215421, изъятый у вас при обыске. Кому принадлежит этот фотоаппарат, были ли им сняты какие-либо тексты, где и когда он был приобретен?

Ответ: Фотоаппарат «Орион» № 9215421 был приобретен примерно летом 1980 г. в поселке Зырянка Якутской ССР и подарен мною своему сыну. На нем ничего

относящегося к делу Мурахаса и еще к каким-то другим «делам» не фотографировалось и изъятие аппарата также является беззаконием. Дополнительно сообщаю, что фотоаппарат в п. Зырянка продается только в одном магазине по ул. Новая линия.

Вопрос: Какие у Вас взаимоотношения с Мурахасом?

Ответ: С Мурахас Нурфетом я поддерживал довольно долгое время дружественные отношения, но в последние годы у меня с ним не было никаких контактов.

Ответы на вопросы следователя в протоколе мною написаны собственноручно и правильно. (Подпись)

Допросил: Пом. прокурора г. Янгиюля Р. Худайбердыев.

15.02.1983 г 20 ч. 45 мин.

(Том 1, л. д. 77-79)

Протокол допроса Джемилева Мустафы

в качестве свидетеля по делу Александрова Г. М.

от 22 апреля 1983 г.

г. Янгиюль

Начало допроса — в 13 ч. 10 мин.

Конец допроса — в 19 ч. 30 мин.

Примечание: Некоторые вопросы следователя (в скобках) приводятся не дословно а лишь излагается их содержание. Ответы М. Джемилева дословно переписаны с протокола допроса.

Вопрос: Следователь спрашивает, знает ли М. Джемилев гр-на Александрова Григория Матвеевича, если да, то с какого времени и каковы их взаимоотношения.

Ответ: С Александровым Г. М. я познакомился более десяти лет назад. Отношения нормальные, дружественные.

Вопрос: Как часто встречались с Александровым, когда встречались последний раз и о чем говорили во время встречи?

Ответ: С Александровым я встречался многократно, числа не запоминал. Во время встреч мы говорили на темы, представляющие взаимный интерес. Каких-либо клеветнических измышлений, порочащих советский строй, т. е. сведений, попадают под статью 191-4 УК УзССР, по которому ведется против него следствие, он не говори

Вопрос: Когда Вам стало известно об аресте Александрова?

Ответ: Об аресте Александрова я узнал в конце февраля, точную дату ареста не знаю.

Вопрос: Кто сообщил об его аресте?

Ответ: Об его аресте мне сообщили соотечественники, проживающие в г. Ташкенте Кто сообщил первым, я не помню, но сообщали многие.

Вопрос: Встречались ли с Александровым незадолго до его ареста, если да, когда и где?

Ответ: Да, встречался. Это было во второй половине февраля у меня дома, приезжал ко мне в гости.

Вопрос: О чем говорили во время этой встречи, говорил ли он о своем намерении выехать в Москву?

Ответ: Приезжал тов. Александров обычно ко мне, как к своему хорошему знакомому, без какой-либо определенной цели. Но в один из своих приездов он сообщил, что намеревается по кое-каким своим делам поехать в Москву. Я попросил его заодно заехать к кое-каким знакомым и предать пакеты с гранатами (съедобными) и сухофруктами. Вместе с фруктами я передавал и письма для своих знакомых. Полагаю, что при аресте у него эти пакеты и письма были изъяты. Я прошу их возвратить мне.

Вопрос: Не говорил ли Александров о том, какие дела у него были в Москве?

Ответ: Какие у него были дела в Москве я не спрашивал, и он мне не говорил.

Вопрос: Сколько времени он собирался пробыть в Москве?

Ответ: На какое точно время он выезжал в Москву мне не говорил, но сказал, что приедет через несколько дней и если будут для меня ответные письма от моих знакомых, то он не непременно завезет их мне сразу после приезда.

Вопрос: (Следователь цитирует выдержки из письма М. Джемилева, захваченные при аресте Александрова, в частности, из письма к Елене Костериной:

«Г. Матвеевич пробудет в Москве, видимо всего пару дней, там ему нужно сделать кое-какие свои дела. Буду Вам весьма признателен, если окажете ему, при необходимости, помощь советом, рекомендациями и т. п. Суть дела он расскажет сам. Его возвращения я буду ждать с нетерпением и надеюсь, что он привезет много новостей о делах товарищей в Москве, о Ваших делах и обстоятельствах. Что нового в ситуации Алексея?»;

Из письма к Э. Кудусову:

«Завтра отсюда выедет в те края наш товарищ — Григорий Матвеевич. Я дал ему твой адрес, надеясь, что ты сможешь обеспечить ему кров и заботу на пару дней. Он в курсе всех наших дел и делишек, так что мне нет необходимости обо всем писать. Поделись с ним своими новостями, сообщи, когда примерно сможешь приехать»;

Из письма Татьяне Хромовой:

«Григорию Матвеевичу, видимо, понадобиться кое-какая помощь и я надеюсь, что Вы, при возможности, окажете ему посильное содействие. Что к чему он расскажет сам».

Далее следует вопрос следователя: Как же Вы после этого можете утверждать, что Вам не было известно о цели поездки Александрова в Москву?)

Ответ: Г. Александров не житель Москвы и город знает не достаточно хорошо, поэтому помощь москвичей в любых делах в этом городе никогда не была бы лишней. Теми же мотивами продиктована была моя просьба к Кудусову относительно жилья на время пребывания Александрова в Москве, Во всяком случае, я знаю тов. Александрова как очень порядочного и честного человека, не способного на клевету. Поэтому, я уверен, что у него в Москве не было дел, по которым против него ведется следствие.

Вопрос: Кто такой Алексей, ситуацией которого Вы интересовались в письме к Е.Костериной?

Ответ: Алексей, ситуацией которого я интересовался в письме к Е. А. Костериной, не знаком с Александровым и к его делу никакого отношения не имеет.

Вопрос: Какие новости и о каких своих товарищах в Москве Вы хотели получить от лиц, которым писали?

Ответ: Новости о делах, здоровье, обстоятельствах товарищей, которые знакомы мне и тем, кому я писал письма.

Вопрос: Давали ли Вы деньги Александрову на проезд и другие расходы?

Ответ: Полагаю, что вопрос о том, давал я Александрову деньги на дорогу или нет, никакого отношения к предъявленному обвинению в клевете на советский строй не имеет. Поэтому отвечать на этот вопрос я не желаю.

Вопрос: (Далее, вместо вопроса, следует «напоминание» следователя о том, что это компетенция следователя определять что именно относится к делу, а что не относится. А свидетель должен отвечать на поставленный вопрос и не пускаться в рассуждения относительно правомерности поставленного вопроса

Ответ: При ответе на вопросы следователя я руководствуюсь рамкам, определенными процессуальным кодексом и своими убеждениями. Поэтому отвечаю только на те вопросы, которые я сам считаю могущими иметь какое-то отношение делу.

Вопрос: Как давно Вы знакомы с москвичами и гражданином Александром Шустером, адреса которых Вы дали Александрову на отдельном листке бумаг, Почему пишите им о своих делах и обстоятельствах?

Ответ: Поскольку следствие ведется не в отношении москвичей, а по делу Александрова, то вопросы о моих взаимоотношениях с ними я рассматриваю как не относящиеся к делу. Отчитываться о том, почему я своим друзьям и знакомым пишу о своих обстоятельствах, я не желаю. Письма я передавал Александрову запечатанных конвертах и предназначались они только указанным на конверта адресатам.

Вопрос: Вы настаиваете на том, что Александров не говорил о целях свое поездки в Москву?

Ответ: Да, настаиваю.

Вопрос: Был ли Александров знаком с людьми, к которым адресовывались Ваши письма и что должно было служить основанием этим людям убедиться, что он Ваш товарищ и обращается от Вас?

Ответ: Александров не был знаком с людьми, к которым адресовывались письма. «Основанием этим людям убедиться», что Александров привез письма от меня, очевидно, могли служить сами письма.

Вопрос: Должны ли были Вы предупредить о выезде или приезде в Москву Александрова своих товарищей по телефону?

Ответ: Никаких предварительных или последующих телефонных предупреждений и уведомлений о поездке Александрова в Москву не предполагалось. Все, что я считал необходимым сообщить об Александрове, я сообщал в своих письмах.

Вопрос: Из показаний супруги Александрова следует, что он собирался сделать Москве заявление правительственным органам. Не говорил ли он Вам об этом своем намерении?

Ответ: О каких-либо намерениях делать заявления правительственным органам Александров мне не говорил.

Вопрос: Во время обыска в Вашем доме 1 февраля 1983 году были изъяты три документа, написанные Александровым: письмо Никите Струве — издателю «ИМКА- Пресс» в Париже, обращение к «братьям-мусульманам» и Ю. Андропову от имени крымских татар. Когда и при каких обстоятельствах эти документы были переданы Вам, для какой цели Вы их хранили у себя дома?

Ответ: Меня ознакомили с обращениями в адрес Н. Струве, Ю. Андропову и мусульманам, которые, по словам следователя, написаны Г. Н. Александровым.

Действительно ли это обращение находилось в моем доме во время обыска 1 февраля, мне точно неизвестно, т. к. во время обыска забирали и много бумаг, с которыми я к моменту обыска не успел ознакомиться. Я не помню того, чтобы Александров сам оставлял в моем доме указанные обращения.

Вопрос: На допросе в качестве свидетеля 15 февраля 1983 года Вы говорили, что обнаруженные у Вас во время обыска документы о крымских татарах Вам приносили Ваши товарищи. Уточните, когда и кто именно приносил эти документы и для какой цели.

Ответ: По поводу того, кто приносил мне бумаги на ознакомление я уже говорил на допросе по делу Мурахас Нурфета — называть имена не желаю, поскольку приносившие их товарищи не просили меня довести об этом до сведения органов следствия. Бумаги приносили мне по личной моей просьбе, потому что я хотел ознакомиться со всеми материалами о крымских татарах, которые появились в период моего пребывание в ссылке, то есть в 1978-1982 годах. Бумаги мне приносили за 2-3 недели до обыска.

Вопрос: (Цитируется выдержка из показания Г. Александрова, согласно которой письмо Никите Струве он передавал М. Джемилеву с просьбой отправить адресату, Далее, в показаниях Александрова говориться, что М. Джемилев предложил ему подождать еще несколько дней и отправить письмо Струве, если только телефонные звонки с угрозами не прекратятся. Но если звонки прекратятся, то он, т. е. М. Джемилев, это порвет и выбросит. Относительно двух других документов, т. е. о письме Ю. Андропову и мусульманам, в показаниях Г. Александрова говориться, что он предавал их гражданам крымскотатарской национальности, имена которых не называет. Следователь спрашивает, соответствуют ли эти показания действительности.)

Ответ: Александров Г. М. подробно рассказывал мне о хулиганских звонках по его телефону в квартире, т. е. то, о чем пишется в письме на адрес Никиты Струве, но оставлял ли он у меня это письмо, я точно не помню. Я не поддерживал переписки с Н. Струве и даже не знаю, для чего он это письмо мог бы оставить у меня.

Вопрос: (Цитируются выдержки из черновых рукописей Г. М. Александрова — письма в адрес Ю. Андропова и документа без заглавия, который в протоколе значится как «обращение к братьям-мусульманам от имени крымских татар». В обращении говорится о политике русских царей и советской власти в отношении крымских татар, о выселениях, преследованиях за требования национального равноправия и возвращения родины, о компании лжи и оскорбления в адрес крымских татар в советской печати. Говорится также о репрессивной политике властей в отношении венгров, чехов, словаков, поляков и афганцев. Обращаясь в этой связи к русским, автор спрашивает, до каких пор они будут послушными исполнителями преступных распоряжений властей. Следователь спрашивает мнение М. Джемилева относительно процитированных утверждений.)

Ответ: Я не хотел бы давать оценку обращениям, которые мне процитировали, их форме и стилю. Но факты о нарушениях прав крымских татар, об издающейся клеветнической литературе о крымских татарах соответствуют действительности. Наглядным подтверждением факта репрессий за выступления в защиту прав крымских татар, по моему убеждению, является и арест Александрова Григория Матвеевича.

Вопрос: Какое имеет отношение политика Советского государства в отношении братских социалистических стран к вопросу крымских татар, «кто уполномочил Вас, Александрова и других крымских татар, клеветать на интернационалистскую политику компартии и советского государства и т. п.?

Ответ: Вопрос задан в тенденциозной и оскорбительной форме. Это даже не вопрос, какая-то пропагандистская демагогия. Я не считаю, что участники национального движения крымских татар клевещут на политику советского государства. Они добиваются своих, предусмотренных международными правовыми нормами и Конституцией СССР, гражданских прав.

Протокол допроса мною прочитан, показания с моих слов отпечатаны на пишущей машинке следователем В. А. Азаряном верно. (Подпись)

Допросил: Следователь прокуратуры г. Ташкента, юрист 2-го класса В. А. Азарян.

(Том 2, л.д. 32-36)

Протокол допроса Джемилева Мустафы

в качестве подозреваемого по ст. 191-4 ук УзССР.

20 июля 1983 года.

г. Ташкент,

ИВС МВД УзССР.

Показания желаю давать на крымскотатарском языке, но поскольку следователь не владеет этим языком, согласен отвечать на его вопросы по-русски. (М. Джемилев)

Вопрос: Вам предъявляется воспроизведенная из изъятого у Вас во время обыска фотонегатива фотокопия книги «Шесть дней», изданной в 1980 году фондом «Крым» в Нью-Йорке. От кого вы получили эту книгу, где она храниться и для какой цели делали фотонегатив?

Ответ: С этой книгой я ознакомился после возвращения из ссылки. Поскольку в ней повествовалось о моем судебном процессе в 1970 году, то я, конечно, желал иметь экземпляр и для себя. Поэтому я попросил владельца этой книги сделать для меня хотя бы фотонегативы с нее. Кто владелец этой книги и кто сделал для меня фотонегативы я, разумеется, говорить не буду, ибо об этом меня эти товарищи не просили.

Вопрос: В своем письме от 25.11.82 г. Шустеру Вы благодарите его за книгу «Шесть дней» и просите еще один экземпляр. Поясните, Шустер ли выслал Вам экземпляр этой книги, и с этой ли книги был сделан фотонегатив и для чего вы просили еще один экземпляр этой книги?

Ответ: В моем письме от 25.11.82 г. говориться вовсе не о книге, фотокопия которой мне предъявлена. В той книге речь шла о шестидневной войне Израиля с арабами в 1967 году.

Вопрос: В книге «Шесть дней» опубликовано ваше заявление к мировой общественности (стр.42-43). Кому конкретно Вы направляли его?

Ответ: Я ознакомился с текстом обращения «К мировой общественности», опубликованной в книге «Шесть дней». Действительно, в связи с самосожжением Мусы Мамута я написал обращение к мировой общественности и передал текст своим товарищам, имена которых называть я не желаю. Я не помню дословно, что там было написано, ибо писал пять лет тому назад, но полагаю, что в книге воспроизведен именно этот текст.

Вопрос: В предисловии и послесловии книги «Шесть дней» изложена Ваша деятельность за 17 лет. Что из изложенного соответствует действительности?

Ответ: В этой книге не излагается моя деятельность за 17 лет. В ней лишь повествуется о четырех моих судебных процессах в связи с моим участием в Национальном движении крымских татар за возвращение на родину, причем, три процесса излагаются повествовательно, а процесс 1970 года воспроизведен полностью. В изложении предпоследнего процесса — в 1976 году в г. Омске — имеются некоторые неточности, которые, по видимому, объясняются тем, что составители не располагали записью всего процесса.

Вопрос: Книга «Шесть дней» издана фондом «Крым». Что это за фонд, и какие еще книги этим фондом изданы?

Ответ: Насколько мне помнится, на последней странице этой книги говорилось и том, что это за фонд «Крым» и какие преследует он цели. Моя информация исчерпывается этими сведениями.

Вопрос: С кем из членов фонда «Крым» Вы знакомы и поддерживаете связь?

Ответ: Мне не известно кто именно являются членами фонда.

Вопрос: Кто такой Юртер Фикрет, какие у Вас с ним взаимоотношения? Какое он положение занимает в США?

Ответ: Фикрет Юртер является моим близким родственником, он неоднократно высылал мне официальные вызовы с приглашением приехать к нему в гости, а потом и с приглашением выехать к нему в США на постоянное место жительство. Подробности о его положении в США мне не известны. Знаю, что он является гражданином этой страны, из СССР был вывезен во время войны гитлеровцами, работает сейчас в какой-то фирме инженером.

Вопрос: Чем объясняется то, что в фонде «Крым» находятся люди, не имеющие отношения к национальному вопросу крымских татар: Павел Литвинов, Борис Шрагин, Елена Штейн, Анатолий Левитин-Краснов?

Ответ: Мне неизвестен состав этого фонда, но если эти люди действительно являются членами фонда, то, видимо, они солидарны с нашими требованиями о возвращении на свою Родину и желают оказать нам какую-то помощь.

Вопрос: При обыске, произведенном у Вас 1 февраля 1983 года, изъяты 4 экземпляра машинописных выдержек из книги Маркмана «На краю географии» по три листа. По заключению экспертизы выдержки напечатаны на принадлежащей вам машинке «ТБМ де люкс» №15-5292219. С какой целью Вы напечатали эти документы-выдержки, откуда получена книга, где она хранится в настоящее время, что Вам известно о её авторе?

Ответ: Выдержки из книги Маркмана «На краю географии» были напечатаны по моей просьбе на моей машинке, поскольку на некоторых страницах этой книги говорилось обо мне и моем близком товарище, а также вообще о крымских татарах. Книга возвращена её владельцу, который не просил меня сообщать кому-либо о том, что у него имеется эта книга. В этой книге автор подробно говорит и о себе — он отбывал срок в советских лагерях, а потом, после освобождения, эмигрировал из СССР.

Вопрос: При обыске у Вас изъята фотопленка, а также фотокопии поэмы «Бахчисарайский фонтан». Откуда она у Вас появилась и с какой целью размножена эта поэма?

Ответ: Эта поэма была напечатана в одном из турецких журналов. Размножали, очевидно, по той же причине, по какой размножаются хорошо написанные литературные произведения.

Вопрос: Фотокопии данной поэмы изъяты также и у Джемилева Асана, Кадырова Синавера, а у Аблямитова Фуата изъят исполненный Вами рукописный текст этой поэмы. В письме Аблямитову от 7.04.82 года Вы указываете, что Хакан прислал опубликованную в турецком журнале «Тюрк Кюльтюрю» поэму «Бахчисарайский водопровод». Поясните, кто такой Хакан, с какого времени Вы знакомы и каковы Ваши взаимоотношения с ним?

Ответ: В письме Аблямитову Фуату от 7.04.82 г. происхождение поэмы «Бахчисарайский фонтан» изложено верно. Упомянутый в письме Хакан, проживающий в Турции, является моим близким родственником. С ним я поддерживал тесную переписку.

Вопрос: При обыске у Вас изъяты два экземпляра письма А. Д. Сахарову, в котором Вы благодарите его за интервью корреспонденту американской газеты по поводу ситуации в Афганистане. Поясните, на каких машинках напечатаны эти тексты.

Ответ: Я действительно направлял академику А. Д. Сахарову упомянутое письмо в связи с его интервью по поводу ситуации в Афганистане. Изъятая при обыске 18 июля 1983 г. машинописная копия этого письма была первоначально изъята у меня при обыске 12 июня 1980 года в Якутии, где я отбывал ссылку, но потом была возвращена прокуратурой Верхнеколымского района в начале июня 1982 года. Другая копия на папиросной бумаге была отпечатана недавно на моей машинке для моего личного архива.

Вопрос: На какой машинке была напечатана копия этого письма, изъятая у Вас в Якутии и впоследствии Вам возвращенная прокуратурой?

Ответ: Копия печаталась на машинке, которая была у меня в Якутии. Эта машинка марки «Москва» также была изъята во время обыска, но возвращена в июле 1982 года

Вопрос: Далее в письме А. Д. Сахарову Вы пишите: «Для меня, как мусульманина Ваша твердая позиция по этому вопросу имеет особую ценность. Если товарищи сочту целесообразным обратиться в Верховный Совет СССР или куда-либо еще с требованием отставки и привлечения к ответственности лиц, санкционировавших это кровавое вторжение, то я непременно хотел бы быть в числе подписавших такое обращение». Поясните, было ли такое обращение и была ли включена под этим документом Ваша фамилия согласно Вашей просьбе, изложенной в письме?

Ответ: Мне неизвестно было ли такое обращение, но приезжавший ко мне е Якутию 1 апреля 1982 года на собеседование работник КГБ из Москвы говорил, что будто моя фамилия значится под каким-то обращением в Верховный Совет СССР по поводу ситуации в Афганистане.

Вопрос: И еще 31 .01.80 г. Подрабинек в своем письме сообщал Вам: «Слышал по радио о Вашей подписи под документом Хельсинки насчет Афганистана, жаль, весь документ не передали». Как же Вы утверждаете о том, что Вам не известно было такое обращение, если Вам об этом Подрабинек сообщал в 1980 году?

Ответ: Очень возможно, что радио предавало обращение группы «Хельсинки» где значилась и моя фамилия. Сам я по радио этого текста не слышал. Если Подрабинек сообщал мне в письме, что слышал об этом обращении в 1980 году, то значит так оно и было. Я писал и получал в Якутии сотни писем и не мог запомнить все, что в них говорилось. Полагаю, что вопрос о том, когда мне стало известно об этом обращении, не имеет никакого значения.

Вопрос: Какова Ваша позиция по поводу оказания СССР интернациональной помощи Афганистану и на самом ли деле Вы считается эту помощь кровавым вторжением?

Ответ: Свою позицию по поводу ситуации в Афганистане я изложил вкратце в своем письме академику А. Д. Сахарову, копию которого Вы изъяли во время обыска. Я не считаю ввод советских войск в Афганистан и продолжающееся по сей день кровопролитие в этой стране «интернациональной помощью». Высказывать свое мнение по любому вопросу внутренней жизни страны или по поводу событий за пределами я считаю своим естественным правом, оговоренным Конституцией СССР и Международными пактами о гражданских правах и социальных правах, которые были ратифицированы советским правительством.

Вопрос: При обыске у Вас изъяты рукописный и машинописный тексты письма Джеппараге от 6.02.83 г. С какой целью Вами написано это письмо?

Ответ: Цель написания письма изложена в самом письме.

Вопрос: Из содержания этого письма вытекает, что Вы предлагали созвать совещание активистов Национального движения и выработать общенациональное обращение к руководству страны и назначения представительной делегации в Москву. Поясните, почему оно до сих пор не состоялось?

Ответ: Считаю, что этот вопрос не имеет никакого отношения к делу. Составление общенациональных обращений и направление делегации в Москву является сугубо внутренним делом крымскотатарского народа.

Вопрос: Предъявляю Вам еще один документ № 119 (ксерокопию) — Обращение Московской группы по наблюдению за выполнением Хельсинских соглашений в СССР от 21 января 1980 года по афганскому вопросу, в котором, в соответствии с Вашей просьбой в письме А. Д. Сахарову, наряду с другими лицами, стоит и Ваша фамилия. Что Вы можете пояснить в связи с этим?

Ответ: Ознакомившись с предъявленным мне документом № 119 группы «Хельсинки», я нахожу этот документ не противоречащим моим взглядам по афганскому вопросу.

Протокол мною напечатан, показания с моих слов отпечатаны верно. (Подпись)

Допросил: Старший следователь прокуратуры г. Ташкента, юрист 2-го класса В. А. Азарян.

(Том 2, л. д. 240-245)

Протокол допроса обвиняемого Джемилева Мустафы

от 21 июля 1983 г.

(с 16 ч. 40 м. до 17 ч. 15 м. ИВС УВД Ташгорисполкома)

По существу предъявленного мне обвинения показываю следующее: Статья 191-4 УК УзССР предусматривает ответственность за составление и распространение сведений заведомо ложных, клеветнических, т. е. таких, которых в действительности не было. Я же со всей ответственностью заявляю, что никогда и ни при каких обстоятельствах ни в устной, ни в письменной форме заведомо ложных сведений не распространял.

Вот время обысков у меня были изъяты частные письма и различные заявления, в которых излагаются различные суждения, которые не совпадают с официальным мнением по ряду политических вопросов, в частности, например, по национальному вопросу крымских татар. Но право на высказывание своих мнений в письменной и устной форме предусмотрено Конституцией СССР и Международными актами о правах

человека. Поэтому предъявленное мне обвинение по ст. 191-4 УК УзССР считаю необоснованными.

Протокол написан собственноручно и правильно. (Подпись)

Допросил следователь Азарян В. А.

(Том 2, л. д. 248)

Протокол допроса обвиняемого Джемилева Мустафы

от 24 августа 1983 г.

(Прокуратура г. Ташкента)

Вопрос: В предисловии «От фонда Крым» книги «Шесть недель» («Белая книга») указано, что впервые она была выпущена в СССР «самиздатом». Поясните, кто кроме Джемилева Решата (он утверждал о своей причастности в своем заявлении прокурору и на суде) подбирал материал для «самиздата»? Какое Вы принимали при этом участие?

Ответ: О степени участия Джемилева Решата в составлении или о полном авторстве сборника «Шесть дней» мне достоверно не известно. В предисловии от фонда «Крым» говорится, что книга вышла в Самиздате в 1972 году, а я до осени 1972 года находился в заключении. Поэтому принять участие в составлении этого сборника я, видимо, не мог.

Вопрос: В предисловии пишется, что у Вас и у Габая взгляды не совпадали с «официальными взглядами коммунистического режима». Объясните подробно, в чем заключается это несовпадение.

Ответ: Я бы не хотел комментировать предисловия, написанные другими людьми. Но у меня взгляды действительно отличаются от официальных. Например, я считаю себя убежденным мусульманином, а коммунистическая идеология рассматривавает всякую религию, в лучшем случае, как некий «опиум для народа», т.е. ставит верующих примерно на положение каких-то наркоманов. Имеются и другие несовпадения, о которых я подробно говорил на процессе в 1970 году и которые описаны в книге «Шесть дней». Мои показания, защитительная речь и последнее слово на этом процессе изложены в книге «Шесть дней», насколько я помню этот процесс, довольно верно.

Вопрос: Из выступлений Сеитмуратовой 17 мая 1979 года по радио «Голос Америки» видно, что Вы направляли на Запад информацию и даже фотографии, что отражено также в послесловии фонда «Крым». Расскажите подробнее об этом.

Ответ: В выступлении Сеитмуратовой Айше по «Голосу Америки», текст которого мне предъявлен Вами, не говорится о том, что я направлял на Запад информацию, а говорится только о фотографии. Я действительно во время ссылки в Якутии в 1979-82 годах переписывался с родными и друзьями на Западе, обменивался с ними фотографиями. Переписка осуществлялась по советской почте, которая, согласие «Почтовых правил СССР», может подвергать отправляемые за рубеж письма таможенному досмотру и перлюстрации. Поэтому излагать в этих письмах информацию, которая может не понравиться досмотрщикам, естественно, было бы нелогично, ибо письма наверняка до адресатов не дойдут.

Вопрос: С какой целью Вы отпечатали на пишущей машинке радиопередачи «Голоса Америки» и радио «Свобода»? Кому принадлежат магнитофонные записи этих передач, изъятые у Вашего брата Джемилева Асана?

Ответ: Я не знаю, какие записи были изъяты у моего брата Джемилева Асана, ибо я их не прослушивал. Если там записаны те же передачи, что и отпечатанные на пишущей машинке, которые предъявлены мне Вами, то, стало быть, эти записи мои. Будучи в Якутии, я записывал передачи, которые удавалось прослушать и где говорилось о крымских татарах и обо мне лично. Я заинтересован в том, чтобы информация эта была верной. При обнаружении каких-то неточностей я имел в виду направить этим радиостанциям соответствующие поправки.

Вопрос: Приходилось ли Вам когда-либо направлять в зарубежные радиостанции какие-либо поправки в связи с неточностями их определенных передач?

Ответ: Нет, не приходилось. Я мог быть несогласным с некоторыми их комментариями, но по поводу конкретной информации о тех или иных событиях в жизни крымских татар или о моей ситуации я существенных неточностей в этих передачах не обнаружил.

Вопрос: Вам предъявляется ксерокопия книги А. Григоренко «А когда мы вернемся...» с предисловием т.н. «Национального центра крымских татар в Нью-Йорке». Согласны ли Вы с содержанием предисловия?

Ответ: О верности предисловия можно судить после ознакомления со всей книгой, но, к сожаленью, эта книга в мои руки не попадала. Кроме того, я, видимо, не должен давать следователю интервью по поводу своих взглядов и книг, опубликованных за рубежом. Вы даже не сообщили, откуда ксерокопия этой книги попала в дело, и какое она имеет отношение к делу.

Вопрос: Предъявляю Вам изъятую у Вас при обыске групповую цветную фотографию. Расскажите, кто изображен на этой фотографии.

Ответ: Эту фотографию изымали не у меня. На этой фотографии есть мой родственник Фикрет Юртер, а на обратной стороне фотографии — его собственноручная запись, где перечислены имена остальных людей, изображенных на снимке.

Вопрос: Кто из изображенных на фотографии лиц, кроме Юртера, Вам знаком.

Ответ: Павел Литвинов и его супруга, сидящие за столом. Фикрет Юртер изображен в середине в красном свитере. Остальные лично мне не знакомы.

Вопрос: В послесловии фонда «Крым» на странице 441 указано, что Юртер Фикрет является председателем «Комитета борьбы за возвращение крымских татар на их родину — в Крым» или так называемого Национального центра крымских татар. Какие надежды Вы возлагаете на эту зарубежную организацию?

Ответ: Я бы не сказал, что возлагаю на Национальный центр крымских татар в США какие-то особые надежды. В декларации об образовании фонда «Крым», текст которого приводится в конце книги «Шесть дней» и предъявленной мне книги А. Григоренко «А когда мы вернемся...», говорится и о задачах этого фонда. Считаю, что задачи эти вполне гуманны, законны и не противоречат международным документам, подписанным советским правительством.

Вопрос: Все обстоятельства дела свидетельствуют о том, что Шустер выслал Вам книгу «Шесть дней», изданную фондом «Крым» и в черновом варианте своего ответа на вопрос на предыдущем допросе Вы написали «Белая книга». Настаиваете ли Вы на своих показаниях о том, что Шустер выслал Вам другую книгу?

Ответ: Я не знаю о каких «обстоятельствах дела» и о каком «черновом варианте» идет речь, но я еще раз заявляю, что Шустер Александр, проживающий в Москве (если речь идет о нем), мне сборник «Шесть дней» («Белая книга»), изданную фондом Крым» в Нью-Йорке в 1980 году, не высылал.

Вопрос: Расскажите, что Вам известно о стоящем на фотографии от Юртера Фикрета справа Мемете Севдияре. Какую он носил фамилию до бегства за границу, встречались ли Вы в Янгиюле с его родственником Муединовым Рустемом?

Ответ: О Мемете Севдияре мне рассказывал работник КГБ Ильин B.C., прибывший ко мне на собеседование в Якутию в апреле 1982 года. Он говорил, что якобы Мемет Севдияр, в прошлом Муединов Мемет, редактировал в оккупированном немцами Крыму какую-то газету, а затем, до прихода в Крым частей Красной армии, эмигрировал на Запад. С проживающим в Янгиюле его родственником Муединовым Рустемом я не знаком и с ним не встречаюсь.

Вопрос: В поздравительном письме Мемету Севдияру от 03.12.82 г. Вы пишите: «Пусть Аллах свершит, чтобы наша нация добилась своего священного желания и построила свободную жизнь». Что Вы имеете в виду под строительством свободной жизни? Из изложенного видно, что Вы все-таки знакомы с Меметом Севдияром (возможно, знакомство состоялось путем переписки). Поясните, как Вы познакомились с ним и что вас объединяет.

Ответ: Письмо переведено не совсем точно, но если говорить о свободной жизни для крымских татар, т.е. для моей нации, то имеется в виду хотя бы обладать правом на жительство на своей земле, т.е. в Крыму, восстановление национальной государственности и равенства во всех правах со всеми остальными гражданами.

По поводу знакомства с Меметом Севдияром и того, что меня с ним объединяет. Е ноябре 1979 года я получил от него поздравительную телеграмму в связи с днем своего рождения. Поскольку мы с ним лично не знакомы, ранее не переписывались, а он все же присылает мне поздравления и добрые пожелания, то я полагаю, что он разделяет мои взгляды относительно возвращения крымских татар на Родину и восстановления их равноправия.

Вопрос: Предъявляю Вам копию письма от 19.03.83 г., направленного Вами некой Ава. Расскажите об этом адресате.

Ответ: Сведений о гражданах, которые со мной переписываются, я без их ведома и согласия, не даю.

Вопрос: В письме о неугодных Вам инициативниках Вы пишите: «Одни, например, уверены, что добиться решения нашего вопроса можно лишь унизительными просьбами, выражением своего верноподданичества и абсолютной приверженностью к коммунистической идеологии». В противовес Вы считаете, что «обращаться к кремлевскому руководству бессмысленно» и в качестве альтернативы предлагаете обращаться к «советской и мировой общественности». Если для Вас неприемлемы коммунистическая идеология и политика, то объясните подробнее, каких политических взглядов Вы придерживаетесь. Какие негативные коммунизму силы внутри страны и за рубежом Вы считаете «советской и мировой общественностью»?

Ответ: Предлагаю прочесть это письмо еще раз и внимательнее. В этом письме вовсе не говорится о том, какие действия я сам считаю правильными и не предлагаю альтернатив. В письме излагаются лишь взгляды некоторых известных мне групп участников нашего национального движения. Я не считаю совершенно бессмысленным обращаться к кремлевскому руководству. Например, не очень давно я сам отправлял заявление к Генеральному прокурору СССР, которого тоже причисляю к кремлевскому руководству. Неоднократно я обращался и в Президиум Верховного Совета СССР. По поводу того, в чем мои взгляды расходятся с официальными, я уже говорил в своем

ответе на один из Ваших вопросов. Под термином «советская и мировая общественность» я подразумеваю именно советскую и мировую общественность, а не какие-то «негативные коммунизму силы внутри страны и за рубежом».

Вопрос: Говоря о других группировках, Вы считаете, что объединяться с такими деятелями не имеет смысла. Вы стоите за то, чтобы консолидировать и активизировать другие силы. Расскажите, что это за силы, входят ли в их состав Джемилев Решат, Аблаев Решат, Кадыров Синавер, Меджитов Эмир и другие. В каком направлении Вы собираетесь использовать эти силы, и на какой идеологической основе?

Ответ: В письме говорится о бессмысленности объединения не с какими-то группами, а с конкретными типами названных в письме лиц, а именно, цитирую: «стоящих на коленях перед теми, кто плюет на его национальные права, и воюющих лишь со своими соотечественниками». Людей же, которые открыто, честно, в соответствии с законами выступающих за решение нашего национального вопроса и не трусящих перед противниками нашего национального равноправия, в этом письме я называю «разумными силами», с которыми следует консолидироваться. Перечислять, кто именно по моему мнению входит в состав этих разумных сил, я не желаю, да и заняло бы это очень много листов бумаги.

Вопрос: В одном из писем Юртеру Вы вне всякой связи с текстом пишите: «Проверили десяток фиалок на запах и убедились, что ничего хорошего не будет, что цветы растут далеко от вашего сада». Похоже на то, что Вы с помощью условностей информируете Юртера о Ваших попытках консолидировать отдельных крымских татар на антикоммунистической платформе. Какие будут объяснения с Вашей стороны?

Ответ: Перевод письма сделан совершенно неверно Там вовсе нет выражения, вроде «проверили десяток фиалок на запах и убедились» и т.п. Письмо это писалось более пяти лет назад и не помню на какой именно вопрос адресата я отвечал. Но, судя по контексту, речь идет о присланных им грампластинках с записями песен Зеки Мюрена, Аттилы Атасоя, названных в письме, и некоторых других. У переводчика, я полагаю, довольно своеобразное воображение, если в разговорах о грампластинках, цветах и т.п. он способен усмотреть «попытки консолидировать отдельных крымских татар на антикоммунистической платформе».

Вопрос: Переведите эту фразу сами с турецкого на русский.

Ответ: Переводить свое письмо я не желаю, поскольку оно было написано для Фикрета Юртера лично, а не следственным органам или кому-либо еще.

Вопрос: В письме Акимову Джеппару Вы предложили собрать республиканское совещание, выработать общенациональное обращение к руководству страны, подготовить делегацию в Москву. Почему Вы, являясь ярым противником подобных мероприятий, изменили своим принципам и пошли на этот шаг?

Ответ: По поводу моего отношения к вопросу об обращении крымских татар к кремлевскому руководству я говорил уже в своем ответе на один из Ваших предыдущих вопросов. Письмо к Акимову Джеппару является как раз таки дополнительным доводом, свидетельствующим о том, что я в принципе не противник обращений к руководству.

Вопрос: В этом же письме имеется тезис: «Освобождение и реабилитация граждан других национальностей, репрессированных за выступления в защиту крымских татар (Лавут, Костерин, Григоренко, Сахаров)». Скажите, разве деятельностью Лавута, Григоренко, Сахарова является защита крымских татар, а не выступления против реального социализма? Почему Вы пытаетесь свои личные симпатии к этим отщепенцам навязать всему крымско-татарскому народу?

Ответ: А.П. Лавут, А.Е. Костерин, П.Г. Григоренко и А.Д. Сахаров многократно выступали в защиту прав крымских татар и были репрессированы, в том числе и за эти выступления. Что касается «реального социализма», то нерешенность национального вопроса крымских татар — это тоже реальный социализм. Поэтому, по моему мнению, освободив и реабилитировав указанных товарищей, органы сделали бы шаг в пользу привлекательности «реального социализма». В письме к Акимову Джеппару я предлагаю свое мнение, а не даю какую-то директиву для республиканского совещания, поэтому считать, что я навязываю свои симпатии, было бы неверно. Я не думаю, что крымским татарам необходимо навязывать симпатии к этим людям, ибо выступления их за решение нашего национального вопроса известны всем активистам Национального движения и основной массе крымских татар.

Вопрос: Здесь же Вы предлагаете объявить в печати о том, что государство будет приветствовать репатриацию в Крым крымских татар, проживающих в других странах. Каким образом и куда Вы мыслите репатриировать своих земляков из-за границы, в особенности Юртера Фикрета, Мемета Севдияра, семью Гадол, Сеитмуратову Айше и других эмигрантов, находящихся на враждебных позициях по отношению к советской власти?

Ответ: Речь идет о репатриации всех крымских татар, которые в силу исторических событий, а именно, из-за шовинистической политики верховной власти России к малым народам, войн и т.д. вынуждены были эмигрировать из своей Родины или же, будучи угнанными в период Второй Мировой войны нацистами (как, например, Фикрет Юртер). вынуждены были остаться за рубежом, так как советское правительство в период диктатуры Сталина поголовно выселило всех крымских татар со своей родной земли Если кто-то находится во враждебных позициях к советской власти, то это вызвано именно политикой советской власти, в частности, по отношению к крымским татарам Если будут в этой стране полностью уважаться права народов и, в том числе, справедливо будет разрешен наш национальный вопрос, то многие изменят свое мнение о советской власти и не будут находится во враждебных с ней позициях. В свое время советское правительство объявило, например, о желательности репатриации армян славян, проживающих в Турции, и др. То же самое можно сделать в отношении крымских татар, но, разумеется, после возвращения на Родину крымских татар, разбросанных в настоящее время в различных районах СССР, ибо при существующем положении желающих приехать в СССР моих земляков вряд ли много найдется.

Вопрос: На примерах неудачных попыток созыва в этом году замышляемого Вами республиканского совещания, выступлений в печати инициативника Кадыева Роллана с осуждением Ваших друзей Юрия Белова и Айше Сеитмуратовой видно, что крымскотатарский народ не идет за Вами и не принимает Ваших концепций. В реальности помощи Запада усомнился даже ближайший Ваш единомышленник Аблаев Решат, которого Вам пришлось одергивать в письме от 05.08.80 г. Почему Вы так упорно стараетесь создать у татар иллюзию о «помощи» Запада? Не потому ли, что эту помощь в материальном и моральном аспектах Вы получаете сами?

Ответ: Во-первых, республиканское совещание не созывалось давно вовсе не по тем причинам, которые Вы излагаете. Во-вторых, я никого не собираюсь за собой вести. Я сам с удовольствием пойду за теми, кто на верном пути. А выступления в печати типа выступлений Кадыева Роллана — дело не новое. При Ежове и Л.П. Берии были выступления похлеще, но они не прибавят славы органам. Если бы была возможность выступать в печати всем крымским татарам, а не только тем, чья писанина

устраивает властей, то тогда еще можно было бы судить о подлинном мнении моих соотечественников. Я никогда не старался создать иллюзию того, что Запад много помогает решению крымского вопроса. Наоборот, я считаю, что эта помощь очень незначительна. Вы говорите о том, что я получаю материальную помощь от Запада. Если Вы имеете в виду те несколько посылок и бандеролей от моих родных и друзей за рубежом, в основном с книгами о достопримечательностях Италии, Швеции, детским питанием и одеждой для моего ребенка, родившегося на ссылке в Якутии, и т.д., то, наверное, можно сказать, что и я оказываю материальную помощь Западу. Ведь и я посылал своим родным и друзьям за рубежом десятки бандеролей с книгами советского издания, грампластинками и т.д.

Вопрос: Вам предъявляется копия Вашего обращения «Ко всем мусульманам» от 05.12.81 г. Объясните, какая опасность угрожала Сахарову и его жене Боннер и как Вы с помощью мусульман мира рассчитывали избавить от нее Ваших друзей?

Ответ: Обращение было написано в связи с тем, что А. Д. Сахаров и Е. Г. Боннер объявили голодовку в знак протеста против того, что власти отказались выпустить из СССР к проживающему в США их сыну его невесту. Я считал этот запрет незаконным, а требование супругов Сахаровых вполне правомерным. Обращение писалось примерно на 15-е или 20-е сутки голодовки, поэтому вполне была возможна их мучительная смерть. Мусульмане, к которым я обращался, могли оказать помощь в спасении их жизней, подняв свой голос в защиту их требований. Но обращение не было отправлено адресатам, потому что поступило известие, что требование супругов Сахаровых удовлетворено и невестка вылетела в США.

Вопрос: Вам предъявляется ксерокопия документа «10 лет спустя», подлинник которого находится в уголовном деле в отношении Вашей близкой знакомой Татьяны Осиновой, осужденной по ст. 70 УК РСФСР. Под ним Джемилев Решат написал Вашу фамилию и заверил своей подписью. Поддерживаете ли Вы этот документ и действия Джемилева Решата?

Ответ: Я ознакомился с документом № 58 Московской группы содействия выполнению Хельсинских соглашений в СССР от 16 августа 1978 г. под названием «Десять лет спустя» и касающегося положения в Чехословакии. Если мою подпись под этим документом ставил Джемилев Решат, то, очевидно, он знаком с моей позицией по этому вопросу. Эта позиция была подробно изложена в моей защитительной речи на судебном процессе в 1970 году. Джемилев Решат, видимо, не сомневался в том, что содержание этого документа не противоречит моим взглядам.

Вопрос: Вам предъявляется копия Вашего письма в Японию от 26.10.81 г. Чем вызвано появление этого письма, какая соседняя страна по Вашему мнению оккупировала территорию Японии?

Ответ: Это письмо является ответом на один из вопросов Японской радиовещательной корпорации «Эн-Эйч-Кей» своим слушателям, которые задавались в передачах этой радиостанции примерно в эти же дни. В письме не говорится о том, что какая-то соседняя страна оккупировала территорию Японии. В ней лишь излагаются принципы международных взаимоотношений, которые я считаю правильными.

Вопрос: В этом письме Вы также пишите, что Японии лучше пойти на экономические жертвы, чем способствовать международному произволу ее соседа и одобряете санкции и демарши Японии в последние несколько лет. Объясните подробно, что Вы здесь имеете в виду.

Ответ: Здесь опять таки излагаются мои представления о нормах поведения стран во взаимоотношениях друг с другом. Что касается санкций и демаршей Японии,

о которых там говорится, то вряд ли они имеют отношение к делу. Надеюсь, меня не обвиняют в клевете на государственный и общественный строй Японии.

Вопрос: Вам представляется копия Вашего письма Шустеру, к которому Вы приложили экземпляр своего заявления Генеральному прокурору СССР с просьбой передать Юртеру Фикрету. Чего Вы хотели этим добиться?

Ответ: В предъявленной мне копии письма А. Шустеру от 26.09.82 г. вовсе не говорится о том, чтобы он копию моего заявления Генеральному прокурору СССР передавал Юртеру Фикрету. Это имя в письме вовсе не упоминается. Говорится в нем только о желательности того, чтобы мой брат знал о предыстории нашего приезда в г. Янгиюль. А это можно было бы сделать, например, в частном письме к кому-нибудь из живущих там близких А. Шустера. Лично мои письма родственникам и друзьям за рубежом до адресатов не доходили. Добиться хотел того, чего обычно добиваются люди, сообщая родственникам и вообще друг другу о своих радостях и заботах.

Вопрос: 27 марта о Вашем заявлении Генеральному прокурору и этой так называемой «предыстории» была передача радио «Свобода». Объясните, это один из Ваших методов борьбы за права крымских татар?

Ответ: Радио «Свобода» и другие зарубежные радиостанции часто излагают и комментируют выступления и заявления других советских граждан тоже, например, Л. Брежнева, Ю. Андропова и многих других. Я не нахожу в этом ничего предосудительного. Вопрос о том, кто именно излагал текст какого-то заявления, если это заявление правдивое, не имеет никакого отношения к делу. Что касается содержания моего заявления Генеральному прокурору СССР, то я могу доказать правдивость каждого записанного в нем слова.

Вопрос: При обыске у Вас дома изъяты типографские шрифты в количестве 380 единиц. Объясните, где, когда и для какой цели Вы их приобрели.

Ответ: Весной 1982 г. в пос. Зырянка Якутской АССР, где я отбывал ссылку, разрушили старое здание издательства газеты «Советская Колыма» в связи с переездом этого здания в другое помещение. Эти шрифты были разбросаны среди развалин старого здания и подобраны детьми, которые жили в нашем общежитии. Они этими шрифтами писали друг другу письма. Я обменял у них шрифты на более приятные для детей вещи (игрушки, конфеты и т.п.), полагая, что они могут мне пригодится, например, при ремонте моей пишущей машинки. А вообще, насколько помнится, в одной из статей советской конституции говорится насчет того, что граждане СССР могут свободно пользоваться печатными станками, типографиями и даже бесплатно бумагой. Поэтому беспокойство органов по поводу обнаружения у меня нескольких типографских букв наталкивает на мысль о неискренности составителей конституции или же чрезмерном и незаконном усердии работников органов.

Вопрос: Не хотите ли Вы сказать, что типографские шрифты с буквами алфавитов крымско-татарского, азербайджанского и других тюркских языков также были найдены в редакции газеты «Советская Колыма»?

Ответ: Искренность моих слов легко можно проверить, направив эти шрифты для проверки в редакцию газеты «Советская Колыма». Печатная продукция на тюркских языках на территории СССР, в том числе на крымскотатарском, азербайджанском, якутском и других, начиная с 1938 года, издается почти на едином для этих языков славянском шрифте. Имеются лишь некоторые буквы, которых нет в русском алфавите. Обнаруженные Вами буквы, не совпадающие с начертаниями русских букв, являются буквами характерными для якутского языка.

Протокол мною прочитан, показания с моих слов отпечатаны на пишущей машинке верно. (Подпись)

Допросил: Следователь В. А. Азарян

(Том 4, л.д. 141-150)

Протокол допроса обвиняемого Джемилева Мустафы

от 10 сентября 1983 г.

(Прокуратура г. Ташкента)

Вопрос: В предисловии к сборнику «События в Крыму» Аблаевым Решатом указано, что Вы являетесь основным составителем сборника. Расскажите, кто кроме Вас, Джемилева Решата, Аблаева Решата из числа проживающих в республике инициативников участвовал в подготовке сборника. Сколько экземпляров изготовлено и распространено?

Ответ: В предисловии Аблаева Решата к сборнику «События в Крыму» даны правдивые и исчерпывающие сведения о том кто и как составлял этот сборник. В этом сборнике приведены сотни конкретных фактов нарушений прав крымских татар в Крыму за период 1975-1979 годы с указанием точных дат, фамилий пострадавших граждан, а также должностных лиц, которые совершали эти беззакония. После каждого описанного факта приводятся ссылки на источники, откуда та или иная информация была взята. К этим сведениям я ничего добавить не имею. К моменту моего ареста сборник не был еще полностью готов и, разумеется, еще полностью не печатался.

Вопрос: Аблаев Решат в предисловии к сборнику и на допросе отметил, что ему не понятно назначение раздела «События за пределами Крыма». Объясните смысл этого раздела. Не Вами ли он был составлен?

Ответ: Назначение раздела «События за пределами Крыма» было такое же, что и назначение сборника с описанием событий в самом Крыму, т.е. информировать о нарушении прав крымских татар, но за пределами Крыма. Частично этот раздел был также составлен мною.

Вопрос: Расскажите, действительно ли изъятая у Мурахаса в 1978 году Ваша эукопись предназначалась для сборника. Каким путем Вы собирали содержащуюся в ней информацию?

Ответ: В рукописи, изъятой у Мурахаса в 1978 году, были изложены некоторые факты нарушений прав крымских татар в Крыму. В то время еще шло лишь накопление материалов. Мысль о сборнике возникла после того как этих фактов набралось :лишком много. Источниками информации были в основном копии заявлений пострадавших граждан в вышестоящие инстанции с описанием совершенных против них беззаконий. Кроме того, ко мне иногда приезжали и сами авторы этих заявлений и давали дополнительные сведения.

Вопрос: В разделе «За пределами Крыма» имеется информация о направлении Вами 17 мая 1978 г. телеграммы в Московский горсуд, в которой вы просили вызвать Вас в качестве свидетеля по делу Юрия Орлова, осужденного за антисоветскую деятельность к 7 годам лишения свободы. Поясните, что Вы хотели засвидетельствовать на этом судебном процессе?

Ответ: Мне было известно, что в числе документов, квалифицируемых следствием московской прокуратуры как клеветнические и антисоветские, в составлении которых

обвинялся Юрий Орлов, были и документы в защиту прав крымских татар. В частности, была собранная Московской группой «Хельсинки» информация о положении крымских татар в Крыму и о моем положении в тюрьме г.Омска после возбуждения против меня очередного провокационного дела. Выступив в качестве свидетеля, я мог бы сообщить сведения о правдивости или неточностях (если таковые имелись) вменяемых Юрию Орлову документов, где затрагивались известные мне или пережитые мною события.

Вопрос: В письме Акимову Джеппару Вы предлагали поставить на обсуждение участников республиканского совещания вопрос о расследовании обстоятельств выселения татар из Крыма на основе материалов «События в Крыму». Как практически Вы думали организовать это расследование и каким образом использовать в нем материалы сборника?

Ответ: В письме Акимову Джеппару от 6.02.83 г. говорилось о необходимости выработки общенационального обращения к руководству страны. В это обращение, кроме прочего, предлагалось включить пункт о необходимости расследования обстоятельств насильственных выселений крымских татар из Крыма, прибывших туда после опубликования Указа от 5 сентября 1967 года. Наиболее полно факты этих выселений были, на мой взгляд, собраны в сборнике «События в Крыму». Поэтому предполагалось, что этот сборник должен быть отправлен в высшие инстанции страны в качестве приложения к общенациональному обращению. Расследование совершенных против крымских татар беззаконий можно было осуществить с помощью организации правительственной комиссии, куда были бы включены также активисты Национального движения крымских татар и указанные в сборнике пострадавшие граждане. Для этого, конечно, необходима добрая воля правительственных инстанций, их твердая решимость покончить с практикой нарушения прав крымских татар.

Вопрос: В распространенном Вами обращении «К главам государств, участникам Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» указано, что к нему прилагается составленный Вами сборник «События в Крыму» и под документом значится Ваша фамилия. Расскажите, как готовился этот документ, каким способом вместе со сборником направлен за границу. Почему под ним значится фамилия Сеитмуратовой, которая оторвана от своих соотечественников?

Ответ: Я ознакомился с предъявленной мне Вами ксерокопией документа «К главам государств, участникам Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе». Этот документ у меня не изымался, под ним нет моей подписи. В этом документе лишь предлагается пригласить на совещание в Мадриде для дачи показаний представителей крымских татар, в том числе меня, Сеитмуратову Айше и еще несколько других граждан. Поэтому вопросы о том, как готовился этот документ и почему в нем указаны фамилии тех или иных граждан, полагаю, могут быть обращены только к его авторам, т.е. подписавшим его гражданам. Мне неизвестно о том, что такое обращение с приложением сборника «События в Крыму» направлялись в Мадрид. По имеющимся у меня сведениям, из лиц крымскотатарской национальности органы направляли в Мадрид только редактора газеты «Ленин байрагьы» и работника ЦК КП Узбекистана Тимура Дагджи, который, очевидно, должен был там говорить о том, что никакой проблемы крымских татар в СССР не существует.

Вопрос: В разделе сборника «События в Крыму» имеется информация об аресте А.Подрабинека, который за рубежом издал антисоветскую книгу «Карательная медицина» и якобы подписывал документы в защиту крымских татар. Уточните, что конкретно он подписывал, кто давал документы на подпись. Настолько ли велика его «заслуга» перед татарами, чтобы о нем упоминать в сборнике?

Ответ: Среди крымских татар были распространены различные документы московских товарищей — подлинных интернационалистов, в которых говорилось о проблеме крымских татар. Среди подписавших несколько подобных документов значился и Александр Подрабинек. Поэтому арест этого человека по политическим мотивам, конечно же, не мог быть безразличным для крымских татар. Этим, видимо, и объясняется помещение о нем информации в разделе «События за пределами Крыма» упомянутого Вами сборника.

Вопрос: Вам предъявляется копия письма Подрабинека от 28.10.79 г., в котором он просит сообщить сведения об СПБ МВД УзССР УЯ-64 и содержащихся в ней адвентистки Чертковой и диссидента Рождествова. Расскажите, как Вы выполнили эту просьбу?

Ответ: В свое время я отвечал на его письмо и, видимо, сообщал известные мне сведения по затронутым вопросам. Если я не ошибаюсь, текст моего ответного письма у Вас имеется.

Вопрос: Подтверждаете ли Вы информацию о СПБ УЯ-64 и о Рождествове, направленную Подрабинеку в Вашем ответном письме от 4.11.79 г.?

Ответ: Да, разумеется. В этом письме я сообщал все известные мне сведения и источники, откуда эти сведения были почерпнуты,

Вопрос: В этом письме сообщается, что СПБ и Рождествовым Вы и Джемилев Решат начали интересоваться еще в начале 1978 года по просьбе из Москвы. Кто и для какой цели просил Вас об этом?

Ответ: В письме не говорится, что я и Джемилев Решат начали интересоваться этим СПБ и Рождествовым по просьбе из Москвы. Там только говорится, цитирую: «Где-то в начале 1978 г. нам сообщили из Москвы, что этапом прибыл в Ташкент признанный психически невменяемым Рождествов Владимир П. и что к нему на свидание едет мать...» Далее в письме излагается, как мы встретили в Ташкенте мать Рождествова и последующие события. Сообщали по телефону из Москвы, а кто именно сообщал, я думаю, никакого значения для дела не имеет.

Вопрос: Вам предъявляется копия «Информационного бюллетеня № 21», выпущенного в Москве «самиздатом». Объясните, каким путем информация попала в Москву и была опубликована в «Бюллетене»?

Ответ: Я ознакомился с предъявленной мне ксерокопией «Информационного бюллетеня» № 21». Каким путем моя информация попала в Москву, говорится в самом этом «Бюллетене» — там цитируется часть моего письма А.Подрабинеку от 4 ноября 1979 года.

Вопрос: В письме Аблаеву Решату от 24.03.80 г. на английском языке Вы с возмущением спрашиваете почему Мустафаев Гани не выполнил данного Вам обещания. Объясните, что Вы поручали Мустафаеву сделать, особенно в связи с «Олимпиадой-80»?

Ответ: Никаких поручений Мустафаеву Гани относительно «Олимпиады-80» не было. Непонятно, откуда взято слово «Олимпиада-80», потому что нигде в моих письмах об этом не упоминалось. Мустафаева Гани перед его отъездом из Якутии я действительно просил кое о чем, но эти просьбы никакого отношения к олимпиаде не имели. Например, я очень просил его сразу же по приезду в Узбекистан съездить к моей дочери в совхоз Дапьверзин Бекобадского района, узнать подробно о её состоянии, сфотографировать её и выслать мне фотографию и т.п. Мустафаев Гани съездил к ней, но не в ближайшие дни после приезда. Этим и объяснялась моя досада на Мустафаева Гани, которая выражалась в письме на английском языке от 24.03.80 г.

Вопрос: Вам предъявляется записка Александра Миллера и его письмо к сенатору ГДжексону. Судя по изъятым при обыске материалам, сейчас Миллер находится в ФРГ, и Вы с ним поддерживаете переписку. Расскажите, какими возможностями Вы располагали для выполнения просьбы Миллера и пересылки за границу его письма, адресованного Генри Джексону?

Вопрос: В этой записке А.Миллер просит меня лишь перевести его письмо Г.Джексону на английский язык и «попробовать» куда-то переслать. Речь, видимо, шла о том, чтобы переслать к кому-то из его товарищей в Москве, если туда выедет кто-то из моих знакомых, потому что ни с сенатором Г.Джексоном, ни с упомянутым в этой записке канцлером Шмидтом или Папой Римским у меня никогда контактов не было. Александр Миллер действительно выехал после моего ареста в ФРГ, где, видимо, и проживает в настоящее время. Я несколько раз писал ему по сообщенному им адресу, но письма мои до него не доходили, и ответов от него я не получал.

Вопрос: На листке, исполненном Вашим почерком, имеются черновые наброски информации о суде по делу Шелкова и других адвентистов седьмого дня. Для кого Вы готовили эту информацию?

Ответ: Этим процессом интересовался академик А.Д.Сахаров, с которым незадолго до этого я говорил по телефону. В этом черновом наброске имеются сведения, которые я почерпнул сам на процессе В.Шелкова.

Вопрос: У Вас при обыске изъят машинописный документ, озаглавленный «Госатеистический суд над служителями ВЦВСАСД, а у Вашего брата Асана шесть документов, подготовленных сектантами. Расскажите, кому из вас принадлежат все семь документов, от кого получены. Объясните также причину Вашей заинтересованности враждебной деятельностью руководителей ВЦВСАСД.

Ответ: После ареста В.А.Шелкова и во время его судебного процесса я виделся с членами секты адвентистов седьмого дня, которые передавали для ознакомления свои обращения и документы. Документы адвентистов, изъятые у моего брата Асана, видимо, тоже были переданы мне, а могли храниться у моего брата, потому что я долгое время жил в его квартире. Из этих сообщений и документов я не усмотрел, что деятельность адвентистов является враждебной. На мой взгляд, они отстаивают свое право на подлинное отделение церкви от государства в том смысле, в каком говорилось об этом в декрете советской власти за подписью Ленина. Причина моей заинтересованности их деятельностью примерно такая же, по какой я вообще интересуюсь событиями в мире и в СССР. У меня в личной библиотеке, например, имеются многочисленные исследования и труды о национальных и религиозных движениях и этнических процессах во всех частях света.

Вопрос: «Диссиденты» подобные Сахарову, Григоренко, идеологические центры западных капиталистических стран пытаются консолидировать татарских и украинских националистов, сионистов, враждебно настроенных сектантов, антисоветчиков типа Орлова и других участников группы «Хельсинки» и этому Вы содействуете. Вы считаете, что с помощью этой консолидации можно добиться решения национального вопроса крымских татар или у Вас есть другие цели?

Ответ: Основная моя цель — это добиться справедливого решения своего национального вопроса, т.е. возвращения крымскотатарского народа на свою исконную территорию и восстановление его национальной государственности. Кроме того, я, разумеется, не безразличен к нарушениям законных прав и других граждан за их национальную принадлежность, религиозные или политические взгляды. Такая же нетерпимость к нарушениям гражданских и национальных прав людей присуща, на

мой взгляд, и упомянутым в Вашем вопросе людям. Консолидация всех людей на этой основе, по моему убеждению, привела бы к скорейшему решению всех проблем в мире и была бы только на пользу народам, в том числе населяющим СССР. Я бы с удовольствием «консолидировался» и с представителями советского государственного аппарата, если бы они твердо решили бороться с нарушениями прав человека и взялись бы за подлинное решение крымскотатарского национального вопроса.

Вопрос: В письме от 28.10.79 года Подрабинек Вам писал: «Если что-то надо переслать в Москву, чтобы дошло, то я к Вашим услугам». Расскажите, как Вы пользовались этой услугой Подрабинека.

Ответ: Этой услугой мне не пришлось воспользоваться, потому что гарантия доставки в целости письма как в поселок Усть-Неру Якутской АССР, где проживал А. Подрабинек, так и в Москву была примерно одинаковой.

Протокол допроса мною прочитан, показания с моих слов отпечатаны на пишущей машинке верно. (Подпись).

Допросил: следователь В. А. Азарян.

(Том 4, л.д. 259-265)

Протокол дополнительного допроса обвиняемого Джемилева Мустафы

от 30 ноября 1983 г.

(Прокуратура г.Ташкента, с 10 час. до 16 час. 30 мин.)

Вопрос: В письме от 5 августа 1983 года Вы просили Шустера достать книгу Петра Григорьевича (Григоренко), если не в ближайшем, то для архива, т.е. чтобы она попала в Узбекистан. Расскажите, что это за книга, когда и где издана, поступила ли она в Узбекистан и где она хранится?

Ответ: Из сообщений зарубежного радио мне было известно, что П. Г. Григоренко издал в США книгу воспоминаний о своей жизни и деятельности в СССР, где много страниц отводится Национальному движению крымских татар, упоминается мое имя и имена моих друзей и близких. О поступлении этой книги в Узбекистан мне не известно. Но даже если бы и было известно, что она хранится у кого-то, то я, разумеется, не стал бы Вам этого сообщать, дабы не подвергнуть квартиру этого человека обыску. И вообще, я просил бы Вас не задавать мне таких вопросов, которые обычно задаются осведомителям и сексотам органов. Подобные вопросы для меня оскорбительны.

Вопрос: В 1980 году Фондом «Крым» была издана книга «Шесть дней», над предисловием и послесловием которой работал Петр Григоренко. Не эту ли книгу Вы просили у Шустера?

Ответ: Мне неизвестно, кто работал над предисловием и послесловием книги «Шесть дней», потому что в книге авторы не указаны. А изданная в США книга упоминаний П. Григоренко, о которой я просил А. Шустера, называется, кажется, «Крысы в подполье» или «В подполье можно встретить крыс».

Вопрос: По поводу документа «10 лет спустя» Вы показали, что Ваше отношение к событиям в Чехословакии изложено в защитительной речи на судебном процессе в 1970 году. Поясните, что было сказано Вами на этот счет?

Ответ: Мне известно, что в распоряжении органов имеется книга «Шесть дней», где изложены также моя защитительная речь и мое отношение к событиям в Чехословакии. На процессе в 1970 году я обвинялся, кроме прочего, в клевете на внешнюю политику

КПСС и Советского руководства в связи с вводом войск пяти стран Варшавского пакта Чехословакию. Поэтому в своей защитительной речи я отстаивал и обосновывал свое негативное отношение к этой акции руководства КПСС и его союзников.

Вопрос: Вам повторно предъявляется обращение к «Главам государств, участникам Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе». Не признаете ли Вы себя автором этого документа?

Ответ: По поводу этого документа я уже отвечал на одном из предыдущих Допросов. Ознакомившись еще раз с текстом этого обращения, я могу еще раз сообщить, что в этом обращении не содержится сообщений о фактах, которых в действительности не было, т.е. документ не содержит клеветнических измышлений, подпадающих под статью 191-4 УК УзССР.

Вопрос: Расскажите о событиях на Керченской переправе 5 июня 1983 г., участником которых Вы являлись.

Ответ: Прежде чем ответить на этот вопрос, я хотел бы выяснить, какое отношение имеют эти события к настоящему делу. Без всяких серьезных на то оснований я не хотел бы вновь вспоминать драматические обстоятельства, связанные с похоронами моего отца. Но если возбуждено уголовное дело против тех мерзавцев, которые грубо нарушили закон, глумились над нашими национальными и религиозными обычаями и воспрепятствовали нашей попытке исполнить последнюю волю отца — быть похороненным на своей родной земле, то я могу дать подробные показания.

Вопрос: Действия работников милиции и представителей властей 5 июня 1983 года на посту ГАИ и у керченской паромной переправы были правильными, т.к. Вами не были соблюдены санитарные правила перевозки трупов, т.е. перевозили без гроба. И наоборот, Вы и другие участники похорон действовали неправомерно, законным требованиям властей Вы не подчинились и подстрекали участников похорон к групповым действиям, нарушающих общественный порядок, мешали нормальной работе паромной переправы, в результате чего паром не имел возможности осуществлять свою работу в течение четырех часов. Что Вы можете пояснить в связи с этим?

Ответ: Таким образом, выясняется, что Вы полностью берете под защиту незаконные действия работников милиции и представителей властей, а правомерные действия участников похорон огульно квалифицируете как «групповые действия нарушающие общественный порядок». Во-первых, как на посту ГАИ, так и на переправе с самого начала инцидента никто из представителей милиции и властей не предъявлял к нам претензий относительно соблюдения санитарных норм. Никто из них даже не пытался осмотреть, в каком состоянии мы везем покойника. Но даже если и были бы выдвинуты подобные доводы, то они были бы несостоятельными. Нами была предъявлена представителям властей справка из санэпидстанции г. Абинска, где говорилось, что труп забальзамирован и, следовательно, перевозка его не представляет какой-либо опасности с точки зрения медицины. В справке также говорилось, что труп разрешается вывозить для похорон за территорию Абинского района Краснодарского края. В случае необходимости нотариально заверенная копия этой справки может быть предъявлена. Органы мотивировали свой отказ пропустить похоронную процессию на территорию Крыма тем, что якобы покойник имеет право быть похороненным только по месту своей «прописки». Выдвигали также смехотворные и явно издевательские требования о необходимости предъявить им около десятка справок и разрешений из различных инстанций Краснодарского края и Крымской области, на сбор которых, как

минимум, потребовалось бы несколько недель, а может быть и несколько месяцев. Так что попытки обелить действия властей и обвинить участников похорон, крайне несостоятельны. Это я рассматриваю как новую попытку глумления над нашими чувствами и потворство грубому нарушению прав крымских татар.

Вопрос: Был ли Вами и другими участниками похорон написан документ по поводу инцидента у Керченской переправы?

Ответ: Я слышал, что несколько участников похорон подписали и отправили обращение по этому поводу в Организацию Исламская Конференция и в Президиум верховного Совета СССР.

Вопрос: Предъявляю Вам для ознакомления заключение судебно-автороведческой экспертизы номер 21-75 от 12 октября 1983 года, из которой усматривается, что автором обращения в Исламскую конференцию являетесь Вы. Что можете пояснить по этому поводу? Вам предъявляется также экземпляр обращения в организацию Исламская конференция. Поясните, когда и при каких обстоятельствах Вы составили этот документ?

Ответ: Мне предъявлено заключение судебно-автороведческой экспертизы № 21-75 за подписью сотрудника ташкентского НИИСЭ Расулова А.С. на предмет исследования о том, являюсь ли я автором обращения к «Главам государств, участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» и обращения «В Организацию Исламская Конференция». Во-первых, заключения судебно-автороведческой экспертизы не могут являться какими-то убедительными и имеющими процессуальное значение документами, а призваны направить органы по более или менее верному направлению, т.е. для сужения числа версий. Одни и те же обороты и слова, и теоретически и практически, могут употреблять разные люди и поэтому строить категоричные выводы на основе каких-то совпадений просто нелепо. Смехотворными, на мой взгляд, являются выводы эксперта Расулова А.С. о моем авторстве на том основании, что упомянутые документы и выданные ему для проведения экспертизы другие образцы моей письменной речи, цитирую, «составлены лицом, обладающим высокой степенью развития пунктуационных, синтаксических, лексических и стилистических навыков» и что «в текстах на 200 словоформ не встречается соответственно ни одной ошибки». Следуя подобным аргументам, можно, наверное, назвать авторами этих документов несколько миллионов человек, потому что людей, знакомых с правилами грамматики, в стране достаточно много. Не более логичные выводы о моем авторстве эксперт делает и на основании того, что в разных представленных ему на экспертизу документах содержится, например, одно и то же выражение «поголовно выселены». Могу напомнить, что слова о поголовном выселении крымских татар из Крыма в 1944 году встречаются во многих сотнях и тысячах, как коллективных, так и индивидуальных обращениях и заявлениях крымских татар, начиная еще с 1944 года, т.е. с того времени, когда я еще был младенцем, который едва ли мог держать карандаш в руке. И, наконец, прежде чем категорично судить о стилистической или пунктуационной грамотности того или иного человека надо, наверное, поработать над своей грамотой. В предъявленном мне заключении Расулова А.С. встречается достаточно много грамматических странностей, которые позволяют подвергнуть сомнению его компетентность в этой области.

Вопрос: В начале октября текст обращения в организацию Исламской Конференции был передан радиостанцией «Свобода». Что Вам известно по этому поводу? Кем был передан этот документ в зарубежную радиостанцию?

Ответ: Я слышал текст этого обращения, переданного радиостанцией «Свобода». Насколько помнится, переданный радиостанцией текст совпадал с текстом обращения, предъявленным мне Вами. Если и был бы этот документ у меня раньше, то я всё равно никак не мог отвезти его в Мюнхен, потому что я не имею права выезда даже за пределы города Янгиюля. Отправлять же за рубеж такого рода обращения по почте бессмысленно. Поэтому удовлетворить Вашу любознательность относительно передачи этого текста за рубеж я никак не могу.

Вопрос: Вам предъявляется изъятое при обыске у Вас письмо Сеитвапова Эбазера, его показания от 10 августа и 1 сентября 1983 г., которые свидетельствуют, что автором и распространителем обращения «Главам государств, участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» являетесь Вы. Что Вы можете показать по этому поводу?

Ответ: Я ознакомился с показаниями Сеитвапова Эбазера, но ничего такого, что подкрепляло бы Ваши категорические утверждения, я не обнаружил. Он ссылается на слова на некого безымянного молодого человека, который якобы говорил о моей осведомленности насчет этого обращения, но по поводу моего возможного авторства он заявляет: «Написан не в стиле Джемилева Мустафы, поэтому думаю, что его не он составил». Письмо, которое упоминается в Вашем Вопросе, адресовано вовсе не мне, а какой-то группе его друзей. Сеитвапов также сообщает, что привезший ему текст обращения молодой человек на вопрос Сеитвапова, передавал ли ему обращение Мустафа Джемилев, ответил отрицательно. Тем не менее, я не хотел бы вдаваться в препирательство относительно авторства этого документа, ибо у Вас может создаться впечатление, что я этот документ считаю клеветническим и не хочу взять ответственность на себя. Это совершенно не так. Мне не давали этот документ на подпись, я думаю, лишь по той причине, что моя фамилия указана там в числе лиц, которых авторы просят вызвать для дачи показаний в Мадрид. Иначе я обязательно подписал бы этот документ. Что касается фактов, изложенных в этом документе, то я не нахожу в нем ничего криминального и не соответствующего действительности.

Вопрос: В «дипломате» с Вашими документами, хранившимися у Джемилева Асана, обнаружено 6 документов рукописного заявления жителя г.Ташкента С.Сеутова, которые адресованы в Международный суд в Гааге, в Международный комитет прав человека ООН и в другие зарубежные организации. Знакомы ли Вы с Сеутовым, для какой цели он передал Вам 6 экземпляров заявления, адресованного за границу?

Ответ: Я постараюсь ответить на Ваш вопрос, если Вы предъявите мне упомянутые Вами письма и заявления С.Сеутова. Я не помню того, чтобы он передавал или даже показывал мне эти письма и заявления. Если бы он показал мне, например, обращение в Международный суд в Гааге, то я, наверное, сразу же обратил бы его внимание на то обстоятельство, что Международный суд не рассматривает заявления и жалобы частных граждан, а разрешает лишь споры между государствами, которые сами обращаются в этот суд. А посему предложил бы С. Сеутову избрать для своего заявления, по крайней мере, другого адресата.

Вопрос: В письме Азаматовой Аве от 7.07.83 г. Вы писали: «Высылаю два экземпляра анкеты по Ленинскому району. Заполненные анкеты, надеюсь, перешлешь мне в ближайшие дни». Поясните, какие сведения должны были быть отражены в указанной Вами анкете, и выслала ли Вам Азаматова анкету?

Ответ: В анкете, о которой идет речь в письме Азаматовой, не было сведений, касающихся общественного и политического строя ССР, т.е. ничего такого, что могло бы заинтересовать следствие по ст.191-4 УК УзССР.

Вопрос: При обыске у Вас изъят (22 июля 1983 г.) машинописный текст письма Александрова Г.М. издателю «ИМКА-Пресс» Никите Струве в Париже. Письмо датировано 19 февралем 1983 года. А при обыске 1 февраля 1983 г. у Вас было изъято рукописное письмо тому же адресату несколько иного содержания. Поясните, для какой цели Вы подготовили машинописный вариант письма Александрова с несколько отличным текстом от его подлинного рукописного письма?

Ответ: Я не знаю какое письмо Александрова было изъято у меня при обыске 1 февраля, потому что Вы мне его не предъявляете, а я не могу помнить буквального содержания всего того, что у меня забирали при обысках. Но совершенно исключается, что я мог самовольно изменить текст чужого письма и даже поставить под ним другую дату. Наверное, все-таки речь идет о двух различных письмах. Если я перепечатываю или переписываю какой-то уже подписанный документ, то я обычно сохраняю даже явные грамматические ошибки оригинала. Поэтому Вам следовало бы разобраться в этих письмах и предъявить мне вместе с машинописными вариантами и их рукопись.

Протокол допроса мною прочитан, показания с моих слов отпечатаны следователем на пишущей машинке верно. (Подпись).

Допросил: следователь Азарян В.А.

(Том 5, п.д. 194-199)

Протокол допроса обвиняемого Джемилева Мустафы

от 30 ноября 1983 г.

(После ознакомления с постановлением о привлечении в качестве обвиняемого. (Прокуратура г. Ташкента, 17 час.)

Ознакомившись с Постановлением о привлечении меня в качестве обвиняемого от 30 ноября 1983 г., заявляю следующее:

Обвинение меня в нарушении статьи 190-1,190-3 УК РСФСР и 191-4 УК УзССР, т.е в распространении заведомо ложных измышлений, порочащих общественный строй СССР и его политическую систему, а также в организации и активном участии в групповых действиях, нарушающих общественный порядок, является совершенно необоснованным.

По поводу всех приведенных в этом Постановлении эпизодов я давал, подробные объяснения во время предыдущих допросов, но следствие, как видно, вовсе не интересуется истиной. Его основная цель — во что бы то ни стало обвинить меня в нарушении закона и на новый срок изолировать меня от своих соотечественников, которые добиваются справедливого решения национального вопроса о возвращении нашего народа на свою исконную территорию в Крым и восстановления всех его прав.

Я считаю это грубой расправой за политические убеждения и взгляды.

Протокол мною прочитан, текст моего заявления отпечатан верно. (Подпись).

Допросил: следователь Азарян В. А..

(Том 5, л.д. 205-206)

Показания подсудимого Мустафы Джемилева

После решения вопроса со свидетелями судья спрашивает у М. Джемилева, отказывается ли он по-прежнему от дачи показаний по существу предъявленного ему обвинения.

Джемилев: Я не заявлял об отказе от дачи показаний, а только говорил о том, что сперва нужно допросить свидетелей.

Судья: Сейчас допрос свидетелей и экспертов уже закончен. Вы будете давать показания?

Джемилев: Полагаю, что после моих показаний придется снова вернуться к вопросу о вызове дополнительных свидетелей. Поскольку хотя очень пристрастное и необъективное, но все-таки нечто похожее на предварительное следствие было проведено прокуратурой только по инциденту на Керченской паромной переправе, то и я в своих показаниях буду пока говорить в основном именно по этому эпизоду.

Судья: Мы слушаем ваши показания.

Джемилев: 3-го июня прошлого года, примерно в 3 или 4 часа ночи, к нам постучали в окно. Я решил было, что опять пришла милиция проверять нахожусь ли я дома. Встал, оделся и, проклиная в душе всю милицию и милиционеров, вышел во двор. Но у дверей стоял мой товарищ. Он сказал, что принес черную весть — что к нему несколько минут назад позвонили из Новороссийска и сообщили о смерти моего отца.

Спать больше, разумеется, не ложились. Я сел за пишущую машинку и стал отстукивать заявление на имя начальника Янгиюльской городской милиции. В заявлении я вкратце написал и о том, что мои родители в 1977 году выезжали в Крым с целью дожить там свои последние годы и быть похороненными на родной земле, но их вновь оттуда выселили в 1978 году и после долгих мытарств они

поселились в г. Абинске Краснодарского края, где и умер мой отец. В заключение своего заявления я сообщил, что намерен исполнить последнюю волю и последнее пожелание отца — похоронить его на родине, в Крыму, и, как поднадзорный просил выдать мне разрешение на выезд в Краснодарский край и Крымскую область.

Утром почтальон принес и соответственно заверенную телеграмму, где сообщалось о смерти отца и указывалась дата похорон. С этой телеграммой и с заявлением я зашел к заместителю начальника городской милиции Джалилову Он сказал, что для решения этого вопроса потребуется определенное время, потому что он должен кое-куда позвонить и получить их ответ. Просил подождать некоторое время. Я ждал в милиции часа два-три. С Ташкентом Джалилов созвонился еще при мне, но там, видимо, ответили, что они тоже с кем-то должны обсудить этот вопрос. Поэтому Джалилов сказал, чтобы за ответом я пришел после обеда. После обеда Джалилов сказал, что вопрос в принципе решен, но мне нужно изменить формулировку своего заявления, вернее, исключить из заявления то место, где говорилось о насильственном выселении моих престарелых родителей из Крыма. Он спросил также, где именно в Крыму я намереваюсь похоронить своего отца, чтобы выдать мне разрешение на проезд именно в тот пункт Крыма. Я ответил, что это пока неизвестно и вопрос этот будем решать там. Тогда он предложил назвать в Крыму адреса, где я намерен остановиться или где будут знать о моем местонахождении. Я назвал адреса двух своих друзей в Симферополе и Белогорске. Таким образом, мне было выдано разрешение или, как его называют, «маршрутный лист», где было указано, что мне для участия в похоронах своего отца разрешается проезд в города Новороссийск, Абинск Краснодарского края, а также в Симферополь и Белогорск Крымской области.

Я прилетел в Симферополь 4 июня в первой половине дня. Прилетевшие вместе со мной родственники, кто как мог, из Симферополя вылетели или выехали в сторону Абинска, а я вместе со своим товарищем — жителем Симферополя, который встретил нас в аэропорту, задержались в Крыму для решения вопроса о месте захоронения отца. Было решено хоронить на кладбище в селе Текие Карасубазарского района. Это село сейчас называется, кажется, не то Ивановка, не то Михайловка, а может быть Сидоровка — в общем, какое-то русское имя, и относится к Белогорскому району. Говорят, что это единственное мусульманское кладбище на всей территории Крыма, частично сохранившееся после выселения крымских татар из Крыма в 1944 году. Затем мы прибыли в г. Белогорск и вместе со своим другим товарищем Шабановым Эльдаром, проживающим в этом городе, на его машине выехали в сторону г. Абинска. По дороге мы остановились в селе Бахчи-Эли (по-русски это село сейчас называется, кажется, Богатое) расположенном рядом с селом Текие. Там проживает несколько семей наших соотечественников и мы договорились с ними насчет того, что они подготовят место для захоронения, выроют могилу и прочее. Но поскольку вопрос о месте захоронения предстояло еще обсудить на семейном совете, то договорились, что мы сегодня же позвоним из Абинска, сообщим окончательное решение, и только тогда они могут подготовить могилу.

При переезде из Крыма в Краснодарский край мы простояли в очереди на переправе довольно долго и, пользуясь случаем, вместе с Шабановым Эльдаром

решили выяснить у работников Керченской переправы насчет условий и правил перевозки покойников на пароме. Мы обратились к работнику, который давал распоряжения какой-то машине, где встать, проверял билеты и пропускал машины на паром. Какова его должность, точно я не знаю, но он, видимо, был контролером. Мы сообщили ему, что завтра собираемся перевезти из Абинска в Крым покойника для захоронения и попросили объяснить существующие на этот счет правила. Он сказал, что никаких особых правил нет, но нужно только сразу же сообщить администрации переправы, чтобы нас пропустили на паром без очереди. Мы спросили еще, а как же будет с сопровождающими машинами, если их окажется много. Контролер ответил, что обязан пропустить без очереди все машины, сколько бы их ни было. Я спросил, были ли вообще случаи перевоза покойников через переправу и в каком виде перевозят. Он ответил, что был недавно такой случай — перевозили в открытом грузовике, в гробу, но в открытом виде, а крышка гроба, как обычно, была рядом; рядом же с покойником на грузовике сидели близкие покойника. В свою очередь он спросил у нас, в какой машине мы собираемся везти своего покойника. Я ответил, что, видимо, на этой же легковой машине — на «жигулях» с фургоном. Работник переправы выразил сомнение по поводу того, влезет ли в эту машину гроб, но я ответил, что у нас не предусмотрены гробы — покойник будет в саване и на специальных носилках. Он пожал плечами и сказал, что если покойник уместится, то это наше дело как везти.

Приехали мы в Абинск примерно в 11-ом часу ночи. Тело отца как раз в этот день было доставлено из больницы Новороссийска в забальзамированном виде и, согласно предупреждениям врачей, он должен был быть захоронен не позже чем через пять дней.

Мы, родные и близкие покойного, собрались для обсуждения вопроса о месте захоронения. Были некоторые возражения по поводу захоронения в Крыму. Говорили, что, конечно, воля и желание покойного священны, но нужно исходить из реальностей. Приводили примеры, когда власти Крымской области не разрешали хоронить в Крыму даже тех крымских татар, которые умерли в самом Крыму и лишь по той причине, что они не были там прописаны. Я исходил из того, что органы уже хорошо знают о намерении хоронить отца в Крыму и поскольку они выдали мне маршрутный лист, где указано, что для участия на похоронах мне разрешается проезд в Крымскую область, поэтому они не станут нам препятствовать.

В конечном счете, было решено, что наш долг сделать все возможное, чтобы исполнить волю отца, а если не удастся, то пусть грех падет на головы тех, кто нам воспрепятствует. Затем мы позвонили в Крым и сообщили, чтобы завтра ко второй половине дня подготовили могилу.

На следующее утро совершили все необходимые ритуалы — омовение, молебен и вышли на дорогу. До этого двое из наших съездили к санврачу города и взяли справку с разрешением на вывоз покойника за пределы района.

Тело отца в саване, накрытое сверху целлофаном и затем бархатным материалом, уложили на специальные носилки и, по традиции, пронесли несколько сот метров пешком. Затем тело вместе с носилками уложили в машину ГАЗ-24 «Волга» с фургоном. Рядом с отцом сел его брат Томаков Амет, который, согласно нашим обычаям, на всем пути следования должен был читать выдержки из Корана. В эту же машину рядом с водителем сел мой старший брат Асан. Следом на другой машине ехал я, затем, если не ошибаюсь, красное «Жигули» Чайлак Рефата, следом за ним еще 5-6 легковых машин.

Нас остановили на посту ГАИ, расположенном примерно в 10-ти километрах от Керченского пролива, отделяющего Крым от Краснодарского края. Остановивший нас милиционер потребовал документы водителя ГАЗ-24 и Чайлак Рефата. Он забрал их документы и сказал, что звонили из Абинска и приказали задержать колонну машин с похоронной процессией, а также забрать документы именно этих двух машин. Были, конечно, возмущенные голоса — говорили, что это за нелепый приказ, ведь мы везем покойника, у нас впереди еще немало пути, нам нужно успеть вовремя... Милиционер, оказавшийся инспектором по фамилии Мороз, разводил руками, говорил, что ничего поделать не может, приказ есть приказ — его надо выполнять, и вы войдите в мое положение, что он сейчас позвонит, доложит о задержании, а там как скажет начальство, так и будет. А пока он предложил нам убрать машины в сторону. Мы так и сделали.

Потом он стал куда-то звонить, докладывать ситуацию. Не помню точно, когда именно, то ли до того как позвонил или после переговоров со своим начальством, он попросил предъявить соответствующие документы на покойника. Ему дали свидетельство о смерти и справку санврача г. Абинска, где говорилось, что вывоз покойника за пределы района разрешается. С этими справками он зашел к себе в будку и, по-моему, опять куда-то звонил. Через некоторое время, когда у него потребовали вернуть бумаги, он вдруг заявил, что их у него нет: то ли сказал, что уже возвратил нам, то ли вообще не брал. Конечно, люди возмутились, ибо были все основания полагать, что затевается что-то недоброе. В конечном счёте, эти бумаги все-таки нашлись: они оказались на его столе, кажется, под телефоном, и он их нам вернул — не извинился, но сказал, что-то вроде того, что в такой ситуации немудрено и голову потерять. Не берусь утверждать с уверенностью, что он хотел вообще спрятать и не возвращать нам эти справки, но такой случай был и он еще больше насторожил нас. Поэтому, когда позже эти бумаги стали спрашивать другие чины милиции, то им в руки не давали, а просто показывали.

Примерно минут через сорок приехал один высокий мужчина в штатском, который тоже интересовался нашими бумагами, спрашивал, почему решили хоронить именно в Крыму, какая разница для мертвого, где быть похороненным, что для захоронения в Крыму нужно отдельное разрешение, а имеющихся у нас бумаг недостаточно и т.д. Он нам не представился, не сообщил и своей должности, но бывшие с нами крымские татары из Темрюкского района сказали, что это начальник местного отделения КГБ Грузин. Потом он сказал, что сейчас куда-то поедет и созвонится по этому вопросу не то с Крымом, не то с Краснодаром. Я ему говорю «Зачем же куда-то ехать? Звонил бы прямо из поста ГАИ, чтобы и мы слышали, да и время не ждет...» Он ответил, что из поста ГАИ созвониться трудно, а в двух-трех километрах есть какой-то пункт, откуда созвониться легче. Потом сел в свою машину и уехал.

Через некоторое время подъехали еще люди в штатском. Один назвался заместителем начальника милиции, а другой — представителем райисполкома. Они тоже осмотрели наши бумаги и сказали, что вывозить труп не разрешается, а надо хоронить по месту прописки покойного. Мы стали спрашивать по какому праву, где написано, что обязательно нужно хоронить по месту прописки и, вообще, о какой прописке может идти речь, когда человек умер и т.д. Ничего вразумительного они нам не ответили. Один из них, назвавшийся работником райисполкома, заявил, что здесь он местная власть и раз он говорит, что

существуют такие правила, значит, так оно и есть и дальнейшие разговоры на эту тему излишни. Поворачивайте, дескать, и езжайте к себе в Абинск. А зам. начальника милиции заявил, что в справке у нас говорится о разрешении на вывоз покойника только за пределы района, но не говориться о разрешении на вывоз за пределы Краснодарского края в другую область, тем более, что Крымская область — это уже другая республика. Поэтому, по его словам, для вывоза туда необходимо разрешение Краснодарского крайисполкома. Мы стали доказывать, что это нелепо и не может быть в природе таких глупых законов — ведь сколько времени потребуется для сбора этих справок и разрешений!

Потом опять вернулся начальник КГБ Грузин. Он тоже сказал, что в Крым нас не пропустят и предложил похоронить в поселке Сенном Темрюкского района, ибо там с семьей живет моя сестра.

Спорить с ними, доказывать что-то было уже бесполезно. Мы взяли носилки с телом отца на руки и понесли его в сторону Крыма пешком.

Конечно, было очевидно, что нас задержат и в другом месте, но, идя на такой шаг, мы просто хотели до конца выполнить свой долг перед покойным и приблизиться с его телом к Крыму настолько, насколько есть возможность. Во-вторых, было слабая надежда, что у этих чиновников хоть немного проснется совесть. Приблизиться к Крыму приблизились, а вот расчеты на совесть оказались беспочвенными.

Мы прошли пешком примерно километра два-три. Вскоре в небе появился вертолет. Он пролетел мимо нас, приблизился к посту ГАИ, задержался там на некоторое время и улетел. Через некоторое время после этого нас догнала наша «Волга», водитель которой радостно сказал, что ему вернули все документы. Мы решили, что на посту ГАИ получили из вертолета наконец-то разумное распоряжение, вновь положили носилки с телом отца в эту машину и всей колонной быстро поехали к переправе.

Когда мы подъехали, как раз шла погрузка автомобилей на паром. Некоторые из наших побежали к кассе и стали брать билеты. Они сказали там, что везут покойника, но просить, чтобы пропустили без очереди, не стали, так как очередь итак продвигалась быстро — погрузка началась недавно и была уверенность, что мы все же попадем на этот паром. Но как только подошла наша очередь въезда на территорию переправы, ворота закрылись и возле ворот с внутренней стороны выстроились милиционеры. Они первое время нам ничего не говорили, молчали и только посмеивались, глядя на нас, перебрасывались друг с другом репликами на тему что-то вроде штурма татарской орды. Стали подъезжать все новые и новые машины с милиционерами, а затем подъехал Грузин и все те начальники, которые были на посту ГАИ. Вновь начались те же споры, та же перепалка. Женщина-кассир, которая продала билеты нашим водителям, тоже вышла из кассы и стала просить, даже умолять, чтобы мы вернули билеты обратно потому что, мол, билеты были проданы ошибочно. Впрочем, она сначала просила не совсем вернуть, а отдать ей для внесения каких-то поправок. Но билеты ей не вернули, и она потом начала упрашивать нас, просить, чтобы ее не подводили, говорила, что у нее тоже есть семья и прочее. Прямой связи между благополучием ее семьи и проданными билетами мы не усмотрели, а поэтому все-таки решили их не возвращать.

Вскоре послышалась команда, чтобы паром отчаливал. Люди возмущались — как же так, посадка только что началась, паром не заполнен даже наполовину,

почему прекратили посадку?! Но паром все же отошел от берега и удалился в сторону Керчи. Вплоть до конца конфликта и нашего возвращения обратно, паром к порту больше не причаливал. Поэтому уверения о том, что будто бы он в ожидании выгрузки и погрузки простоял в порту «Кавказ» один час и 15 минут — это грубая и неумная ложь.

Число легковых автомобилей, автобусов и других видов транспорта, прибывших сюда для переправы на Керчь, все более и более увеличивалось. Люди, естественно, требовали, чтобы скорее решили вопрос, открыли ворота и пропустили их на паром. Те, которые вскоре поняли суть проблемы, а их, я думаю, было большинство, в основном помалкивали и терпеливо ждали чем все это кончится. Были и люди, которые громко высказывались в нашу поддержку, но их быстро куда-то отзывали, что-то им говорили, а потом они больше не высказывались. Например, одну женщину, которая подошла к нам и громко сказала, что, мол, правильно делаете, добиваясь своих прав, Крым — это ваша родина и тому подобное, двое милиционеров схватили за руки и повели в сторону здания порта, мы стали возмущаться, требовать, чтобы ее немедленно отпустили. Но зам. начальника милиции, подойдя ко мне, говорит: «Да за кого же вы вступаетесь, она же пьяная, еле держится на ногах!» и тому подобное. Ну а тех, которые кричали, чтобы скорее расчистили дорогу от наших машин и не мешали их проезду в порт, конечно, пьяными не объявляли. Им говорили, что понимают справедливость их возмущения, но вот, дескать, не могут убедить этих татар.

Затем нам сказали, что скоро приедет ответственное лицо из Крымского облисполкома и если он разрешит захоронение в Крыму, то нас пропустят. Действительно, вскоре из Керчи на катере приехал человек в штатском, который назвался подполковником Денисовым. Вместе с ним приехали на этом же катере милиционеры, которые присоединились к блокировавшим ворота милиционерам. Денисов поочередно вызывал меня, моего брата и некоторых других в проходное помещение порта и спрашивал, почему мы решили хоронить покойника в Крыму, есть ли у нас на это разрешение из Крымского облисполкома и Краснодарского крайисполкома, где именно в Крыму мы собираемся хоронить и есть ли у нас разрешительные справки от райисполкома и того сельсовета или поселкового совета, на территории которого собираемся хоронить. Я говорил, что, насколько мне известно, такие справки и разрешения не предусмотрены и не могут быть предусмотрены законом, но если Денисов утверждает, что они обязательны, то пусть он предъявит нам соответствующие писанные законы и правила. Денисов ответил, что таковы правила, но он не обязан таскать эти постановления с собой и предъявлять их каждому. Я сказал, что звучит это очень лживо, ибо ему, очевидно, сообщили по телефону суть проблемы и если действительно были бы такие постановления, то он непременно прихватил бы их с собой. Я также сказал, что если нам будут предъявлены эти самые постановления, то мы немедленно покинем порт. Затем Денисов говорил что-то насчет того, что не все постановления показывают всем, бывают инструкции для служебного пользования, секретные и т.п. Я ответил, что этот довод тоже не совсем убедителен — нам не нужны их секреты и служебные тайны, но поскольку речь идет о правилах, предусмотренных для граждан, то они не могут быть от этих граждан секретными.

Не помню точно, кто первый это высказал — то ли Денисов, то ли кто-то другой из милицейского начальства, но высказали, что вообще-то покойников надо перевозить

в цинковых гробах. Идея эта была потом подхвачена почти всеми, а Денисов даже громко высказал это толпе — вот, дескать, согласно правилам, нужно перевозить покойников в цинковых гробах, а они нарушают правило и хотят взять своей напористостью. Мы и здесь попросили, чтобы принесли и ознакомили нас с инструкцией по Керченской паромной переправе, где было бы сказано, что так оно и есть. Но этой инструкции нам, разумеется, тоже не показывали. Тогда я сказал, что если дело только в цинковом гробе, то это вполне разрешимая проблема. Только я предложил Денисову, чтобы он дал расписку о том, что если покойник будет уложен в цинковый гроб, то нас немедленно пропустят, и больше препятствий чинить не будут. В толпе Денисов сказал, что не обязан давать такие расписки каждому, кто перевозит покойников: есть, мол, такие правила и точка! Но когда меня в очередной раз вызвали в проходную к Денисову, и я ему еще раз уже в присутствии начальника КГБ Грузина предложил дать расписку относительно цинкового гроба, он раздраженно ответил: «Да не это же главное! Как будто сами не знаете. Было бы разрешение!» и начальник КГБ Грузин все время следовал за мной и говорил одно и то же: «Мустафа, уберите машины! Говорю вам по-хорошему, уберите машины сами, пока еще не поздно!» и тому подобное. Он почему-то решил, что все зависит от меня, и обращался в основном только ко мне. И еще он высказал такую идейку. Если, дескать, хотите обязательно хоронить в Крыму, то можно сделать это и попозже — захороните пока на ближайшем кладбище, затем соберите все необходимые бумаги и перевезите останки позже, через несколько недель в законном порядке. Я ему говорил: «Вы что, идиот? Или нас за идиотов принимаете. Вон, в нескольких километрах отсюда Крым — нам только перевезти, похоронить, и дело окончено, а вы предлагаете какую-то ерунду». Стоявший рядом один из участников похорон Ильясов Дильшат, врач по специальности, также заметил ему, что после захоронения эксгумация трупа разрешается, как минимум, через год и что, говоря о возможности перезахоронения праха через пару недель, он преднамеренно лжет.

Обстановка все более накалялась. Появились и пьяные люди. Прямо на территории переправы имеется вино-водочный магазин, так что недостатка в спиртном не было и многие от скуки ожидания создавали большие очереди за этой продукцией. В толпе слышались громкие дискуссии о том, кто такие крымские татары, за что их выслали, правильно ли сделали, что выслали и т.д.? Иногда подбрасывали кое-какие реплики на эту тему и работники милиции. Содержание этих реплик, конечно, было отнюдь не дружелюбное по отношению к крымским татарам. Я заметил начальнику КГБ Грузину, что это похоже на провокацию и потребовал, чтобы были приняты меры по прекращению этого безобразия. Грузин усмехался, разводил руками и говорил, что мы сами своим поведением настраиваем людей против себя и своего народа, поэтому сделать он тут ничего не может.

Слыша реплики в адрес крымских татар, стали включаться в полемику и участники похорон. Высказывались суждения о том, что разжигание взаимной неприязни между русскими, украинцами и крымскими татарами никому пользы не принесет и что это в интересах только тех, кто не хотел бы возвращения крымских татар на свою родину, о праве каждого народа жить на своей родине и тому подобное.

Со стороны толпы были отдельные выкрики и о том, что нечего с ними церемониться, надо выбросить с дороги их машины вместе с трупом, что, если

надо, то к этому трупу могут добавить ещё несколько трупов и далее в таком духе. А один из милиционеров, как выяснилось впоследствии, по фамилии Дереев, даже предложил водителю одного грузовика «двинуть» машину ГАЗ-24 с покойником. Сказал он это довольно громко, чтобы слышали и крымские татары, хотя, правда, выглядело это не как серьезное распоряжение, а нечто вроде шутливого и дружеского предложения. Водитель в ответ ему говорит: «Ну да! Не тебе же потом за это отвечать», а милиционер в таком же тоне: «Ничего, мы же инспекция, мы и оформим как надо».

Было и некое, так сказать, «героическое» выступление со стороны подполковника Денисова. Прямо перед толпой и обращаясь к нам, он во весь голос заявил: «Хоть режьте меня, хоть разорвите на куски, но вы в Крым не пойдете!» И что для нас же будет лучше, если мы подобру-поздорову уедем отсюда.

Время приближалось к закату солнца, а согласно наших правил похороны должны проводиться в дневное время. Мы обратились к Денисову и к начальнику КГБ Грузину, чтобы нам дали расписку о том, по какой причине нас не пропускают вместе с покойником на территорию Крыма, так как намерены обжаловать их действия. Мы обещали покинуть переправу, как только получим такую расписку. Денисов долго не соглашался писать расписку, говорил, что не обязан, но, поняв, что в противном случае не уедем, он все же стал что-то писать. Первый вариант его расписки состоял из двух-трех фраз, где говорилось, что он, Денисов, не пропустил машину с покойником через переправу, так как нами не соблюдены условия перевозки трупов. Но мы сказали, что такая бумажка не пойдет, так как это дает им возможность в будущем приписать нам любые «несоблюдения условий», которые они захотят придумать. Мы требовали, чтобы он изложил в этой расписке условия, которые он выдвигал в устном порядке и перечислил те инстанции, от которых якобы требуются разрешения на перевозку в Крым покойника. После долгих препирательств он все же написал в этом духе, но опять-таки не перечислил все инстанции, о которых говорил. Он упомянул только о необходимости получить разрешение из Крымского облисполкома и Краснодарского крайисполкома. На вопрос, почему же он не пишет про остальные инстанции, которые перечислял, Денисов с усмешкой ответил, что будет достаточно, если мы сможем получить разрешения хотя бы из этих инстанций. Я просил также упомянуть там и про цинковый гроб, но он и этого не стал писать, сказав, что не это самое главное.

Получив расписку, мы сели в машины, развернулись, отъехали немного, а затем остановились и стали обсуждать, что делать дальше. Было ясно, что до заката солнца мы не успеем доехать до Абинского кладбища и произвести захоронение. Оставлять похороны на следующий день тоже было нежелательно. Во-первых, согласно шариату, нельзя покойника возвращать снова в дом, откуда он был уже вынесен на похороны. Во-вторых, это означало, что нужно повторить весь ритуал, то есть омовение, молебствие и все остальное, а следующий день был будничным, рабочим и не все, кто хотел, мог бы принять участие в похоронах. Тем более, что среди нас были и люди, прибывшие издалека, которым сегодня же надо было уехать. Решили хоронить в станице Тамань, которая расположена недалеко от паромной переправы, тем более, что на кладбище этой станины имеется мусульманский отсек. Сели в машины и двинулись к Тамани. Милицейские машины тоже двинулись за нами. Не доезжая до Тамани, нас вновь стали останавливать милиционеры. Первая машина с покойником и вторая, на которой

ехал я, а также, по-моему, еще одна следовавшая за нами, останавливаться не стали. Но остальные все же были остановлены, потому что, как говорилось позже, один из милиционеров не то растянулся прямо на дороге, не то просто вышел на середину дороги. Всех пассажиров задержанных машин высадили, отняли у водителей права, проезд к кладбищу им не разрешили.

Тем временем, мы подъехали к воротам кладбища, занесли тело отца на его территорию, вызвали кладбищенского сторожа, живущего по соседству, который очертил нам место для могилы и выдал несколько лопат.

Мы стали копать могилу. Очень торопились, потому что хотели успеть все сделать до захода солнца.

Через несколько минут к кладбищу подъехали милицейские машины. Высыпавшие из них милиционеры, правда, к нам не подошли, но блокировали двери и ворота кладбища, чтобы не пропускать туда местных жителей — крымских татар для участия в похоронах. Но несколько молодых людей все же прорвались, по-моему, перепрыгнув через забор. Они взяли у нас лопаты и стали сами копать могилу. Затем пешком пришли некоторые из тех родственников и соотечественников, автомобили которых были остановлены милиционерами.

Вскоре к кладбищу подъехала еще одна машина, откуда вышли начальник милиции г. Абинска майор Конев и начальник Темрюкского КГБ Грузин. Они вошли на кладбище и направились к нам. Грузин остановился на расстоянии семи-восьми метров от нас, а Конев приблизился к нам и в шутливой форме сказал: «Надеюсь православным можно присутствовать на ваших похоронах?» и скомандовал: «Сыновей покойного прошу подойти ко мне!» Никто к нему подходить не стал, но он сам подошел ко мне со словами: «А-а, Мустафа! Старый знакомый! Выражаю, конечно, свое соболезнование, но вот что: здесь хоронить нельзя. Забирайте своего покойника и езжайте в Абинск. Будете хоронить там».

Обстановка опять накалилась. С этим Коневым мне действительно приходилось видеться и раньше. После освобождения из ссылки в Якутии летом 1982 года я с семьей приехал в Крым, но милиционеры вывезли меня с семьей из Крыма и доставили в Абинск, где этот Конев зачитывал мне постановление об установлении за мной гласного административного надзора.

Я сказал Коневу, чтобы он свои соболезнования приберег для другого случая, а по поводу похорон уведомил, что будем хоронить здесь и никуда отсюда не уедем. Предложил ему немедленно отойти от могилы в буквальном и переносном смысле слова. Кто-то из копающих могилу, держа в руках лопату, добавил, что он не может поручиться за целостность головы того милиционера, который первым притронется к покойнику. Конев действительно отошел, пошептался о чем-то с Грузиным, и они оба удалились к стоявшим у ворот в 15-20 метрах от нас милиционерам.

Несколько раньше, еще до Конева и Грузина, к нам подходил и местный участковый милиционер Муслангер. Он пытался в основном вынудить уйти из кладбища местных крымских татар. "Одному из них, например, он сказал, что остальные-то уедут к себе в Узбекистан или еще куда-то, а тебе жить здесь, так что лучше уходи отсюда. Но и он, ничего не добившись, ушел от нас.

Больше милиционеры не пытались нам препятствовать, а только стояли в стороне, наблюдали за похоронами и перебрасывались друг с другом шуточками.

Выкопали могилу, вознесли молитву и за несколько минут до заката солнца успели опустить тело отца в землю.

Из Тамани уже разъехались по домам. Несколько машин вернулись в Абинск. Милиционеры продолжали следовать за нами вплоть до ворот. Приехали поздно ночью, женщин будить не стали и сидели во дворе. Через часа два-три к дому подъехали милиционеры и громко стали вызывать меня по имени. Я вышел к ним, и они сказали, что приехали с проверкой, то есть, чтобы проверить нахожусь я дома или нет. Тут им сказали, что какая все-таки бестактность — ведь сегодня из этого дома вынесли покойника, и неужели нельзя было хотя бы сегодня оставить человека в покое. Милиционеры ответили, что похороны их не касаются, они выполняют свой долг и обязаны проверить поднадзорного по месту, где он должен находиться.

Через несколько часов, где-то под утро, они приехали с очередной проверкой и заодно, чтобы сообщить о необходимости явиться мне к 10 часам утра к начальнику городской милиции. Часов в 9 утра они приехали в третий раз и опять напомнили о вызове в милицию.

К 10 часам утра я пришел в милицию. Меня повели в кабинет начальника, где сидели двое в штатском, а начальник — майор Конев пришел позже. Один из лиц в штатском назвался каким-то начальником из управления внутренних дел Краснодарского края, а второй, помоложе, не представился. Они сказали, что основным виновником всех вчерашних событий считают меня. «Вы знали заранее, что хоронить в Крыму вам не разрешат, но, несмотря на это, вы даже похороны своего отца постарались максимально использовать в своих политических целях», — сказали они мне. Я поинтересовался, почему же я должен был быть уверенным в том, что нас не пропустят в Крым, и почему действительно не пропустили. Они ответили, что я все сам прекрасно знаю и нечего притворяться наивным. Затем они стали говорить, что на поминки соберется, видимо, нашего народу, и предупреждать, чтобы я не пытался настраивать этих людей против власти. Я ответил, что при всем моем желании настроить людей против власти, вряд ли это у меня получится столь убедительно, как это удалось самим представителям власти — ведь они так откровенно нарушали закон и попирали наши обычаи.

В конце этой беседы они мне предложили, так сказать, мировую, которая сводилась к следующему: давайте все забудем и чтобы информация об этом инциденте никуда не уходила. Я ответил, что о «мировой» не может быть и речи, потому что они не только не признают незаконности своих действий, не дают гарантий, что таких безобразий не будет в будущем, но даже пытаются взвалить вину на участников похорон. «Поэтому, — сказал я, — по поводу этих действий властей будет куда следует написано обращение». Мне тут же стали напоминать об этих возможных последствиях. Говорили: «Зачем это вам нужно, ведь если вы опять попадете в тюрьму — это не в интересах ваших и вашей семьи, не в интересах и советской власти». Я ответил, что это зато будет в интересах уменьшений числа беззаконий в будущем. Затем меня стали предупреждать, чтобы я не уклонялся от разрешенного мне милицией Янгиюля маршрута следования и предусмотренных в этом разрешении сроков пребывания в здешних краях. Я сказал, что станица Тамань не предусмотрена в выданном мне маршрутном листе, но там, ввиду произвола властей, мы вынуждены были похоронить моего отца. Поэтому, прежде чем вылететь в Узбекистан, я обязательно постараюсь еще раз навестить его могилу, даже если за это буду арестован и вновь привлечен к ответственности за нарушение правил административного надзора. На это мне

сказали, что тут дело понятное, что я вполне могу посетить могилу бтца и никто мне в этом препятствовать не будет.

Через день я действительно посетил могилу отца в Тамани. На кладбище, недалеко от могилы отца, стоял милицейский караул, но меня и бывших вместе со мной нескольких молодых людей к могиле отца пропустили. Но при выходе из кладбища, буквально через несколько шагов, меня задержали и сказали, чтобы я шел в милицию. Участковый милиционер Муслангер сказал, что ему звонили из Абинска и приказали составить на меня протокол о нарушении правил административного надзора, поскольку в моем маршрутном листе станица Тамань не указана. Правда, он извинялся, говорил, что понимает, почему я приехал сюда и вообще в чем дело, но приказ есть приказ и т.п.

Так вот, вели разговоры о «мировой», а сами искали любой повод, чтобы хоть как-то напакостить.

Через несколько дней я выехал в Крым, где мне рассказали, как обстояло дело в день похорон в селе Текие. Там собралось около сотни людей, вырыли могилу и ожидали нашего прибытия. Сюда тоже прибыла милиция, подогнали даже пожарную машину. На дорогах, ведущих в это село, инспекция задерживала все автомашины и проверяла документы. Если оказывалось, что водитель крымский татарин, то у него под различными предлогами забирали водительские права и запрещали ехать дальше. В ^последующие после похорон дни работники КГБ выискивали, кто «организовал» сбор крымских татар на кладбище.

13 июня я вылетел из Симферополя в Узбекистан. Такова история с похоронами. По поводу обращения в Организацию Исламская Конференция. О том как, где, кем и когда это обращение писалось и подписывалось я, разумеется, полностью осведомлен. Под этим документом значится 25 фамилий, но ошибочно считать, что это фамилии подписавших обращение. Нет, это список тех, кто участвовал на похоронах. Отправленный адресату текст, конечно, подписали люди именно из этого списка, но предложено было подписывать его не всем, причины тут разные. Одни уехали еще до того, как документ был окончательно оформлен и отпечатан, некоторым другим просто не дали на подпись по другим причинам. Мое имя не включили даже в приложенный список участников похорон. Это, очевидно, по той причине, что моё имя упоминается в самом тексте обращения. Я считаю, что в этом документе всё изложено абсолютно верно.

Судья: А кто составлял этот документ, собирал подписи и отправил за границу?

Джемилев: Поскольку в этом документе нет ложных измышлений, порочащих советский строй и его политическую систему, то полагаю, что для дела не имеют никакого значения вопросы о том, кто писал этот документ, собирал подписи и куда-то его отправлял. На подобного рода вопросы я отвечать не буду.

Судья: А что вы можете сказать по поводу вашего собственного обращения к мировой общественности, опубликованного в изданной в США книге «Шесть дней»? Кто и каким образом отправил этот документ за границу?

Джемилев: В этом документе тоже всё изложено правильно. Там нет ничего, что подпадало бы под инкриминируемую мне статью и поэтому вопросы о том, кто, как и куда отправлял документ, рассматриваю как не относящиеся к существу предъявленного мне обвинения.

Прокурор: Вы рассказали только по событиям, связанным с похоронами и обращением в Организацию Исламская Конференция. Но у вас при обысках было обнаружено множество и других документов. Для чего, вообще, вы их хранили у себя?

Джемилев: После возвращения из якутской ссылки я хотел ознакомиться со всеми документами по нашему национальному вопросу и иными правозащитными материалами, которые писались или распространялись в мое отсутствие. Поэтому я попросил своих товарищей собрать эти бумаги и принести мне для ознакомления. Правда, я не успел подробно ознакомиться со всеми принесенными документами, поскольку нагрянули с обыском и всё забрали.

Прокурор: И кто именно принес вам эти документы?

Джемилев: Ну, зачем же такие нескромные вопросы? Неужто вы рассчитываете, что я начну вам называть какие-то фамилии? Если у вас есть какие-то вопросы по содержанию этих документов, то я сам смогу на них ответить. А если же наконец-то появится желание проверить правдивость изложенных в этих документах фактов, то в своем ходатайстве я уже перечислил свидетелей, которых можно было бы допросить.

Прокурор: Но вы же сейчас только сказали, что не успели ознакомиться со всеми документами, потому что их забрали во время обыска. Как же вы тогда собираетесь отвечать по фактам в документах, которых ещё не читали?

Джемилев: Изъятые документы подшиты к материалам дела. После окончания следствия, как известно, обвиняемому дают возможность знакомиться со всеми материалами. Так что я имел возможность очень внимательно прочитать все эти бумаги.

Прокурор: Но то, что хранили у себя, вы не отрицаете?

Джемилев: Я не исключаю, что все значащиеся изъятыми у меня и подшитые к делу документы, были действительно изъяты у меня. Но я не могу утверждать это с абсолютной точностью, потому что во время обыска 1 февраля 1983 года полностью опись изъятого сыщики при мне не сделали и в протоколе, с перечнем изъятого я не расписывался. Они всё сложили в мешок и сказали, что сделают опись в присутствии понятых у себя в прокуратуре. Поэтому я не исключаю, что какие-то бумаги исчезли, а какие-то прибавились со стороны.

Прокурор: А зачем им нужно что-то изымать и что-то добавлять?

Джемилев: Это нужно спросить у работников прокуратуры. То есть у них следовало бы спросить, зачем они решили нарушить требования уголовно-процессуального кодекса насчет правил проведения обысков. Они меня не пригласили даже на процедуру вскрытия мешка при своих понятых и составления описи содержимого этого мешка.

Прокурор: В числе изъятых у вас материалов были не только документы по крымским татарам, но и многое другое. Например, документы адвентистов. Зачем вам это понадобилось?

Джемилев: Я интересуюсь всем, что творится в стране и в мире. Адвентисты — это граждане нашей страны. В изъятых документах говорится о беззакониях, совершаемых против них советскими органами.

Прокурор: У вас при обыске обнаружены фотокопии предисловия и послесловия к книгам, изданным фондом «Крым» в США. Что вы можете сказать, например, по поводу попыток взвалить на советское руководство вину за трагедию,

постигшую советский народ в годы войны, а также по поводу восхвалений кровавого диктатора Пиночета?

Джемилев: Я бы не хотел давать оценку произведениям, написанным другими людьми. Коль скоро вы обвиняете меня в составлении и распространении документов, порочащих советский строй, так будьте любезны и спрашивайте меня по документам, автором которых являюсь я сам. Что касается трагедии народов во время 2-ой мировой войны, то ведь известно, что этой войне предшествовал тайный сговор между фашистским и коммунистическими лидерами — так называемый пакт Молотова-Риббентропа о разделе Европы. Поэтому, видимо, и говорится там об ответственности советского руководства.

Прокурор: А для чего вы хранили у себя фотокопии страниц изданной в США книги «Шесть дней»?

Джемилев: Эта книга о моем судебном процессе и, вполне естественно, она представляла для меня большой интерес независимо от того, правильно или неправильно в ней написано.

Прокурор: А как вы считаете, там всё правильно написано? Джемилев: Там в основном точно переписанные материалы следствия и полная запись хода судебного процесса в 1970 году в Ташкенте. Каких-либо существенных ошибок или неточностей я не заметил. Добросовестно составленная книга.

Прокурор: Предисловие тоже написано добросовестно? Джемилев: В предисловии отражена точка зрения издателя. С чем-то там я могу соглашаться, а с чем-то не совсем.

Прокурор: Ас чем, с какими утверждениями в предисловии, например, вы не согласны?

Джемилев: Это моё дело. Я же сказал, что комментировать чужие произведения не собираюсь, тем более на судебном процессе.

Прокурор: Вы сами делали фотокопии страниц этой книги? Джемилев: К моему стыду, я не умею фотографировать, обрабатывать пленки и печатать. Поэтому я попросил тех, кто умеет это делать.

Прокурор: А кого попросили, вы, как и на следствии, конечно, говорить не будете? Так?

Джемилев: Вы чрезвычайно догадливы.

Прокурор: Но вы, очевидно, разделяете изложенные в них взгляды. Иначе, зачем же снимать копии, хранить у себя?

Джемилев: Я приобретаю и храню у себя очень много разнообразных книг. Следователи, производившие у меня обыски, могут подтвердить, что в моей библиотеке было обнаружено много произведений также Маркса, Энгельса, Сталина, Ленина. Но на этом основании, надеюсь, вы не подозреваете, что я придерживаюсь коммунистических и большевистских взглядов? Судья: Нет, не подозреваем. Джемилев: Вот и спасибо.

Прокурор: Что вы можете сказать по поводу обвинения вас в составлении клеветнического документа о якобы использовании в нашей стране психиатрии в политических целях? Вы признаете свое авторство в составлении этого документа?

Джемилев: Основанием для этого обвинения послужило моё письмо Александру Подрабинеку по делу Владимира Рождествова, содержавшегося за свои политические взгляды в Ташкентской спецпсихлечебнице.

Судья объявляет, что оглашается документ — письмо Мустафы Джемилева от 4 ноября 1979 года на имя Александра Подрабинека, подшитое к тому 3-му, листы 117-118, но зачитывает лишь некоторые фрагменты из этого письма и затем спрашивает у Джемилева: «А зачем вы всё это писали Подрабинеку?»

Джемилев: Александр Подрабинек и возглавляемая им Рабочая комиссия по расследованию использования психиатрии в политических целях собирают и анализируют всю подобного рода информацию с целью содействовать прекращению в СССР практики подобного безобразия. В 1978 году, когда в промежутке между освобождением из лагеря в Приморском крае и новым арестом я жил в Ташкенте, мне из Москвы позвонили друзья и сообщили о содержавшемся в Ташкентской спецпсихбольнице политзаключенном Владимире Рождествове. Они просили оказать помощь его старушке-матери, которая выезжала из России в Ташкент на свидание к сыну. Разумеется, я встретил его мать и постарался оказать ей посильную помощь во время её пребывания в Ташкенте, ездил вместе с ней в эту самую спецпсихбольницу. Позднее, в октябре 1979 года, когда я после очередного ареста и суда был сослан в Якутию, поступило письмо от Александра Подрабинека, который к этому времени тоже был уже арестован и также был сослан в один из районов Якутии. В этом письме он просил рассказать всё, что мне известно по делу Рождествова. Точнее, в письме были конкретные вопросы, на которые он просил ответить. Копия этого письма Подрабинека имеется в деле — в томе 3-м. Отвечая на его вопросы, я в своем письме рассказал всё, что мне тогда было известно по этому делу. И если моё письмо хоть как-то помогло благородной деятельности Подрабинека, то я, конечно, очень рад.

Прокурор: В своем письме Подрабинеку вы сообщаете какие медицинские препараты давались Рождествову. Вы сами видели, как эти препараты ему давали.

Джемилев: В моем письме и не говорится, что я видел эти препараты. В письме делается ссылка на рассказ другого человека — заключенного Виктора Лазаренко, который содержался в той же палате вместе с Рождествовым и своими глазами всё видел.

Прокурор: Но разве рассказа одного человека достаточно, чтобы делать заключения о злоупотреблении психиатрией в нашей стране?

Джемилев: В инкриминируемом мне письме никаких заключений не делается, а излагаются только известные мне факты. Но таких фактов по стране набирается очень много. Совсем недавно здесь давал показания Сеутов Сервер, который тоже на своем примере говорил об этом же.

Прокурор: А почему вы вообще решили так подробно заняться делом Рождествова? Ведь он вам никем не доводится, не крымский татарин?

Джемилев: Наверное, вам действительно трудновато это понять. Дело в том, что нормальным людям свойственно реагировать на несправедливости, независимо от того, совершаются ли они против родственников, крымских татар или людей другой национальности. Кроме того, ведь Рождествов тоже был репрессирован и помещен в психлечебницу за свои политические убеждения. То есть, можете расценить как солидарность и взаимопомощь преследуемых за политические взгляды.

Прокурор: В своем письме Подрабинеку вы утверждаете, что советские врачи применяют медикаменты, чтобы сломить волю человека. На каком основании вы делаете такие выводы? Вы сами видели?

Джемилев: На подобный вопрос я уже отвечал. В моем письме нет таких обобщений, там приводятся только конкретные факты. В частности, приводятся свидетельства Виктора Лазаренко о том, что зав. отделом психлечебницы Бабаев грозил Рождествову делать ему уколы до тех пор, пока он не расскажет, как попало к нему письмо. То есть вполне очевидно, что медикаменты в данном случае применялись не в лечебных, а в карательных целях.

Судья: Это ваши домыслы. Скажите, а какое отношение вы имеете к академику Сахарову и к его жене Боннер, что решили выступить с обращением в их защиту?

Джемилев: Вы так спрашиваете, что если я работал до ареста сантехником, то обязательно должен поддерживать отношения только с сантехниками. Андрей Сахаров — это известный всему миру правозащитник, очень порядочный человек. Он и его супруга Боннер неоднократно выступали в защиту прав крымских татар. Поэтому я не мог оставаться равнодушным, когда создалась угроза для их жизни.

Судья: То есть, вы полностью разделяли его взгляды?

Джемилев: Действительно, многие его взгляды совпадают с моими собственными, но дело ведь не в этом. Я совершенно не разделяю коммунистических взглядов, но я неоднократно подписывал документы в защиту коммунистов, если их арестовывали и преследовали за правозащитную деятельность.

Прокурор: Скажите Джемилев, а вот то, что вы написали в японскую радиокомпанию «Эн-Эйч-Кей» письмо с выражением поддержки их реваншистских требований к нашим островам, вы не считаете предательством по отношению к своей родине?

Джемилев: Ну, во-первых, в том письме вообще нет ни одного слова про ваши острова. Вам бы следовало повнимательнее прочесть письмо, прежде чем задавать вопрос. А что касается обвинений в предательстве — это для меня не новость. Ваша партия и советская власть обвинили меня в предательстве и выслали со своей родины из Крыма, когда мне было ещё 6 месяцев от роду.

Судья: А какие у вас отношения с гражданином США Фикретом Юртером?

Джемилев: Он является моим родственником и поэтому отношения чисто родственные.

Судья: А с Меметом Севдияром, проживающим в США, какие отношения? Тоже родственник?

Джемилев: Нет, он не родственник. Во время пребывания на ссылке в Якутии я получил от него поздравительную телеграмму, а позднее, в декабре 1982 года, я тоже послал ему поздравительную телеграмму. Этим наша переписка и ограничилась, а моя открытка сейчас используется как обвинительный документ против меня.

Судья: Вы от них, то есть от Юртера и Мемета Севдияра, получали какие-либо посылки?

Джемилев: Да, они и многие другие друзья из-за рубежа присылали нам на ссылку в Якутию посылочки и бандероли с детским питанием, одеждой и прочими необходимыми для родившегося там нашего малыша. Но мы тоже в свою очередь отправляли им посылки и бандероли с советскими книжками,

грампластинками. Так что будет большой натяжкой, если в приговоре напишете, что клеветал на советский строй за какие-то материальные блага от империалистов. Книги, грампластинки, их отправка по почте империалистам нам тоже стоило каких-то денег.

Судья: Почему это вы решили, что мы именно так собираемся написать? Может быть, мы вовсе не думали об этом.

Джемилев: Может быть. Это я на всякий случай. Мне приходилось читать приговоры по делам других диссидентов с подобными гнусными формулировками.

Объявляется обеденный перерыв до 15 часов.

После перерыва, в 15 час. 20 мин., конвой вводит М.Джемилева в зал суда. В зале продолжается шум и перепалка близких М.Джемилева с милиционерами по поводу того, что во время перерыва из зала были вынесены несколько рядов стульев, и мест для публики стало значительно меньше.

Джемилев: (Судье) Вы могли бы вынести все стулья, за исключением одного ряда для своих сексотов, а затем сказать, что суд открытый, но мест нет...

Судья: Суд не распоряжается стульями. Это решает конвой.

Милиционеры настаивают, чтобы друзья и родственники М.Джемилева, для которых не хватило стульев, покинули зал суда, но те отвечают, что согласны слушать процесс стоя.

Судья говорит, что если этот шум будет продолжаться, то слушание дела будет невозможным. Наконец, несколько человек покидают зал, и судья приступает к продолжению допроса подсудимого. Сообщив, что оглашаются показания свидетеля Сеитвапова Эбазера на предварительном следствии от 10 августа и 1 октября 1983 года, судья зачитывает несколько фрагментов из этих протоколов допроса, где затрагивается вопрос об Обращении к главам государств — участников Хельсинкского Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Затем судья спрашивает у М.Джемилева, согласен ли он с показаниями Сеитвапова. Джемилев отвечает, что в показаниях кое-что верно, но есть и моменты, которые требуют уточнения, а посему необходимо допросить Сеитвапова на судебном заседании.

Судья: Оглашается документ — том 4-ый, лист дела 130 — письмо Сеитвапова Эбазера, обнаруженное при обыске в доме подсудимого Джемилева. (В письме говорится о нецелесообразности направлять на запад присланное ему Обращение к главам государств — участников Хельсинкского Совещания и о невозможности собрать под ним в настоящее время подписи в Крыму). Что вы можете сказать по содержанию этого письма?

Джемилев: Я не собираюсь комментировать это письмо, тем более, что оно адресовано не мне.

Судья: Кому же тогда оно адресовано и как оно попало к вам? Кто передал вам это письмо?

Джемилев: Кому адресовано — это видно из текста письма, оно начинается словами «Мераба, дорогие друзья!» То есть оно адресовано некоему кругу дорогих друзей Сеитвапова. А что касается того, кто и что мне передавал то ведь я уже говорил, что на подобного рода вопросы не отвечаю.

Судья: Оглашаются листы дела 81-82, том 3-й — показания Шамиля Сеитовича Алядинова...

После прочтения показаний Алядинова на предварительном следствии, судья спрашивает Джемилева, было ли ему известно ранее, что Мемет Муединов, принявший в Америке фамилию Севдияр, был во время войны редактором оккупационной профашистской газеты «Азат Крым» и что он приветствовал Гитлера как «освободителя народов».

Джемилев: Мне и сейчас неизвестно, что Мемет Муединов был редактором газеты «Азат Крым». В подшитом к делу номере этой газеты не указано, что Муединов является редактором. Приветственный адрес Гитлеру тоже подписан не Муединовым. А во-вторых, какое имеет отношение к делу, кто кого приветствовал 40 лет назад? Я, например, поддерживаю нормальные отношения с людьми, которые в прошлом приветствовали и другую мерзкую личность — Иосифа Сталина, если они, конечно, сейчас не являются стукачами и не вредят нашему Национальному движению.

Судья: Оглашаются показания свидетеля Кулиш Михаила Ивановича — том 5-й, листы дела 66-70...

Прочитав протокол допроса, судья спрашивает, правильные ли он дает показания. М. Джемилев отвечает, что показания Кулиш, так же как и показания других милицейских чинов, препятствовавших перевозу тела покойного на территорию Крыма, очень лживые и он обязательно также будет разоблачен в своей лжи, если будет допрошен на судебном процессе.

Судья объявляет перерыв до 10 часов утра 10 февраля 1984 года.

День шестой. 10 февраля 1984 года

Утреннее заседание суда начинается в 11 часов после очередной перепалки между милиционерами и крымскими татарами возле входа в зал суда.

Судья оглашает телеграммы от Сеитвапова Эбазера и Аметова Ильми, в которых они объясняют причины своей неявки в суд. Телеграмма Э. Сеитвапова гласит: «Телеграмму и повестку получил седьмого. Приехать в связи с болезнью детей и отсутствием средств не могу. По делу Джемилева сообщаю, что показанное следователем Азаряном обращение отношения к Джемилеву не имеет. От кого и кто привез не знаю. Об этом я дважды заявлял. На допросе добавить на суде ничего не могу. Каким образом мое письмо с комментариями попало к нему не знаю = Сеитвапов».

Аметов Ильми в своей телеграмме заявляет, что все действия представителей власти во время похорон отца Джемилева Мустафы были незаконными.

Затем судья оглашает показания Томакова Амета на предварительном следствии (том 5, л.д. 192) и спрашивает, нет ли у Джемилева каких-либо возражений по поводу этих показаний. Джемилев возражений не имеет.

Судья: Оглашаются показания свидетеля Асанова Амета (том 5, л.д. 94)...

Джемилев: Я прошу воздержаться от чтения его показаний, а вызвать его на судебный процесс.

Судья: Мы посылали ему телеграмму-повестку, но он почему-то не ответил.

Кто-то из зала выкрикивает, что это неправда, потому что он недавно разговаривал с Асановым по телефону и он выражал возмущение по поводу того, что его не вызвали на процесс.

Судья требует прекратить шум в зале, зачитывает протокол допроса Асанова на предварительном следствии и спрашивает, нет ли у Джемилева возражений по поводу его показаний. Джемилев говорит, что возражений по содержанию показаний Асанова не имеет.

Далее судья оглашает протокол допроса Бариева Лидера (том 5, л.д. 171) и спрашивает, нет ли у Джемилева возражений по поводу его показаний. Джемилев возражений не имеет.

Следующим оглашается протокол допроса свидетеля Адольфа Денисова (том 5, л.д. 124).

Джемилев: Показания насквозь лживые. У меня есть к нему несколько вопросов, но я не могу их ему задать, потому что его нет на судебном процессе. Я прошу, по крайней мере, зачитать расписку этого Денисова, которую он нам давал в день похорон на паромной переправе. Достаточно сравнить содержание этой расписки с его показаниями на следствии, чтобы убедиться насколько он лживый человек.

Оглашаются показания Кулагиной (том 5, л.д. 129). Джемилев заявляет, что показания всех милицейских чинов и работников паромной переправы, в том числе показания Кулагиной, стандартные и лживые, а посему их надо обязательно допрашивать на судебном процессе.

Оглашаются показания свидетеля Добровольского — врача санэпидстанции г.Абинска. Джемилев говорит, что с Добровольским он никогда не виделся, и о степени правдивости его показаний уместнее было бы спросить человека, которому он выдавал справку-разрешение на вывоз покойного за пределы Абинского района.

Судья: В своем письме Андрею Сахарову от 12 января 1980 года — том 3, лист дела 161 — вы благодарите его за интервью американскому корреспонденту по афганскому вопросу и выражаете готовность присоединить свою подпись к коллективному обращению с требованием отставки или привлечения к ответственности лиц, санкционировавших это, как вы выражаетесь, «кровавое вторжение». Кого вы имели ввиду, говоря о привлечении к ответственности?

Джемилев: Видимо, в первую, очередь Брежнева. Ведь он в Кремле вроде бы был тогда главным.

(Здесь происходит комичный инцидент. Стоящий возле М. Джемилева и внимательно слушавший процесс солдат конвоя растерянно смотрит на судью, Джемилева, в зал и от удивления едва не роняет свой автомат. Офицер делает ему грубое замечание, чтобы он не оглядывался, а стоял смирно. В зале смех).

Судья: Вы писали Подрабинеку о том, что такое письмо направили Сахарову? Для чего вы ему это писали? Вы что, пользовались его услугами при пересылке своих писем?

Джемилев: Возможно, я писал об этом Подрабинеку. Со своими друзьями я обменивался мыслями по многим вопросам. На ссылке в Якутии у меня было достаточно много свободного времени, и я написал своим друзьям и близким несколько сотен писем. Я не могу сейчас точно вспомнить, кому и что писал. А вообще, я считаю хамством читать чужие личные письма, да ещё их прилюдно комментировать.

Судья: Товарищ прокурор, у вас есть вопросы к подсудимому?

Прокурор: Да. Подсудимый Джемилев, я считаю, что вы очень образованный человек и, наверное, слышали о выступлении главы государства ДРА Бабрак Кармаля, который говорил, что советские войска были введены по просьбе правительства Афганистана и для оказания помощи этому государству. Как же вы после этого можете утверждать о каком-то «кровавом вторжении», «оккупации» и тому подобное?

Джемилев: Ну несерьезно же придавать значение тому, что сказал или скажет эта кремлевская кукла, привезенная из Венгрии уже после ввода советских войск в Афганистан. Даже и не слушая его, можно было догадаться, что он не скажет ничего, что противоречило бы точке зрения его хозяев. Я черпал информацию о ситуации в Афганистане из более приличных источников.

Прокурор: А какое, вообще, отношение к вашему национальному вопросу имеет положение в Афганистане? Вы же считаете себя активистом крымскотатарского движения, вот и занимались бы своим вопросом. Зачем вы решили вмешиваться в дела Афганистана?

Джемилев: Спасибо, что наконец-то признали мое право заниматься вопросами крымскотатарского движения. (В зале смех). Что касается вмешательства в дела Афганистана... Насколько я уже понял в ходе этого процесса, вводить туда свою военную армаду, убивать президента этой страны, силой оружия наводить там свой порядок — это вовсе не вмешательство в дела Афганистана, а братская помощь этой стране. Но если высказаться как-то негативно насчет этой «братской помощи», то это уже вмешательство во внутренние дела Афганистана. Правильно я вас понял? В очень интересной стране живем, правда?

Судья: Вы не должны задавать вопросы прокурору, а должны только отвечать.

Джемилев: Ну, положим, долгов у меня ни перед прокурором, ни перед вами никаких нет, а есть только право отвечать или не отвечать. Это я в такой форме ответил на вопрос. Если смысл моего ответа не понятен прокурору, то могу перефразировать и ответить в другой форме.

Прокурор: Какая у вас взаимосвязь с Шелковым и адвентистами? У вас при обыске были обнаружены документы адвентистов и запись суда над Шелковым. Зачем вы держали у себя их документы и вели запись суда?

Джемилев: Меня интересуют все национальные и религиозные движения в нашей стране и в мире. Я много слышал о Щелкове как об очень порядочном и мужественном человеке. Я хотел попасть на его судебный процесс в Ташкенте, но меня не пустили, так как процесс был закрытый. Поэтому я записывал со слов родственников, которые попали на суд.

Прокурор: На следствии вы говорили, что этим процессом интересовался Сахаров.

Джемипев: Правильно. Сахаров интересуется всеми политическими процессами в плане защиты прав человека.

Прокурор: С какой целью вы вообще занимались сбором и размножением антисоветской клеветнической литературы?

Джемилев: В ходе следствия и судебного разбирательства еще не было приведено ни одного доказательства того, что какой-то вменяемый мне документ содержит клеветнические измышления. Поэтому считаю, что пока следовало бы воздерживаться от подобного рода риторических вопросов.

Прокурор: Выступавший здесь эксперт Шейнфельд привел достаточно доказательств.

Джемилев: Эксперт Шейнфельд высказывал свою или своих начальников точку зрения по поводу инкриминируемых мне документов, но никаких доказательств не приводил. Да и вразумительных доводов в поддержку своей точки зрения он также не приводил.

Прокурор: А обнаруженные у вас листы из книги Маркмана «На краю географии», сборника «Шесть дней»? Для чего размножали эти книги?

Джемилев: Сказать «размножал книги», видимо, не совсем верно — это было не в моих возможностях. Из книги Маркмана были перепечатаны, а из сборника «Шесть дней» пересняты лишь отдельные страницы, представляющие для меня наибольший интерес.

Прокурор: А чем вызван ваш интерес к прослушиванию зарубежных радиостанций? Для чего вы эти клеветнические передачи воспроизводили на бумагу и размножали?

Джемилев: Интерес вызван элементарным желанием получать всестороннюю информацию. Кого-то устраивает лишь официальная, проходящая партийную цензуру, пропагандистская трескотня, а кто-то ищет объективную информацию. Я отношу себя ко второй категории. Мною были воспроизведены на бумагу в одном экземпляре те передачи западных радиостанций, где в какой-то форме упоминались крымские татары — эти передачи, естественно, представляли для меня наибольший интерес. Здесь все время повторяется «клеветнические передачи», «антисоветская клеветническая литература» и тому подобное. Согласен, что они явно не по вкусу советских бонз и чиновников, но чтобы говорить, что они клеветнические, ведь нужно проверять изложенную в них информацию и приводить доказательства их необъективности или лживости. Но ничего подобного ни на следствии, ни в суде не проводилось.

Прокурор: Как вы считаете, давала ли справка врача санэпидстанции Добровольского право на вывоз трупа за пределы области? Разве не понятно, что тут нужны еще и другие разрешительные документы?

Джемилев: Справка Добровольского свидетельствовала о том, что тело покойного забальзамировано и перевоз его за пределы Краснодарского края в течение нескольких дней для окружающих не будет представлять никакой опасности. Этого было достаточно для перевоза тела для захоронения на территорию Крыма, ибо это занимало всего несколько часов. Другие разрешительные документы не предусмотрены законом.

Прокурор: А вы не могли на паромной переправе поставить свои машины в стороне, не блокировать переправу, а спокойно решить вопрос с руководством?

Джемилев: Мы так и сделали, но только не на паромной переправе, а на посту ГАИ, когда впервые задержали похоронную процессию... Я же подробно рассказывал как всё происходило. Или мне нужно рассказать всё повторно?

Прокурор: И вы считаете, что с вашей стороны во время похорон никаких нарушений допущено не было?

Джемилев: Совершенно верно.

Судья: Вы размножали поэму «Бахчисарайский фонтан» турецкого писателя?

Джемилев: Да, и отправил нескольким своим друзьям и близким.

Судья: А почему вы решили, что её нужно размножить?

Джемипев: Потому что прекрасно написанное произведение, а хорошие литературные произведения должны читать как можно больше людей.

Судья: Сколько всего пишущих машинок было у вас изъято?

Джемилев: Точно не припомню, но довольно много. Почти при каждом обыске забирали и пишущую машинку, а я потом приобретал новую. Но если вы спрашиваете об этом в связи с размножением поэмы «Бахчисарайский фонтан», то машинки тут ни при чем. Поэма на турецком языке, а машинок с латинским шрифтом у меня не было. Так что переписывал от руки.

Судья: И вы не считаете этот «Бахчисарайский фонтан» клеветническим произведением?

Джемилев: Разумеется, нет.

Судья: А вы сами были в Бахчисарае? Этот фонтан видели?

Джемилев: Да, бывал и фонтан видел.

Судья: Ну и что же, из фонтана течет кровь, как пишется в этой поэме?

Джемилев: Ну, наверное, нужно видеть разницу между поэзией и бухгалтерским отчетом. Если рассуждать так, то я могу привести еще одно свидетельство «клеветы на советский строй» и «антиисторизма» в этом произведении.

Судья: Какое? Приведите.

Джемилев: Например, в поэме утверждается, что после выселения крымских татар в Крыму перестали петь птицы. Это, конечно, антиисторично и поэт Шюкрю Эльчин явно клевещет на советских птичек — они наверняка продолжали петь свои песни, независимо оттого, кого откуда выселяли. (В зале смех, аплодисменты)

Судья говорит, что все свидетели, эксперты, а также обвиняемый уже допрошены и, видимо, можно приступить к прениям сторон.

Джемилев: На вчерашнем заседании со стороны прокурора и судьи было много вопросов в связи с моим письмом Александру Подрабинеку о положении в спецпсихиатрической больнице МВД УзССР в Ташкенте. Вопросы задавались в таком тоне, как будто уже установлено, что содержание моего письма является каким-то высосанным из пальца измышлением. В деле есть показания свидетеля Лазаренко, который в основном подтверждает факты применения медикаментов и препаратов в репрессивных целях. Подлинность фактов, изложенных в моем письме Александру Подрабинеку косвенно подтверждают и руководители этой спецпсихбольницы в своем письме в прокуратуру г.Ташкента, которое имеется в деле. По фактам, изложенным в моем письме Подрабинеку, может дать показания и Решат Джемилев, о допросе которого ходатайствовал не только я, но и он сам. Напомню, что в первый день процесса председательствующая приняла заявление Джемилева Решата с ходатайством о допросе его в качестве свидетеля и даже вывела его из зала суда, обещая вызвать позже. Через несколько дней было объявлено, что он не будет допрошен, так как мотивы по поводу необходимости его допроса не имеют отношения к делу. Доводы об отказе допросить Джемилева Решата совершенно абсурдны, так как из материалов дела вытекает, что он мог бы дать показания даже по нескольким инкриминируемым мне документам и его имя неоднократно упоминается в обвинительном заключении. Не имея более вразумительных доводов против допроса Джемилева Решата, наконец, вчера председательствующая заявила, что он не будет допрошен, так как сам уклонился от допроса во время предварительного следствия. Во-первых, уклонение свидетеля

от допроса во время предварительного следствия не может быть законным основанием для отказа допросить его в зале суда. Во-вторых, из материалов дела видно, что Джемилев Решат не был допрошен, потому что был болен и находился в лечебном учреждении, а не из-за того, что якобы уклонялся. Это обстоятельство может быть подтверждено имеющимся у него документом из лечебного учреждения. Поэтому я вновь ходатайствую допросить Джемилева Решата.

Судья спрашивает мнение прокурора по поводу заявленного подсудимым ходатайства. Прокурор отвечает, что ходатайства подсудимого о вызове дополнительных свидетелей были уже рассмотрены судом и приняты соответствующие решения. Поэтому прокурор считает, что вновь заявленное ходатайство подсудимого следует отклонить.

Пошептавшись с заседателями, судья объявляет свое решение: «Ходатайство подсудимого отклонить, так как судом уже были приняты меры к обеспечению явки не явившихся свидетелей, а допрос Лазаренко и работников психбольницы нецелесообразен, так как они никакого отношения к обвинению, предъявленному Джемилеву, не имеют».

Джемилев: Исходя из того, как обошлись с предыдущими моими ходатайствами о вызове дополнительных свидетелей, я ожидал, конечно, что и в этот раз будет отказ, так как суд явно не заинтересован в расследовании фактов, которые обвинение считает «клеветническими измышлениями». Но, все же, неужели нельзя было придумать чуть поумнее формулировки для отказа? Ведь, в самом деле, абсурдно же говорить, например, что Лазаренко и работники спецпсихбольницы не имеют отношения к рассматриваемому делу, если учесть, что Лазаренко был допрошен на предварительном следствии, в деле имеется письмо руководства Ташкентской спецпсихбольницы, а в обвинительном заключении этому вопросу отведено около десятках абзацев.

Судья: Всё! Решение по ходатайству уже вынесено, и возвращаться к этому вопросу больше не будем.

Затем судья говорит, что судебное следствие можно считать завершенным и спрашивает, нет ли у сторон каких-либо дополнений.

Прокурор дополнений не имеет.

Джемилев говорит, что вряд ли имеет смысл ему делать какие-то дополнения, поскольку ясно, что опять получит отказ на все свои ходатайства. Он только просит предоставить какое-то время для подготовки к прениям, поскольку необходимо проанализировать итоги прошедших шести дней процесса.

Судья объявляет, что слово для обвинительной речи предоставляется прокурору Умаровой.

Защитительная речь подсудимого М. Джемилева

По настоящему делу мне инкриминируются две статьи из уголовных кодексов Узбекской ССР и РСФСР, предусматривающие ответственность за деяния против порядка управления государством. Это статьи 191-4 УзССР и 190-1 УК РСФСР, где говорится об ответственности за составление и распространение документов, содержащих заведомо ложные измышления, порочащие общественный строй СССР и его политическую систему, а также ст. 190-3 УК РСФСР — ответственность за организацию или активное участие в групповых действиях, нарушающих общественный порядок.

Я начну свою защиту от предъявленных мне обвинений с изложения своей позиции по обвинению в организации беспорядков, потому что на основе событий, квалифицируемых как «массовые беспорядки» было написано обращение в Организацию Исламская конференция, в составлении текста которого я обвиняюсь. То есть в связи с этим обращением мне повторно предъявляется обвинение в порочении советской политической системы, но уже по кодексу Российской Федерации. А обращение в Организацию Исламская Конференция в свою очередь текстуально связано с более широким кругом вопросов, о которых я хотел бы говорить отдельно.

Похороны 5 июня 1983 года и обвинение в организации беспорядков.

Суть обвинения меня по статье 190-3 УК РСФСР, т.е. в организации беспорядков, сводится к тому, что 5 июня 1983 года я и группа моих родственников и соотечественников пытались вывезти тело моего отца из Краснодарского края на

территорию Крыма для захоронения якобы вопреки установленных законом правил, а когда власти указали нам на это и потребовали возвратиться обратно, то не подчинились их «законным требованиям», допускали антиправительственные высказывания в ходе перепалки с представителями властей, запрудили дорогу, в результате чего в течение определенного времени паром, осуществляющий перевозки через Азовский пролив, не мог заниматься своим делом и понес ущерб в размере 190 руб. Общее руководство якобы незаконными действиями похорон возлагается на меня.

В своих показаниях я подробно говорил о том, как в действительности всё происходило, а теперь, наверное, ограничусь только анализом показаний некоторых свидетелей и приложенных к делу документов.

Обвинение целиком и полностью базируется на показаниях работников милиции, работника райисполкома и сотрудников Керченской паромной переправы, которые, говоря о незаконности наших требований пропустить похоронную процессию на территорию Крыма, утверждают почти в один голос, что процессия не была пропущена по причине несоблюдения нами санитарных правил перевозки трупов. А именно — труп перевозили без цинкового гроба. Некоторые из них еще добавляют, что у нас было не все в порядке и с документами на труп. Свидетели — участники похорон в своих показаниях события изложили в основном также как я и указали, что виновниками инцидента были именно представители властей, которые воспрепятствовали перевозке покойника вопреки законам и здравому смыслу.

Всего по поводу событий, связанных с похоронами, на предварительном следствии было допрошено 24 человека, в том числе 11 представителей властей и Керченской переправы, 11 участников похорон и двое медицинских работников. На процессе же были допрошены четверо из представителей властей, и лишь двое из числа участников похорон. Несколько других показаний были оглашены председательствующей.

Остановлюсь подробнее на основных обвинительных показаниях, т.е. на показаниях работников милиции — инспектора Мороза, зам. начальника Темрюкского РОВД майора Зайцева и зам. начальника УВД г.Керчи подполковника Адольфа Денисова. Лживость и предвзятость их показаний ясно прослеживается даже при сравнении с другими, также обвинительными и примерно в той же мере лживыми показаниями их собственных коллег.

Инспектор Мороз, остановивший похоронную процессию на посту ГАИ «Рубеж», утверждал в своих показаниях на следствии и судебном процессе, что задержал процессию случайно: мол, производил обычный осмотр проезжавших автомашин и, обнаружив в машине «Волга» ГАЗ-24 труп без цинкового гроба, запретил ехать дальше. Эти показания опровергаются участниками похорон, в частности, и допрошенными на процессе Джемилевым Анафи и Сейтвелиевым Ризой, которые сообщили, что инспектор, остановивший машины, ссылался лишь на полученные им указания от своего начальства по телефону. Лживость показаний инспектора Мороз в этой части обнаруживается и из рапорта командира взвода дорожно-патрульной службы Темрюкского РОВД, старшего лейтенанта Гудзь, который, говоря о действиях участников похоронной процессии, заявляет:

«... Вели себя вызывающе, требовали, чтобы Мороз П.И. возвратил им документы на автомобили. Я начал их успокаивать и сказал, что возвратить документы

Мороз не имеет права до тех пор пока не приедут представители ГАИ Абинска, т.к. на пост поступило указание задержать их автомобили и документы», (том.5 л.д. 8-11).

На мой вопрос Морозу П.И., чем объяснить такое противоречие и кто же из них говорит правду, Мороз на судебном процессе, как вы помните, ответил, что было указание задержать лишь машины участников похорон, а не похоронную процессию. Но процессию, мол, задержал все-таки сам, по собственной инициативе ввиду отсутствия цинкового гроба. Я думаю, что тут комментарии излишни и, вполне очевидно, что Мороз, рассказывая в своих показаниях байки об участившихся кражах автомобилей, в связи с чем, дескать, проверял весь проезжающий транспорт, и что машины участников похоронной процессии задержал случайно, сознательно лгал.

В своем рапорте Мороз П.И. также утверждал, что участники похорон отказались предъявить документы на покойника, а именно, свидетельство о смерти и справку из санэпидстанции, и что у него возникли сомнения действительно ли мы везем покойника. Правда, позднее в своих показаниях он отказался от этой грубой лжи и стал говорить, что эти документы ему показали, но в руки не давали. Но и это опровергается содержанием рапорта того же Гудзя, который пишет:

«Затем они (т.е. участники похорон) подошли к ст. инспектору ДПС Мороз П.И., требовали, чтобы он вернул свидетельство о смерти...» (том 5, л.д. 8-11).

Сознательно лгал Мороз при изложении и других довольно существенных обстоятельств. Например, в своем рапорте от 5 июня он утверждал, что первым на пост ГАИ прибыли зам. начальника милиции майор Зайцев и секретарь Темрюкского райисполкома, а про прибытие на пост ГАИ начальника КГБ Грузина он вообще не упомянул. Но в своих показаниях от 22 сентября 1983 года он говорит:

«Первым на пост приехал начальник отдела КГБ Грузин ГГ., которому доложил обстановку», (том 5, л.д. 51-53).

Объясняется это, конечно, вовсе не тем, что после трех с половиной месяцев он точнее мог описать ход событий, чем в тот же самый день, когда произошли эти события. Тут наглядно прослеживается стремление кого-то постороннего исключить противоречия в показаниях работников органов. На процессе Мороз опять начал утверждать, что первыми прибыли Зайцев и секретарь райисполкома, но после напоминания ему своих показаний на следствии он, окончательно завравшись, стал говорить, что это не имеет значения, поскольку Грузин не является его непосредственным начальником. Насколько наивны подобные доводы, полагаю, комментировать нет необходимости.

Другой свидетель, показания которого подробно цитируются в обвинительном заключении, — это зам. начальника Темрюкского РОВД майор Зайцев. В своих собственноручных показаниях от 22 сентября 1983 года он пишет, что похоронная процессия была остановлена ввиду попытки перевезти труп без цинкового гроба и отсутствия необходимых документов. То же самое он говорил и здесь. Но в своем рапорте от 5 июня 1983 года, также написанном собственноручно, он сообщает:

«... Я лично вышел по телефону на дежурного УВД и получил инструкцию, что эти лица татарской национальности в установленном порядке вопрос о захоронении в Крыму не решили, документов нет и в связи с этим пропустить колонну нельзя, необходимо вернуть в Абинск...» (том 5, л.д.19-25).

Таким образом, выясняется, что инструкция не пропускать процессию в Крым исходила из УВД, т.е. уже даже не из Абинска, а из Краснодара, расположенного в сотнях километров от места инцидента. Из Краснодара, конечно же, никак не могли видеть в каком виде мы перевозим покойника и какие есть у нас бумаги. Они твердо могли знать только о том, что у нас нет и не может быть специального разрешения из Крымского облисполкома, потому что подобные разрешения никакими правилами не предусмотрены и, во-вторых, что Крымский облисполком такое разрешение крымским татарам ни в коем случае не выдаст.

В своем рапорте от 5 июня 1983 года Зайцев пишет, что через минут 10 или 20 после его прибытия на пост ГАИ туда же приехал и начальник РО УКГБ Грузин ГГ., которого разыскали по его личному указанию, так как, цитирую, «татары выкрикивали антисоветские лозунги и заявляли, что сотрудники милиции создают конфликт, сознательно создают критический конфликт». Но через три с половиной месяца он по этому же поводу пишет совсем другое. Теперь он говорит, что об этих пресловутых «антисоветских лозунгах» якобы сообщил ему по телефону инспектор Мороз, а он, дескать, в свою очередь решил об этом сообщить начальнику Темрюкского КГБ Грузину и только после этого выехал на пост ГАИ. Почему он решил изменить свои показания в этой части понять, конечно, нетрудно, если принять во внимание рапорты и показания других работников милиции, в том числе рапорты Мороза и Гудзя, из которых видно, что Зайцев прибыл на пост ГАИ значительно позже самого Грузина и, стало быть, вызывать его не было необходимости. Но и второе, уже отредактированное утверждение Зайцева противоречит показаниям Мороза, на которого он ссылается, потому что Мороз и на предварительном следствии и здесь говорил об этих высказываниях лишь после того, как на пост прибыли и Грузин, и сам Зайцев. А на мой вопрос Морозу, были ли высказывания, которые он называет антисоветскими, до прибытия на пост Грузина и Зайцева, как вы помните, он ответил, что таких высказываний до их прибытия не было. И добавил: «Ваши люди же стояли возле меня, когда я звонил, и слышали все, что я говорил по телефону».

В своем рапорте от 5 июня Зайцев вообще не упоминает о нарушении нами каких-то санитарных правил, а только говорит об отсутствии у нас разрешения на захоронение в Крыму. В то же время он все-таки решил бессмысленным отрицать, что у нас были свидетельство о смерти и справка с разрешением на вывоз покойника за пределы района. Но в своих показаниях на предварительном следствии и здесь, на процессе, он уже основной упор делает на отсутствие цинкового гроба, т.е. того, о чем вообще на посту ГАИ не вел разговор. На судебном заседании, как вы помните, Зайцев уклонился от моего вопроса о том, какие же еще документы, кроме предъявленных, были необходимы для вывоза покойника и откуда, из каких правил или законов он взял, что нужно еще разрешение из Крыма. Вместо этого он стал вдруг здесь говорить о том, что была не совсем правильно написана справка из санэпидстанции и что там не указан диагноз смерти покойного и не указано, что он не страдал инфекционными заболеваниями и тому подобную чепуху.

Они до такой степени запутались в этих цинковых гробах, справках и антисоветских высказываниях, что вряд ли есть необходимость и дальше сличать и анализировать показания все этих лжецов. Но я остановлюсь на показаниях еще одного свидетеля из этой компании, на показаниях подполковника Адольфа

Денисова — одного из главных персонажей событий на Керченской переправе. Сам он, правда, здесь не был допрошен, хотя я очень настаивал на этом, но его показания были оглашены. Он также в своих показаниях от 5 октября 1983 года основной упор делает на отсутствие у нас цинкового гроба и слово «гроб» повторяет около десятка раз. Я не буду подробно останавливаться на всей его лжи и несуразице насчет приписываемых нам высказываниях и даже угрозах. О лживости его показаний исчерпывающе свидетельствует его же собственноручная расписка, которую он выдал нам 5 июня 1983 года. В своих показаниях он не отрицает того, что выдавал нам такую расписку, но по поводу ее содержания он говорит:

«Точное содержание расписки я сейчас не помню. Она была примерно такого содержания: «В связи с несоблюдением санитарных условий перевозки трупа и отсутствия необходимых документов по месту предполагаемого захоронения, труп не может быть перевезен».

По моему ходатайству к делу приобщен подлинник расписки Денисова, который был зачитан на прошлом заседании и гласил:

«В связи с отсутствием документов, разрешающих захоронение трупа Мустафаева Абдул Джемиля 1899 г. рождения в Белогорском районе, согласования с Крымским облисполкомом и Краснодарским крайисполкомом, труп перевозить из Краснодара в Крым запрещается.

Зам начальника УВД г. Керчи п/п мил. А.Ф. Денисов. 5.06.83 г. 18.20.»

В своих показаниях он говорит в основном только о якобы несоблюдении нами санитарных правил и цинковом гробе, а здесь ни слова о гробе и санитарных правилах, а только заведомо незаконное, абсурдное и циничное требование, чтобы ему предъявили разрешения из обл- и крайисполкомов.

Кроме того, в своих показаниях он утверждал, что участники похорон категорически отказались сообщить ему в каком именно районе Крыма они собираются произвести захоронение, но из этой же короткой расписки видно, что и тут он солгал, ибо ему сообщили о месте предполагаемого захоронения и что захоронение предполагалось в Белогорском районе.

В свете этого остается только гадать, чего же больше заложено в этом «свидетеле» — наглости или тупости. Зная, что у нас в руках его собственноручная расписка и в то же время столь откровенно лгать в своих показаниях — это все-таки, наверное, не признак ума.

И вот на показаниях таких-то «свидетелей» строится все обвинение по статье 190-3 УК РСФСР.

Но допустим все-таки, что они в своих показаниях не лгали и что действительно они нас не пропустили в Крым только из-за того, что не было цинкового гроба, хотя, правда, допустить это очень трудно, так как расписка Денисова говорит совершенно о другом. Соответствовали бы эти требования букве и духу закона?

В деле имеются тексты санитарных правил, предусматривающие правила перевозки и захоронения умерших: общесоюзные санитарные правила, утвержденные зам. главного государственного врача СССР от 10 февраля 1977 г., и машинописная копия текста правил, утвержденных министром жилищно-коммунального хозяйства УССР от 14 марта 1979г. Эта копия, т.е. копия правил Украинской ССР. перепечатана и заверена следователем, который вел настоящее дело. Но к делу эти украинские правила никакого отношения не имеют, потому что конфликт

произошел на территории РСФСР, и перевозить покойника собирались на пароме Керченской паромной переправы Азовского морского пароходства Министерства морского флота СССР, т.е. общесоюзного министерства. Поэтому здесь может речь идти о соблюдении или несоблюдении участниками похорон требований общесоюзных санитарных правил. А для какой цели следователь решил приобщить сюда и украинские правила, причем, не подлинник, а машинописную копию собственного изготовления, можно только строить догадки.

Так вот, в общесоюзных правилах (пункт 2.9) говорится:

«Перевозка трупов умерших к месту погребения разрешается любыми транспортными средствами (железнодорожный, авиационный, автомобильный и др.) по получении специального разрешения на провоз от соответствующего транспортного ведомства...»

Мы провозили покойника в собственном автомобиле. Следовательно, брать разрешение у какого-то ведомства автотранспорта не было необходимости.

Пункт 2.11 этих же правил гласит:

«При перевозке умершего железнодорожным и авиационным транспортом труп должен быть помещен в оцинкованный, герметично запаянный гроб, изнутри заполненный веществом, впитывающим влагу. Металлический гроб помещается в деревянный, плотно сколоченный ящик для транспортировки в багажном отделении».

Мы не собирались в дальнейшем перевозить покойного ни железнодорожным, ни авиационным транспортом, не собирались сдавать в багажное отделение какого-либо из этих видов транспорта. Мы собирались перевезти покойника на пароме также в собственном автомобиле, а паром, как известно, не относится ни к железнодорожному, ни к авиационному транспорту, которые оговорены в этих санитарных правилах. Поэтому статья правил, где говорится о цинковых гробах, к нам не могла быть применима.

Следователь в обвинительном заключении цитирует также пункт 3.1.9. инструкций по Украинской ССР, которые предусматривают перевозку умерших в оцинкованных и герметически запаянных гробах, помещенных в специальные контейнеры, также водным транспортом. Как я уже говорил, украинские правила здесь не применимы, поскольку речь идет о перевозке на транспорте общесоюзного ведомства и о конфликте не на территории Украинской ССР. Кроме того, паром, о котором идет речь, перевозит самостоятельные транспортные средства, т.е. автомобили и железнодорожные составы, которые руководствуются собственными правилами перевозок. То есть и здесь не могла идти речь о том, чтобы покойный был в оцинкованном гробу и специальном контейнере для сдачи этого контейнера в багажное отделение, которого, между прочим, у этого парома нет.

Наконец, вопросы элементарной логики. Время в пути на этом пароме через пролив от порта Кавказ до порта Крым занимает лишь примерно час. Так не будет ли сумасбродством и глупостью ради этого одного часа помещать этот гроб в деревянный контейнер, чтобы через час или два распаковать контейнер, отпаять гроб и произвести захоронение? Конечно же, это могло быть только незаконным, циничным и издевательским крючкотворством.

Обратимся теперь к вопросу о том, насколько правомерны были требования представителей властей относительно разных разрешительных справок, которые якобы мы обязаны были предъявить для перевозки покойника на территорию Крыма. То есть обратимся к вопросу о правомерности тех требований, которые действительно предъявлялись нам.

Пункт 2.5. общесоюзных санитарных правил гласит: «Захоронение производится при предъявлении соответствующего документа из местного ЗАГСа».

Пункт 2.9: «... Для оформления перевозки умершего с места, где последовала смерть к месту погребения в другом районе или городе страны, необходимо получить справку-разрешение на перевоз от местной санитарно-эпидемиологической станции (по месту смерти) по предъявлении заключения лечебного учреждения о причине смерти».

Итак, два документа: документ из местного ЗАГСа, т.е. свидетельство о смерти и справка из санэпидстанции. Никаких других справок и разрешений ни общесоюзными, ни украинскими санитарными правилами не предусмотрено. О том, что эти документы нами предъявлялись видно из показаний работников органов, а справка из санэпидстанции, которая выдается только при предъявлении свидетельства о смерти, приобщена к делу.

Но даже из показаний работников органов и Керченской паромной переправы видно, что они требовали еще и иные разрешения, в первую очередь, как это видно из расписки А.Денисова, разрешения из Краснодарского крайисполкома и Крымского облисполкома. А эти абсурдные требования никакими правилами не предусмотрены.

Прокурор в своей обвинительной речи говорила, что представители власти не могли предъявить нам соответствующие правила, обосновывающие их право не пропускать на территорию Крыма по той причине, что был воскресный нерабочий день, учреждения не работают и, стало быть, найти тексты этих правил и инструкций было невозможно.

Из материалов дела видно, что на место прибыли высшие чины местной власти — секретарь райисполкома, начальники и замы начальников КГБ и милиции, было мобилизовано около сотни милиционеров, в воздух подняли вертолет с дополнительным контингентом милиционеров из Краснодара, на специальном катере из Керчи прибывает подполковник Денисов с еще 30 милиционерами. А вот отыскать служащего соответствующего учреждения и взять из его конторы соответствующие правила, видите ли, было невозможно ввиду воскресенья. Разве не звучит это более чем наивно? Они не хотели предъявлять нам этих писанных правил, потому что в них нет пунктов, которые оправдывали бы их действия. И неужели не было видно с самого начала, хотя бы даже из этих противоречивых, лживых и пронизанных шовинистическим духом рапортов и показаний разные чинов, что они выдвигали заведомо незаконные требования? И является m преступным деянием неподчинение произволу и беззаконию?

Я уже тут не говорю об их действиях в день похорон на Таманском кладбище и на кладбище в Белогорском районе Крыма, которые никак не могут быть увязаны ни с пресловутым цинковым гробом, ни с какими-либо справкам облисполкомов и крайисполкомов.

Таким образом, обвинение по статье 190-3 УК Российской Федерации является необоснованным и заведомо лживым. Оно имеет целью оправдать вопиющее беззаконие властей и дискредитировать ставшее достоянием широкой гласности обращение участников похорон в Организацию Исламская Конференция по поводу их беззакония и глумления над чувствами и элементарными правами крымских татар.

Выдвинутое против меня обвинение в распространении заведомо ложных измышлений, порочащих общественный строй СССР и его политическую систему,

по содержанию инкриминируемых мне деяний и материалов можно подразделить на три отдельные темы:

— порочение политики советского руководства в национальном вопросе и, в первую очередь, в национальном вопросе крымских татар;

— необоснованное обвинение властей в злоупотреблении психиатрией в политических целях;

— клевета на внешнюю политику советского руководства.

I. Обвинение в клевете на национальную политику

Начну с деяний, документов, материалов и произведений, связанных с национальным вопросом. Сюда относятся:

— Связь с «Национальным центром крымских татар» в Америке, с Фондом «Крым», опубликование в одном из изданий Фонда «Крым» моего обращения «К мировой общественности»;

— Составление текстов обращений крымских татар «Главам государств-участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» и в Организацию Исламская Конференция;

— Мое заявление Генеральному прокурору СССР от 18 августа 1982 г.;

— Перепечатка фрагментов из книги В. Маркмана «На краю географии», изданной в Иерусалиме в 1979 г;

— Хранение фотонегатива документа «Положение мусульман в России»;

— Прослушивание и запись текстов передач западных радиостанций;

— Распространение поэмы «Бахчисарайский фонтан» турецкого поэта Шюкрю Эльчина;

— Попытка создать молодежную группу крымских татар для поездки на «Олимпиаду-80» в Москву.

Связь с «Национальным центром крымских татар» и Фондом «Крым» в Америке,

обращение «К мировой общественности».

Утверждается, что с 1977 года я поддерживал связь с «Национальным центром крымских татар» в Нью-Йорке, а этот центр, оказывается, основал так называемый Фонд «Крым» и опубликовал несколько книг, содержание которых очень не нравится советским органам. Это книга Андрея Григоренко «А когда мы вернемся...», которая, как видно из подшитых к делу ксерокопий текста его предисловия и оглавления, посвящена национальной проблеме крымских татар, повествует о моем участии в крымскотатарском национальном движении и Омском процессе по обвинению меня в клевете на советский строй. Вторая книга — сборник «Шесть дней», который содержит полное описание процесса в г.Ташкенте по обвинению меня и покончившего впоследствии самоубийством поэта Ильи Габая также обвиненного в клевете на советский строй. В предисловии и послесловии к этому сборнику, фотокопии которых подшиты к делу, примерно на 50 страницах описываются преследования, которым я подвергался за свое участие в правозащитном движении в СССР и предпринятые за рубежом меры в мою защиту. Кроме того, в этом сборнике помещено обращение «К мировой общественности», написанное мною в июне 1978 года по поводу самосожжения Мусы Мамута.

С лета 1974 года по 22 декабря 1977 года я находился в местах лишения свободы в лагерях Омска и Приморского края. Правда, из лагеря Приморья до Америки не очень далеко, во всяком случае, ближе чем до Ташкента, но все равно ни о какой связи с заграницей оттуда не могло быть и речи — туда с большими перебоями едва доходили письма даже от родных и близких в СССР. За оставшуюся неделю 1977 года, то есть с 23-го по 31 декабря тоже, наверное, вряд ли можно было обменяться посланиями с «Национальным центром», даже если бы письма согласилась доставлять советская дипломатическая почта. Поэтому, наверное, надо согласиться, что следствие тут явно переборщило.

Правда, один из руководителей «Национального центра крымских татар» в Нью-Йорке Фикрет Юртер доводится мне близким родственником. С ним мои родные и я переписываемся в течение многих лет, может быть лет 15-20. Почти все письма и даже фотографии, полученные от него мной и моим братом, в течение последних 6-7 лет были изъяты во время обысков. Изъяли также официальное приглашение (вызов) на постоянное жительство в США, высланное им мне в 1978 году. Все эти письма, фотографии и вызов перечислены в протоколах обысков у меня и у моего брата. Корреспонденция проходила через почту и, разумеется, не могла содержать того, что особо заинтересовало бы органы. В тех случаях, когда переписка из-за погрешностей почты надолго прерывалась, приходилось обмениваться приветами или новостями с помощью тех, чья переписка с близкими за рубежом пока проходила нормально. Вот все, что можно сказать о моих связях с «Национальных центром крымских татар» в Нью-Йорке, которым обвинение придает столь зловещий смысл. Но если даже у меня с «Национальным центром» были бы более тесные контакты, то и в этом случае, конечно, это мое личное дело и внутреннее дело Национального движения крымских татар. Ограничивать контакты со своими родными и соотечественниками за рубежом в угоду целям и интересам карательных органов мы, разумеется, не настроены. Для развития этих контактов и обмена информацией мы будем пользоваться всеми доступными средствами — это наше право, предусмотренное международно-правовыми нормами.

На странице 9 обвинительного заключения проводится перевод выдержки из черновика моего письма Фикрету Юртеру, которое писалось в 1978 году. Говорится, что будто бы в этом письме я, используя какие-то условности, сообщаю «о результатах идеологической обработки отдельных советских граждан». Во-первых, перевод письма с турецкого языка на русский редактором газеты «Ленин байрагьы» Тимуром Дагджи сделан не совсем верно. Пропущены некоторые слова, а переводы некоторых зачеркнутых в черновике слов приложены не к месту. Но даже если исходить из приводимого текста перевода, пусть даже допускать, что в этих словах есть еще какой-то скрытый смысл, то все равно нужно, наверное, обладать поистине шизофренической фантазией, чтобы из приводимых слов делать те выводы, к которым приходят составители обвинительного заключения, т.е. что я будто бы с помощью условностей сообщаю «о результатах идеологической обработки отдельных советских граждан».

В обвинительном заключении говорится, что я получал от Фонда «Крым» вещевые посылки. Даже если бы я действительно получал какие-то посылки от этого Фонда, то и в этом случае у органов не было бы законных оснований попрекать меня этим. Речь идет о Фонде, который ставит своей целью

способствовать решению крымскотатарского национального вопроса и вполне естественно, если этот Фонд будет оказывать какую-то помощь, в том числе материальную, репрессированным участникам национального движения и их семьям. В общем, это наше внутреннее дело и отчитываться перед органами на эту тему я, конечно, не собираюсь. Я только хочу обратить внимание на то, что и утверждение о якобы полученных мною от Фонда «Крым» вещевых посылках голословны. Для обоснования этого утверждения в обвинительном заключении делается ссылка на листы 212, 213 и 214 тома №2 материалов дела. Но листы эти представляют из себя тексты моих писем трем зарубежным адресатам, а именно, Ларри Маргитич в Бостоне (США), Р. Томпсон, проживающей во французском городе Марлей ле Руа, и Николь Картан, проживающей в Париже, которые никакого отношения к Фонду не имеют. В этих письмах сообщается, в числе прочего, о получении нами в Якутии посылки с пеленочками и всем необходимым для нашего новорожденного сына от Ларри Маргитич, бандероли с детским питанием от Р.Томсон, а в письме жительнице Парижа Николь Картан говорится: «Вашу бандероль с презентами для наших детей, отправленную 4 мая, мы получили незадолго до отбытия из Зарянки» и т.д. В этой связи обращает на себя внимание то бесстыдство, с которым органы способны в политических целях опошлять взаимоотношения людей, интерпретировать эти взаимоотношения в таком свете, что будто бы за рубежом вообще нет людей, которые ничего кроме собственной выгоды не преследуют.

О составе Фонда «Крым» я впервые узнал, уже будучи арестованным по настоящему делу, когда меня ознакомили с ксерокопиями нескольких страниц Андрея Григоренко «А когда мы вернемся...», в том числе с ксерокопией страницы, где помещено объявление об учреждении этого Фонда.

Характеризуя учредителей Фонда, обвинение, со слов зам. главного директора программы Узбекского телевидения Р.Шейнфельда, сделавшего так называемое «заключение экспертизы» по поводу содержания инкриминируемых мне материалов, отмечает, что среди них есть бывшие советские граждане А. Левитин-Краснов, П.Литвинов, Б. Шрагин, Андрей Григоренко, которые по материалам советской прессы известны как антисоветски настроенные отщепенцы, а также невозвращенцы и среди них бывший ответственный работник профашистской газеты «Азат Крым» Мемет Севдияр.

На прошлом заседании этот Шейнфельд, как известно, был здесь допрошен в качестве эксперта. На мой вопрос о том, что же писала советская пресса об упомянутых бывших советских гражданах и в связи с чем эта пресса называла их отщепенцами, Шейнфельд, как вы помните, ничего вразумительного не ответил. Сообщил только, что писалось много, но что именно и о ком писалось, оказывается, вспомнить не может. Пытался только пересказать статейку Агатова-Петрова против Петра Григоренко в «Неделе», которая приобщена к делу. Причем выяснилось, что Андрея Григоренко — члена Фонда «Крым» и автора книги «А когда мы вернемся...», о котором, кстати, никогда ничего в советской прессе не писалось, он путает с бывшим генералом советской армии Петром Григоренко, который в списке учредителей Фонда «Крым» вовсе не значится. Такую же девственную неосведомленность он проявил и по вопросам, затронутым и в остальных материалах, по которым он сделал свое «заключение экспертизы» и которые все без исключения назвал клеветническими и антисоветскими. А выводы этого «эксперта» почти дословно повторены в обвинительном заключении.

Большинство бывших советских граждан, значащихся в списке учредителей Фонда «Крым», я знал лично, был знаком с ними. Анатолий Левитин-Краснов — церковный писатель, автор книг и статей о бесчеловечных преследованиях служителей церкви после революции, сам подвергался репрессиям при Сталине, был реабилитирован при Хрущеве и вновь репрессирован при Брежневе. В Советском Союзе публиковал иногда статьи на теологические темы в журнале Московской Патриархии. Неоднократно выступал в защиту прав крымских татар. Павел Литвинов — внук известного советского дипломата и министра иностранных дел СССР Максима Литвинова, автор сборника «Процесс четырех» о судебном процессе над Гинзбургом, Галансковым и другими, осужденными по политическим мотивам, выступал в защиту прав крымских татар, за участие в демонстрации на Красной площади в Москве против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году был осужден к нескольким годам ссылки, эмигрировал из СССР после отбытия срока.

Я читал и статьи против них в советских газетах. Может быть, для совершенно неосведомленных они могут показаться убедительными, но я их знал достаточно хорошо, был знаком с подробностями «дел», за которые они преследовались, и могу сказать, что ничего в этих статьях, кроме дремучей лжи и клеветы на этих людей, не содержится. Степень объективности статей против репрессированных, по политическим мотивам я имел возможность, так сказать, испытать на собственной шкуре, т.е. когда были опубликованы в нескольких советских газетах статьи против меня самого. Кстати, в деле (том 4, л.д. 215-223) имеется изъятое при обыске мое письмо под заголовком «О чем темнит «Вечерний Ташкент» по поводу статьи Ю.Кружилина против меня. Вы можете проверить достоверность каждого написанного в моем письме слова и убедиться до какой степени лживости и низости могут опускаться авторы подобного рода статеек.

Поэтому участие упомянутых бывших советских граждан в Фонде «Крым» я могу объяснить только как продолжение их благородной деятельности, начатой еще здесь, их неравнодушием к чужим проблемам, к чужой беде, а не какой-то враждебностью к СССР.

С Меметом Севдияром я, конечно, лично не знаком, не доводилось с ним и переписываться. Только, как я уже говорил при ответах на ваши вопросы, обменялся с ним поздравлениями по случаю дня рождения. Но следствие, видимо, решило, что представляется очень удобный случай, чтобы скомпрометировать меня, как активиста Национального движения крымских татар за возвращение на Родину, так сказать, «уличив» в связях с человеком, который в годы войны сотрудничал с нацистами. Произведены допросы кое-каких «свидетелей», которые сообщают, что Мемет Севдияр, в прошлом Мемет Муединов, сотрудничал и даже был одним из редакторов профашистской газеты «Азат Крым». К делу подшита фотокопия одной страницы, по-видимому, самого броского номера этой газеты, в которой помещен приветственный адрес А. Гитлеру в связи с его 53-летием и в котором о Гитлере говорится как об освободителе народов от большевистской заразы.

Что можно сказать по поводу этой грязной и неумной провокации! Спрашивается, для чего нужны были органам следственные материалы о деяниях этого человека в годы войны, и зачем нужно было номер газеты «Азат Крым» за 1942 год приобщать к делу человека, который к этой газете никакого отношения не имеет и даже родился уже после опубликования этой газеты?

Но коль скоро эти материалы приобщили к делу и даже по ним допрашивали свидетелей, то я изложу свое мнение и по этому поводу.

Во-первых, никто из опрошенных свидетелей не видел и не читал ни одной статьи в газете «Азат Крым» за подписью Мемета Муединова, не знают, о чем он писал в этой газете и писал ли вообще. Писатель Шамиль Алядин, допрошенный по этому поводу на следствии, явиться на судебное заседание отказался. Очевидно понял, какую ему пытались отвести неблаговидную роль в этом деле. Писатель Решит Мурат, допрошенный на судебном заседании 6 февраля, говорил, что даже вообще не видел ни одного номера этой газеты, но сообщил, что эта газета была профашистская, оккупационная. Ну, конечно же, раз она издавалась с разрешения оккупационных властей, то она могла существовать только в том случае, если отражала точку зрения оккупантов. Это обычное для фашистских и иных тоталитарных режимов явление — они терпят только такую прессу, которая хвалит их режимы, воспевает правящую партию и мудрость партийных бонз. Свобода информации при таких режимах исключается. Поэтому допустим наверняка, что если Мемет Муединов что-то публиковал в этой газете, то оно было выдержано в духе пропаганды нацистов. Это обстоятельство в годы войны, конечно, немаловажное и я не собираюсь оправдывать и защищать подобного рода публикации. Но вопрос тут в другом.

В своей обвинительной речи прокурор коснулась темы Отечественной войны, говорила о 20 миллионах, погибших в этой войне. Позволю себе коснуться этой темы в нескольких словах и я.

Многим известна обстановка предвоенных лет — «ежовщина», аресты и расстрелы тысяч ни в чем неповинных, тотальный террор над мыслью и совестью людей, расцвет доносительства и пресмыкательства перед властью, всего того, что несет с собой любой диктаторский режим. Все пи могли сразу понять, что явившаяся новая диктатура оккупантов, ничем не лучше старой?

Положим, Мемет Муединов действительно ратовал за разгром большевизма, чернил на страницах этой газеты советскую власть. Но он, по крайней мере, не участвовал в расстрелах советских работников, то есть не делал того, что эти советские работники делали с совершенно невинными людьми в 36-39-е годы. Заметим еще, что крымских татар, сотрудничавших с нацистами, как теперь уже признано и советским правительством, было не много. Основная часть мужского населения была призвана в советскую армию и сражалась против нацистов. Те, кто сотрудничал, ушли вместе с ними из Крыма в апреле 1944 года, а те, кто не успел уйти, были почти все расстреляны или отправлены в лагеря в первые же дни после прихода Красной армии. Остались лишь мирные жители и те, кто в тылу воевал против нацистов.

И вот через месяц, 18 мая 1944 года все эти мирные жители, участники сопротивления против нацистской оккупации, все крымские татары до единого, включая раненных, находившихся в госпиталях и даже имевших ордена героев Советского Союза, были погружены в товарные вагоны и вывезены из своей Родины на Урал и в Среднюю Азию без имущества и средств к существованию, в результате чего лишь в первые годы после выселения погибло около 46 процентов населения. Выселены были и те, кто, как выступавший здесь писатель Решит Мурат — бывший работник газеты «Сталин байрагьы», только тем и занимались, что прославляли в стихах и прозе советскую власть, «мудрого» и «гениального вождя» Сталина и «вождей» помельче. Высланы были только за то, что они по национальности крымские татары. А вслед за выселением в прессе

началась пропагандистская свистопляска о народах— предателях, которая вряд ли чем-то в принципе отличалась от розенберговских рассуждений о полноценных и неполноценных нациях. Так чем же эта пишущая на подобные темы братия была лучше той, которая писала в газетах «Азат Крым» или «Фёлькишер беобахтер»? А ведь никто из тех, кто оболгал и чернил грязью репрессированные народы, не понес какого-либо наказания. Они дожили свои годы в благополучии. Напрасно прокурор пытался представить дело так, что я будто бы чуть ли не симпатизирую фашистам. Просто я не вижу существенной разницы между коричневым, красным, желтым и другими цветами фашизма. (Аплодисменты)

Прошло почти четверть века со времени окончания войны, и только в сентябре 1967 года был издан указ правительства, где в туманных и обтекаемых фразах признается все-таки, что выселение всего народа было незаконным. А до этого указа, вполне очевидно, правительство рассматривало весь народ как нацию изменников, неполноценных, а протесты против такого положения, конечно же, рассматривались как деяния антигосударственные, как клевета на мудрую национальную политику советского руководства. Но несмотря и на этот указ, двери Крыма по-прежнему остаются для крымских татар практически закрытыми.

Обратимся теперь к тому, чего же добивается Фонд «Крым». Цели и задачи этого Фонда излагаются в объявлении о его учреждении, которое помещено в книге Андрея Григоренко «А когда мы вернемся...» (том 1, л.д. 10).

Эти задачи сформулированы следующим образом:

«— распространять информацию о положении, в котором находятся татары и другие национальные и религиозно-этнические меньшинства Крыма;

— предавать гласности факты политических и административных репрессий против участников Крымского национального движения;

— способствовать сохранению и развитию материальной и духовной культуры Крыма.»

Так какие же из этих задач являются антикоммунистическими и подрывными? Вполне очевидно, что основная цель «Национального центра» и Фонда «Крым» — способствовать справедливому разрешению национального вопроса крымских татар. Если вышеприведенные цели и задачи Фонда «Крым» будут осуществлены, то разве это нанесет ущерб советскому государству и коммунистической идеологии? Скорее, наверное, наоборот. Поэтому истинных врагов государства, действительно подрывающих к нему доверие, следует искать среди тех, кто противодействует справедливому решению нашего национального вопроса.

Мне известно, например, что среди публикующихся нынче на нашем языке писателей есть человек, который в годы войны сотрудничал с нацистами куда более активнее, чем Мемет Муединов. Он носил их униформу и оружие. Я не хотел бы называть его имя, потому что я в принципе противник того, чтобы в основу отношения к человеку бралось его прошлое, а не его сегодняшние дела» (Аплодисменты). Этот человек нынче' является членом КПСС, пишет книги на советско-патриотические темы, а в национальном вопросе крымских татар является проводником политики, которой придерживаются органы. Сейчас, например, он ратует за то, чтобы крымские татары не добивались возвращения в Крым, а переселялись бы в Мубарекский район Кашкадарьинской области.

В свете этого вполне очевидно, что Мемет Севдияр вызывает ярость органов вовсе не из-за того, что он сорок с лишним лет назад сотрудничал в оккупационной

газете, а именно за деятельность, направленную на справедливое решение нашей проблемы (Аплодисменты).

Верно, что акции, предпринимаемые «Национальным центром крымских татар» в Нью-Йорке, не способствуют сегодня поднятию авторитета СССР на международной арене. Но будут эти акции проводиться или нет, зависит от Советского правительства.

Например, в обвинительном заключении говорится, что 1 марта 1979 года «Национальный центр крымских татар» во главе с Фикретом Юртером организовал провокационное сборище возле советского представительства в Нью-Йорке. Зачем же себя обманывать? Ведь речь идет о митинге протеста против преследований участников Национального движения крымских татар в СССР. И вполне очевидно, что если бы не было этих незаконных преследований, то не было бы этих митингов и демонстраций.

В одной из книг Фонда «Крым», а именно, в сборнике «Шесть дней» («Белая книга») действительно опубликовано мое обращение «К мировой общественности», которое обвинение квалифицирует как клеветническое. Это обращение было написано мною в связи с трагическим событием, имевшим место 23 июня 1978 года в селе Беш-Терек Симферопольского района Крыма. Речь идет о том, что преследования властями крымских татар, возвращающихся на свою Родину, столь беззаконны и бесчеловечны, что человек по имени Муса Мамут в знак протеста заживо сжег себя перед представителями властей.

В своем ходатайстве в начале процесса и даже до начала процесса я просил расследовать факты, изложенные в сборнике «События в Крыму», где более полно представлены размеры произвола властей в отношении крымских татар. Но ходатайство было отклонено. Таким образом, нет никакого юридического основания считать этот документ клеветническим.

В документе совершенно верно говорится и о том, что в Крыму уничтожены культурные памятники крымских татар, разрушены мечети, осквернены и уничтожены кладбища. Известно, что в Крыму к моменту присоединения к России в 1783 году насчитывалось около 2000 мечетей, к 1917 году их было около 700, а сейчас там нет ни одной действующей мечети. Кладбища мусульманские стали ликвидировать сразу же после выселения крымских татар, а надмогильные памятники были вывезены как строительный материал и использовались в том числе для строительства заборов и свинарников. Если это не осквернение, то что же вообще называется осквернением? После выселения крымских татар все книги на нашем языке, в том числе даже труды Маркса, Ленина и самого Сталина были собраны и сожжены. Это всем известные факты и отрицать их просто нет смысла.

Обращения главам государств — участников Хельсинкского совещания

и в Организацию Исламская Конференция

Документ, озаглавленный «Главам государств — участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе», как это видно по тексту, является проектом обращения группы крымских татар. Обвинение считает, что его составителем являюсь я, и в качестве доказательства ссылается на заключение так называемой судебно-автороведческой экспертизы, на показания Сейтвапова Эбазера и на факт обнаружения у меня при обыске письма Сейтвапова Эбазера с его отзывом по поводу этого обращения.

Свое мнение по поводу подобного рода экспертиз и аргументированности их заключений я высказал на предварительном следствии и здесь при допросе эксперта Расулова. 10 февраля были зачитаны показания Сеитвапова на предварительном следствии от 10 августа 1983 года и его телеграмма в адрес суда, где он сообщает, что не может прибыть на процесс ввиду болезни детей, заявляет, что, по его мнению, я никакого отношения к обращению «Главам государств — участников Хельсинкского совещания...» не имею и что он не знает, каким образом его письмо с отзывом по поводу этого обращения попало ко мне. Но я не собираюсь на этом основании отмежевываться от этого обращения. Просто, я считаю, что автором обращения, да и любого другого документа считается всегда только тот, кто его подписывает. Я этот документ не мог подписывать по той причине, что моя фамилия здесь указана в числе лиц, которых авторы предлагают вызвать на совещание в Мадриде для дачи показаний по нашему национальному вопросу. Содержание обращения вполне соответствует моим взглядам и воззрениям по национальному вопросу крымских татар, и если бы моей фамилии не было в списке представителей, то я его непременно бы подписал.

Конечно, я в курсе всех подробностей того, как и при каких обстоятельствах писалось это обращение. В нашем архиве хранится и экземпляр этого обращения с подписями. Оно не было отправлено адресатам, потому что существовало мнение, что надо бы выяснить окончательное отношение Андропова к нашему вопросу. Для меня лично его отношение стало ясным в первые же месяцы после прихода его к власти, когда началась новая серия обысков в домах участников национального движения, были арестованы Ю.Османов, Мурахас Нурфет и Александров Г.М., имена которых упоминаются и в материалах этого дела. Но приходится иногда считаться с иллюзиями своих товарищей.

В обвинительном заключении цитируются предложения из обращения, которые, по мнению обвинения, свидетельствуют о криминальности этого документа. Например, цитируются, как клеветнические, слова о систематическом уничтожении в СССР крымскотатарской интеллигенции и что «тысячи людей были казнены или умерщвлены в тюрьмах и лагерях по обвинению или просто подозрению в недостаточной приверженности к коммунистической идеологии и режиму».

То, что это было действительно так, причем, по всей стране, признавалось на XX и XXII съездах КПСС. Участниками национального движения в свое время был составлен, правда, далеко не полный список фамилий репрессированных и этот список включает многие сотни людей. А по примерным подсчетам в те годы было расстреляно, отправлено в тюрьмы и лагеря около 10 тысяч крымских татар и, конечно же, в первую очередь это были лучшие представители национальной интеллигенции.

Далее, в обвинительном заключении говорится:

«В обращении подвергнут критике Указ Президиума Верховного Совета от 5 сентября 1967 года и утверждается, что в этом законодательном акте якобы «содержится претензия правительства на право и в дальнейшем распоряжаться судьбами и территориями народов, в зависимости от того, сочтут ли эти народы верными своей власти или нет».

В Указе от 5 сентября 1967 года выселение крымских татар из Крыма по обвинению всего народа в измене объясняется тем, что, дескать, факты сотрудничества с нацистами отдельных групп крымских татар были необоснованно

отнесены ко всему татарскому населению. Таким образом, здесь вовсе не осуждается сама эта фашистская практика обвинения целых народов в измене или неполноценности, не говорится о том, что выселение народов со своих территорий является, как это было признано Уставом Международного Нюрнбергского Трибунала, преступлением против человечности. Здесь вопрос лишь сводится к тому, что, мол, при оценке числа сотрудничавших произошли какие-то ошибки. Поэтому о незаконных претензиях правительства и в дальнейшем распоряжаться судьбами и территориями народов в проекте обращения «Главам государств — участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» говорится вполне справедливо.

В обвинительном заключении утверждается, что изданное на основании упомянутого Указа Постановление ПВС СССР открыло возможность лицам татарской национальности переселяться в Крым. Таким образом, обвинение все же не отрицает теперь того, что вплоть до 1967 года существовало антиконституционное и противоречащее элементарным представлениям о законности положение, когда людей лишают тех или иных прав из-за их национальной принадлежности. Здесь уместно было бы вспомнить, что и тех участников Национального движения крымских татар, которых судили до этого Указа, тоже цинично обвиняли в том, что они клевещут на самую мудрейшую в мире национальную политику КПСС, поскольку, дескать, крымские татары пользуются исключительно теми же правами, что и другие граждане. Но что касается утверждения обвинения, что будто бы постановление ПВС СССР от 5 сентября 1967 года открыло возможность татарам переселяться в Крым, то это, конечно, очередное лицемерие и заведомая ложь. Это постановление вовсе не открыло и даже не имело ввиду открывать такук: возможность, поскольку в нем говорилось не об отмене, а о новом порядке применения статьи 2 негласного антиконституционного Указа ПВС от 28 апреля 1956 года, которая гласила, что крымские татары не имеют права возвращаться в Крым и требовать возвращения им конфискованного при выселении их имущества. И если нескольким тысячам крымских татар на сей день все-таки удалось поселиться в Крыму, то это лишь благодаря их собственным, порою поистине героические усилиям, после долгой и упорной борьбы за прописку с бюрократическим аппаратов •который не считается ни с правовыми нормами, ни с элементарными правилами чести. Поэтому в проекте обращения «Главам государств — участников Хельсинкского совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе» вполне справедливо говорится, что «новое постановление свидетельствовало преемственности политики брежневского руководства с политикой имперской России режимов Сталина и Хрущева в отношении Крыма и крымских татар».

О событиях, послуживших поводом для обращения в Организацию Исламская Конференция, я достаточно подробно говорил в своих показаниях и в порядке защиты от обвинения по статье 190-3 УК РСФСР. То есть считаю, что события изложены в этом документе верно, также верно сделаны и обобщающие выводы. Обвинение считает, и также на основе заключения упомянутой судебно-автороведческой экспертизы, что составителем этого обращения являюсь. Оспаривать это я не считаю нужным и этичным. Кроме того, если власти обязательно нужно кому-то отомстить за то, что их безобразия на похоронах моего отца стали достоянием широкой гласности, то, конечно же, будет более справедливо, если вообще тут уместно говорить о справедливости, чтобы кара

была возложена на меня, ибо события произошли на похоронах моего отца, и я был главным сторонником того, чтобы исполнить предсмертную волю отца — похоронить его на Родине. Об этом я, разумеется, нисколько не сожалею, и никогда не буду сожалеть, так как сделать все возможное для выполнения воли отца было моим долгом (Аплодисменты). Только я хотел бы порекомендовать властям, чтобы они не разжигали свой аппетит и не искали других жертв в связи с обращением в Организацию Исламская Конференция. Я имею в виду возбуждение уголовного дела против моего брата. Могу твердо обещать, что новая репрессия не принесет властям никаких политических выгод.

Заявление Генеральному прокурору

Следующий документ, в какой-то мере связанный с нашим национальным вопросом, это мое заявление Генеральному прокурору СССР от 18 августа 1982 года. В этом заявлении говорится о необоснованности установления за мной гласного административного надзора после отбытия срока ссылки, незаконном выселении меня вместе с семьей из Крыма и незаконном принуждении жить в г.Янгиюле без права выезда из этого города. В конце заявления говорится, что все эти вопиющие нарушения закона в отношении меня и моей семьи я могу рассматривать как репрессию за мое участие в Национальном движении крымских татар.

Экземпляры этого заявления были отправлены первоначально, разумеется, исключительно в те инстанции, куда они были адресованы — Генеральному прокурору СССР и в копии прокурору Ташкентской области. В течение долгого времени не было никакого ответа, хотя, судя по почтовым уведомлениям, заявление было доставлено адресатам своевременно. Наконец, из прокуратуры СССР поступила отписка о том, что мое заявление «на рассмотрение» направляется в прокуратуру Ташкентской области. Затем было письмо от начальника следственного управления прокуратуры области некого Погребижского, где в двух-трех словах, без всяких обоснований, говорилось, что надзор за мной установлен правильно. Далее в этом же письме в довольно хамовитых тонах мне делалось «предупреждение», смысл которого сводился к тому, что если я буду продолжать протестовать против предпринятых в отношении меня мер, то буду привлечен к уголовной ответственности. Текст письма этого Погребижского был изъят у меня при обыске вместе с другими бумагами, но почему-то к делу его не приобщили. После этого я еще раз обращался в прокуратуру СССР, но опять мое заявление было переправлено этому самому Погребижскому, от которого я получил опять такой же ответ.

Текст моего заявления Генеральному прокурору СССР от 18 августа 1982 года был передан радиостанцией «Свобода» лишь 1 мая 1983 года, то есть более чем через восемь месяцев. Если бы заявление было рассмотрено советскими инстанциями в предусмотренные законом сроки и были приняты меры по восстановлению законности, то вполне ясно, что оно никуда бы не уходило и никакими бы радиостанциями не передавалось. Надеюсь, это дает возможность органам убедиться, что хамство и угрозы — это не тот тон, которым можно разговаривать со всеми гражданами.

Книга В. Маркмана «На краю географии»,

документ «Положение мусульман в России».

Мне вменяется также размножение некоторых страниц из книги В.Маркмана «На краю географии», изданной в Иерусалиме в 1979 году.

В деле (том 4, л.д. 15-88) имеется ксерокопия всей этой книги, которая препровождается справкой о том, что две фотокопии книги Маркмана были изъяты при обыске у Заселевича Иосифа, привлеченного к уголовной ответственности 13 ноября 1982 года. У меня были изъяты машинописные перепечатки 7-8 страниц из этой книги, где повествуется о пребывании в лагере Красноярского края участника Национального движения крымских татар Решата Джемилева, упоминается Мустафа Джемлев и в нескольких строках со слов Решата Джемипева говорится о национальной проблеме крымских татар.

Обвинение считает, что в этой книге содержится «кпевета на политику КПСС в национальном вопросе, на Советское государство в целом и на его отдельные органы». В качестве примера клеветы на национальную политику в обвинительном заключении приводится выдержка из книги, где говорится о присоединении Тувы к Советскому Союзу, об уничтожении советскими властями сторонников независимости Тувы, о бесчинствах и грабежах советских солдат в тувинских селениях и т.д., цитируется из книги перефразированные строчки из советского гимна: «Союз нерушимый республик голодных схватила за горло великая Русь» (Аплодисменты, возгласы «верно!» Судья гневно стучит по столу, требуя прекратить шум).

Но эти фрагменты мною не перепечатывались, поэтому говорить об обоснованности или необоснованности утверждений автора книги об обстоятельствах присоединения Тувы и вообще по другим затронутым в этой книге вопросам я не считаю нужным. Могу только на основании собственного опыта пребывания в советских лагерях сообщить, что жизнь заключенных в этой книге описана в общем верно.

Что касается перепечатанных мной из этой книги выдержек, то для проверки достоверности изложенного на этих страницах я ходатайствовал вызвать для, допроса человека, о котором там пишется, т.е. Джемилева Решата. С просьбой допросить его в качестве свидетеля обращался к вам и сам Джемилев Решат, но ходатайство не было удовлетворено. Поэтому любые утверждения о клевете по поводу содержания этих страниц могут быть только голословными.

Я обвиняюсь также в хранении с целью размножения и распространения фотонегатива документа «Положение мусульман в России». По утверждению обвинения этот фотонегатив был изъят у меня во время обыска 1 февраля 1983 года. Может быть, действительно среди различных фотопленок, изъятых во время обыска, были и кадры с этим текстом, но абсолютной уверенности у меня в этом нет, потому что пленки при изъятии не просматривались и их содержания в протокол не заносились.

Как я уже говорил при ответе на вопрос прокурора по поводу других, изъятых при обыске в этот день текстов различных документов, все они, в том числе и фотопленки, представляли из себя архивные материалы и были доставлены мне по моей просьбе для ознакомления. Фото-негативы с документов снимаются не обязательно для размножения, но также и для компактного хранения.

Судя по воспроизведенному следственными органами фотонегативу текста, документ «Положение мусульман в России» составлен не участником Национального движения крымских татар, потому что там по поводу Крыма и Крымской АССР изложены несколько иные концепции, чем те, которых мы придерживаемся. Я не берусь судить о том, что в этом документе верно и что не соответствует действительности, но каждый человек вправе высказывать и излагать свои взгляды и суждения по любым вопросам.

Тексты передач западных радиостанций.

С национальным вопросом крымских татар связаны и ряд передач радиостанций «Голос Америки» и «Свобода», в прослушивании, записи на магнитофон, а затем в перепечатке текстов которых на пишущей машинке я обвиняюсь.

Это в основном информационные сообщения о демонстрациях солидарности с крымскими татарами в Нью-Йорке у здания ООН, сообщения о судебном процессе Джемилева Решата в Ташкенте в 1979 году, выступления и интервью Айше Сейтмуратовой, в которых говорится о крымскотатарском национальном вопросе. Что именно в этих сообщениях есть клевета, в обвинительном заключении не конкретизируется.

Правда, в одной из этих передач приводится интервью Петра Григоренко с корреспондентом «Голоса Америки» по поводу ратификации договора ОСВ-2. Не берусь судить, что именно в высказываниях Петра Григоренко по вопросу разоружения верно и что неверно, я почти совсем не разбираюсь в этих ракетах и бомбардировщиках. Петр Григоренко — бывший генерал Советской армии и ему эта тема более близка и знакома. Но все эти передачи, в том числе и интервью П.Григоренко, я записывал и перепечатывал, потому что в них в той или иной мере говорилось или просто упоминалось о крымских татарах. Как я уже говорил при ответе на вопрос прокурора, я эту информацию собирал для того, чтобы иметь представление о том, насколько верно на Западе и в какой форме трактуется наш национальный вопрос.

В этой связи я хотел бы упомянуть еще вот о чем. Московское радио и еще много других советских радиостанций вещают на зарубежные страны круглосуточно и, если не ошибаюсь, примерно на 80 языках. Я часто прослушивал передачи московского радио, например, на английском и турецком языках, и вряд ли можно сказать, что передачи эти выдержаны в духе дружелюбия к государственным и политическим системам, к политике правительств тех стран, на граждан которых эти передачи адресуются. Но ни одна страна, это я знаю хорошо, не глушит ни советские, ни другие радиостанции. А некоторые страны глушение передач радиостанций расценивают даже как международное преступление — пиратство в эфире. Соответственно, ни одна страна, кроме некоторых коммунистических, не запрещает своим гражданам прослушивать и записывать зарубежные радиопередачи. Почему же это должно рассматриваться как преступление здесь, в стране, которую предписано считать самой демократической и свободной? Может быть, затыкать рты людям и заставлять их слушать только собственную пропаганду — это какая-то новая, неведомая несмышленому человечеству форма демократии и свободы. Но это является грубым нарушением международно-правовых норм и соглашений, подписанных Советским государством, в том числе Хельсинкских соглашений и

Всеобщей декларации прав человека, статья 19 которой предусматривает право граждан получать и распространять информацию независимо от государственных границ. (Аплодисменты).

Поэма «Бахчисарайский фонтан» Шюкрю Эльчина.

Поэма «Бахчисарайский фонтан» турецкого поэта Шюкрю Эльчина, в распространении которой я обвиняюсь, была опубликована в 1981 году в 9221 выходящего в Турции журнала «Турецкая культура» и действительно, как говорится об этом в обвинительном заключении, была выслана мне жителем Турции Хаканом Къырымлы.

Тема поэмы — выселение крымских татар из Крыма в 1944 году, говорится о горе, печали и слезах высланных, о тяжести разлуки с родной землей, Имеются, конечно, свойственные для поэтических произведений аллегории — перестали петь птицы, земля потрескалась от безводья, высохла трава и т.д. Поэма мне понравилась и я действительно переписал и отправил ее кое-каким своим друзьям и близким, которые умеют читать по-турецки. Позднее поэма была размножена фото— и ксероспособом.

Написана она, конечно, не в советском духе и не может доставить удовольствия тем, кто хотел бы игнорировать существование крымскотатарской проблемы. Но даже мне, казалось бы, уже давно знакомому с иезуитским мышлением этих искателей крамолы, и в голову не пришло, что поэма эта может быть квалифицирована как «клеветнический документ, содержащий заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный строй».

Судя по материалам следствия, поэма первоначально была направлена в редакцию журнала «Йылдыз» на крымскотатарском языке. Следователь в своем письме главному редактору журнала Шамилю Алядинову от 26 июля 1983 года просит поручить работникам редакции сделать отзыв по содержанию этой поэмы, где сообщить, содержатся ли в ней заведомо ложные измышления, порочащие общественный строй СССР и его политическую систему. В деле имеется подстрочный перевод поэмы, исполненный работниками журнала «Йылдыз», а также отзыв по содержанию поэмы за подписью трех писателей — Шамиля Алядина, Закира Къуртнезира и Лидера Османова. В этом отзыве вкратце излагается содержание произведения и в конце говорится, что «стихотворение целиком и полностью посвящено осуждению выселения татар из Крыма».

Но подобный отзыв следователя не устроил, потому что один лишь факт осуждения выселения крымских татар из Крыма в 1944 году под статью не подгонишь, тем более, что и правительство указом от 5 сентября 1967 года было вынуждено осудить это выселение. Следователь выносит новое постановление о назначении так называемой судебно-литературоведческой экспертизы, проведение которой поручается Союзу писателей УзССР. Союзу писателей предписывается ответить на два вопроса:

1. Какова идейно-политическая направленность поэмы? и

2. Содержатся ли в поэме заведомо ложные измышления, порочащие общественный строй СССР и его политическую систему?

Но, видимо, и в Союзе писателей сообразили, чем попахивает это далеко нечистоплотное предписание, особенно, если об этом станет известно зарубежным

и, в том числе, турецким коллегам по перу. Поэтому Союз писателей попросту уклонился от исполнения этого поручения. Может быть, я переоцениваю сообразительность руководства Союза писателей УзССР. Возможно, оно уклонилось от этой «экспертизы» по каким-то другим причинам. Факт только тот, что в деле нет «экспертного заключения» работников Союза писателей УзССР, хотя согласно статей 68 и 70 УПК УзССР они обязаны были дать заключение по поставленным им вопросам.

И вот поэма направляется теперь уже в третью инстанцию — в институт языка и литературы им. Пушкина при академии Наук УзССР. Сотрудники этого института — кандидаты филологических наук Сарымсаков Б. и Хаккулов И. формулируют свой «Отзыв» на поэму прямо-таки в соответствии с необходимой для следствия диспозицией статьи уголовного кодекса УзССР. Они заявляют, что «произведение насквозь пропитано антисоветизмом», «идейное направление поэмы антиисторично и абсолютно не соответствует Советской действительности», «в поэме содержатся заведомо ложные измышления, порочащие общественный строй СССР и его политическую систему». Заодно эти умники в своем заключении дают распоряжение крымскотатарским писателям — критикам «дать должный отпор подобным клеветническим взглядам «поэтов», проживающих за рубежом». А в конце своего заключения они пишут, что «перевод и распространение таких произведений у нас в стране должно рассматриваться как вредное действие, направленное против воспитания советских людей в духе советского патриотизма».

Эти эксперты, как известно, были по моему ходатайству вызваны на процесс для допроса по поводу их «экспертного заключения». Выяснилось, что они подлинника поэмы не видели, турецким языком не владеют, а свое «заключение» делали по представленному им подстрочному переводу.

Им были мною заданы вопросы: 1. Что именно в поэме антиисторично и не соответствует советской действительности?; 2. В каких именно строчках поэмы излагается информация, содержащая заведомо ложные измышления, порочащие общественный строй и его политическую систему?; 3. Повлияло ли ознакомление с поэмой на состояние их собственного «духа советского патриотизма», а если нет, то почему они решили, что поэма может оказать дурное влияние на состояние «духа советского патриотизма» других граждан?

Разумеется, ничего вразумительного они не ответили. Сарымсаков сказал, что это было давно, он не помнит содержания поэмы, и что после этой поэмы ему пришлось рецензировать сотни других статей. Ему было предложено вновь ознакомиться с переводом поэмы и указать эти самые «антиисторические», «антисоветские» и «клеветнические» строки, но он отказался сделать это, а председательствующая заявила, что эти вопросы к делу никакого отношения не имеют. Из обрывочных фраз второго «эксперта» Хакупова после неоднократно заданных ему вопросов удалось только узнать, что, по его мнению, сам «дух» поэмы нехороший и что вообще на такие темы, т.е. на тему выселения крымских татар, писать не следует. В общем, выяснить где же именно антиисторизм, антисоветизм и клевета в этой поэме у «экспертов» так и не удалось. Не хотел бы я вновь иронизировать по поводу примера «клеветы» в поэме, столь неудачно приведенной председательствующей Петросян на следующий день после допроса этих «экспертов». Но, наверное, все-таки нужно знать предел, куда можно соваться

с уголовным кодексом, а куда никак нельзя, хотя бы в интересах советского престижа в зарубежных литературных кругах.

Молодежная группа и «Олимпиада -80»

Мне инкриминируется еще одно деяние, вернее, намерение совершить некое деяние, о котором тоже, видимо, следует говорить в связи с обвинением в клевете на национальную политику советского государства. Речь идет об утверждении обвинения, что будто бы по моему указанию из Якутии мои единомышленники планировали в Узбекистане создать некую крымскотатарскую молодежную группу, которая должна была выехать в Москву на Олимпийские игры 1980 года и совершить там какие-то «провокационные акции, привлекающие внимание иностранцев». И это мероприятие будто бы было спланировано и разработано мною совместно с Московской группой «Хельсинки».

Ни из обвинительного заключения, ни из показаний свидетелей, допрошенных по этому поводу на предварительном следствии, нельзя уяснить о каких же именно акциях идет речь, то есть что же именно должна была совершить предполагаемая молодежная группа в Москве во время олимпийских игр, чтобы привлечь внимание иностранцев. И почему же должно было привлечь внимание только иностранцев? Не понятно также, в чем заключается преступность этих предполагаемых акций. Ведь, в конце концов, внимание иностранцев, да и вообще людей другой публики можно привлекать по-разному. Не удалось это выяснить и при допросе здесь тех людей, которые упоминаются в обвинительном заключении в связи с этими акциями. Мустафаев Гани, на которого делается основная ссылка, заявил здесь, что никаких поручений относительно «Олимпиады-80» я в Якутии ему не давал и даже не вел с ним разговоров на эту тему. Он сказал только, что здесь, в Узбекистане, у него были разговоры с некоторыми молодыми крымскими татарами о необходимости собираться для изучения своего родного языка, истории и культуры своего народа.

В обвинительном заключении делаются ссылки на мое письмо на английском языке от 24 марта 1980 года, якобы написанное Аблаеву Решату, в котором я будто бы осуждаю Мустафаева Гани за невыполнение им своих обещаний по поводу планировавшихся акций на олимпийских играх, обвиняю его и других молодых людей в не исполнительности, чрезмерной осторожности и боязни за свою шкуру.

Допрошенный здесь Аблаев Решат сообщил, что письмо это было адресовано вовсе не ему и что с его содержанием он ознакомился только в кабинете следователя, когда дали прочесть перевод письма. Я приведу здесь весь отрывок этого письма, из которого следователь сделал подобные выводы, в обратном переводе с английского языка на русский. В письме говорится:

«...Ты спрашивал меня насчет того, можно ли писать обо всем в письмах открытым текстом. Я считаю, что при переписке, следует придерживаться такого основного принципа: все, что уже стало известно неприятелям, не должно быть ^секретом» для других людей. Конечно, нет никакого сомнения в том, что письма, адресованные мне, я читаю не первым. Но, в любом случае, я полагаю, что намного лучше информировать друг друга, чем быть чрезмерно «осторожными». Первое приносит намного больше пользы, чем второе. Что касается меня, то я

привык писать обо всем открытым текстом, потому что я всегда и в любом месте могу повторить свои слова. Разумеется, есть вещи, которые следует обсуждать персонально, но никогда не следует забывать, что в нашей ситуации трудно установить четкую границу между осторожностью и трусостью. Есть одна хорошая восточная пословица: «Более всего ценят свою шкуру те, чья шкура ничего не сюит».

Меня совершенно не беспокоит, как ты думаешь, молчание Ганнибала w № вовсе не беспокоюсь по поводу его лояльности ко мне. Достаточно, если он всегда будет верен общему делу. Меня только интересует, почему он не исполнил то, что мы с ним здесь обсуждали.

Я написал тебе на этом языке, потому что ты не указал на конверте свой почтовый индекс, и я посылаю это письмо посредством нашего общего знакомого. Но ты можешь ответить мне на русском языке, если хочешь, или на крымскотатарском, если можешь.»

Но вот как интерпретируют этот отрывок из письма составители обвинительного заключения:

«В связи с тем, что Мустафаев не выполнил поручение Джемилева, последний 24.03.80 направил Аблаеву Р. письмо на английском языке, в котором осуждал Мустафаева и других представителей молодежи, упрекал в не исполнительности, чрезмерной осторожности и «боязни за шкуру», (стр. 13).

Надо ли комментировать недобросовестность авторов обвинительного заключения? Есть ли в письме хоть одно слово об олимпиаде и предполагаемых акциях, об осуждении мною каких-то молодых людей, обвинения в трусости и шкурничестве в чей-то адрес за невыполнение каких-то моих поручений?

В письме действительно выражается недоумение или досада по поводу того, что Мустафаев Гани не выполнил своих обещаний. А обещания эти, как подтвердил Мустафаев здесь, заключались в том, что он должен был съездить к моей дочери, а потом сообщить мне как обстоят у нее дела, здоровье и т.п. Об этом говорится и в моих письмах дочери от 29 сентября 1979 г. и 14 октября 1979 г., которые подшиты к делу — том 2, л,д. 204 и 205. В этих письмах, в частности, говорится:

«Высылаю тебе две фотографии. Молодой человек рядом со мной на снимке, возможно, заедет к тебе. Зовут его Гани. Ты расскажи ему о своих делах и нуждах...» (Из письма от 29 сентября 1979 г.)

«Гани-ага, о котором я говорил тебе в прошлом письме, уже вылетел отсюда в Ташкент и, видимо, скоро навестит тебя».

(Из письма от 14 октября 1979 г.)

Раз, уж есть такое пристрастие читать чужие письма, то, по крайне мере, следовало бы читать их внимательнее и делать правильные выводы.

Обратите внимание хотя бы на дату, когда было написано письмо на английском языке. Оно было написано 24 марта 1980 г., т.е. почти за четыре с лишним месяца до начала Олимпийских игр в Москве. Почему же я должен был осуждать Мустафаева Гани или еще каких-то молодых людей, упрекать их в трусости за не совершение будто бы запланированных акций на олимпиаде, если до этой олимпиады есть еще столько месяцев. У следствия не хватило ума подумать хотя бы об этом (Аплодисменты). Было только желание состряпать «дело» потолще.

Заодно прослеживается и явная попытка следствия настроить допрашиваемых молодых людей против меня, внести разлад в среду участников Национального движения. Например, следователь задает Мустафаеву Гани такой вопрос:

«Вам оглашается письмо Джемилева М. Аблаеву Решату от 24.03.80 г., в котором он выражает свое возмущение тем, что Вы не выполнили данных ему обещаний при встрече в Янгиюле. Поясните, о какой встрече в Янгиюле идет речь и что Вы обещали Джемилеву?»

И далее:

«Недовольство Вашим поведением Джемилев выразил не Вам, а Аблаеву Решату. Расскажите, какую роль играл Аблаев в подготовке молодежной группы и другой деятельности по национальному вопросу?» (том 3, л.д. 147-148).

В моем письме на английском языке, как известно, нет ни единого слова о встрече в Янгиюле, этот город там не упоминается вообще. Стало быть, следователь в своих недобрых целях Мустафаеву Гани читал заведомо неверный перевод письма или, может быть, самим же составленный текст письма от моего имени. Таковы методы следствия, о которых, кстати, подробно говорила и допрошенная здесь журналистка Сеутова Сабрие.

Но допустим все-таки, что какая-то молодежная группа крымских татар действительно собиралась выехать в Москву на Олимпийские игры и устроить демонстрацию с требованием вернуть крымских татар на Родину и эта акция привлекла бы внимание иностранцев. Во всяком случае, такую именно версию высказал мне следователь на предварительном следствии. Но и в этом случае — где же тут криминал? Как же насчет статьи Конституции, которая гарантирует право трудящихся на митинги и демонстрации? Если бы такая демонстрация действительно состоялась, то, конечно, можно было бы с избытком найти «свидетелей», вроде упомянутых Мороза, Зайцева, Денисова, которые расписали бы, как эти молодые люди нарушили работу транспорта, выкрикивали антисоветские лозунги или нецензурную брань и, стало быть, совершили хулиганство или массовые беспорядки. Но под какую статью уголовного кодекса можно подвести лишь подозрение о том, что кто-то задумал воспользоваться своим конституционным правом на демонстрации?

II. О злоупотреблении психиатрией

Я обвиняюсь также в том, что в 1979 году направил автору изданной за рубежом книги «Карательная медицина» Александру Подрабинеку письмо, в котором сообщил о мучительном положении Владимира Рождествова в Ташкентской спецпсихиатрической лечебнице МВД, куда он был помещен после ареста по обвинению в клевете на советский государственный строй. В обвинительном заключении сообщается, что основная часть этого письма с моего согласия' была опубликована А. Подрабинеком в самиздатовском «Информационном бюллетене» №21 Рабочей комиссии по использованию психиатрии в политических цепях от 17 февраля 1980 года.

Упомянутое письмо, действительно, как это правильно указано в обвинительном заключении, было моим ответом на просьбу А. Подрабинека сообщить всё, что мне известно об этой спецпсихбольнице и содержащихся в ней по политическим мотивам граждан. В своем письме я оперировал той информацией, которую получил при посещении этой спецпсихушки лично вместе с матерью В. Рождествова, а также сообщением В.М. Лазаренко, который содержался в течение долгого времени в одной камере вместе с Рождествовым, и с которым я случайно встретился в Таштюрьме при этапировании меня на ссылку в Якутию.

В обвинительном заключении сообщение о моем письме А. Подрабинеку от 4 ноября 1979 г. препровождается таким текстом:

«Он сообщил Подрабинеку ранее собранную информацию об учреждении УЯ 64/цб МВД УзССР, дополнив ее вымыслом о том, что в отношении находившегося там «диссидента» В.Рождествова будто бы применялись препараты и делали какие-то уколы, рассчитанные на то, чтобы сломить волю больного, от которых его сгибало вчетверо, заставляя корчиться от боли» (стр. 10).

Во-первых, в моем письме информация преподносится в более беспристрастном тоне. Там нет таких выводов, вроде «рассчитанные на то, чтобы сломить волю больного». Там только, со ссылкой на конкретный источник информации, сообщается, какие именно и при каких обстоятельствах применялись к Рождествову препараты и какое они оказывали воздействие на его состояние. Например, со слов Лазаренко В.М. в моем письме сообщалось, что в психбольнице у В. Рождествова было обнаружено письмо, поступившее к нему минуя цензуру и что для выяснения каналов, откуда было получено это письмо, зав. отделением некто Бабаев Роберт Михайлович вынуждал Рождествова принимать препараты «галапередол», «трицидил» и делали ему еще кое-какие уколы, которые доставляли Рождествову нестерпимые муки.

Во-вторых, нигде в моем письме Рождествов не называется «больным», так как я имею основания считать, что помещен он был в это учреждение вовсе не из-за состояния своего здоровья.

На предварительном следствии по содержанию моего письма А. Подрабинеку был допрошен в качестве свидетеля Лазаренко В.М., а также послан в Ташкентскую спецпсихбольницу с просьбой ответить на вопросы:

Содержались ли в данном учреждении Рождествов В.П. и Лазаренко В.М., в какой период, в каком отделении, с каким диагнозом вменяемости и содержались ли они вместе в одной палате;

Был ли у Рождествова В.П. инцидент с медперсоналом учреждения в связи с обнаруженным у него нелегальным письмом, работал ли в это время Бабаев P.M.;

Имеются ли или имелись ли ранее препараты «Трицитал» (в таблетках) и «Галапередол» в каплях и таблетках, если да, то их назначение и характер действия?

Давали ли Рождествову эти препараты в связи с его отказом рассказать, по каким каналам он получил упомянутое письмо?

В деле имеются показания Лазаренко В.М., который был допрошен согласно отдельного поручения следователя прокуратуры г.Ташкента прокурором Мариинского района Кемеровской области и письмо руководства спецпсихбольницы с ответами на вышеперечисленные вопросы следователя. Со ссылкой на эти показания и письмо руководства спецпсихбольницы в обвинительном заключении делается вывод, что мое письмо А.Подрабинеку является клеветническим, потому что, во-первых, цитирую:

«Допрошенный в качестве свидетеля Лазаренко показал, что имел с Джемилевым кратковременную встречу, во время которой разговоров о характере болезни Рождествова и его лечении не было».

Во-вторых:

«По сообщению учреждения УЯ 64/цб от 25.08.83 г. В. Рождествову назначались препараты, допущенные к использованию Минздравом СССР в зависимости от состояния здоровья, а не в связи с его поведением».

Действительно, Лазаренко В.М. в своих показаниях утверждает, что тех подробностей о положении Рождествова, которые приводятся в моем письме А.Подрабинеку, мне не рассказывал. Понять почему он решил отрицать то, что рассказывал мне в тюрьме и по пути этапирования, я думаю, нетрудно, если ознакомиться с текстом «отдельного поручения» следователя прокуратуры г.Ташкента прокурору Мариинского района по поводу необходимости допроса Лазаренко В.М. Из этого «отдельного поручения», с которым, конечно же, был ознакомлен и Лазаренко, можно понять, что расследуется уголовное дело в отношении меня по обвинению в клевете на общественный строй и политическую систему СССР и что одним из инкриминируемых мне документов является письмо о злоупотреблении психиатрией со слов Лазаренко. Более того, это письмо с информацией со слов Лазаренко было опубликовано в нелегальном самиздатовском «Информационном бюллетене».

Можно себе представить смятение этого человека с 4-классным образованием после получения такой дозы столь многозначительной информации и осуждать его за некоторую неискренность вряд ли приходится. Я дважды ходатайствовал, чтобы Лазаренко был вызван для допроса и на процесс. Если это так важно установить, рассказывал ли он мне о положении Рождествова или нет, то я мог бы напомнить Лазаренко некоторые подробности. Например, я мог ему показать собственноручные его записи в моем блокноте, где он указал наименования применявшихся медикаментов и написал свой адрес. Однако мои ходатайства о его вызове, также как и ходатайство о вызове сотрудников спецпсихбольницы не были удовлетворены. Я абсолютно уверен в том, что Лазаренко не был вызван на процесс именно из-за опасения, что он полностью подтвердит информацию о положении Рождествова в спецпсихбольнице г.Ташкента, которую я сообщал в письме А.Подрабинеку.

С лихвой он сделал это и в своих показаниях на предварительном следствии. Я процитирую наиболее существенные фрагменты его показаний:

«В Ташкентской психбольнице я все время находился в отделении №1, заведовал которым Бабаев Роберт Михайлович, который впоследствии стал главным врачом всей больницы...

Рождествова я знал и действительно наши кровати находились рядом... Кстати, Рождествов также сидел за политику... Рождествова довольно часто «садили на уколы», «дезерцин» и «аталарин», очень болезненные. Ухудшает сон. По-моему, Рождествова на всем протяжении лечения садили на такие уколы, брали его на «растормашку», когда после укола больной все начинает рассказывать. Кроме того, давали таблетки «галапередол», после которых человек не находит себе места. Если сидишь, то охота ходить. Сковывает весь организм. Мне тоже давали такие таблетки, когда я стал говорить врачам, что они хотят меня убить. Так вот у меня было желание удариться головой о стену с разбега... Рождествову «галапередол» таблетками давали все время и помногу...» (том 3, л.д. 141-143).

Что касается ответа руководства спецпсихбольницы на письмо следователя, то, разумеется, вряд ли можно было ожидать от них подтверждения того, что какие-то медикаменты и их дозировка применяются также в репрессивных целях. Но, прочитав внимательнее их письмо, можно получить хотя бы косвенное подтверждение достоверности и правдивости информации, изложенной в моем письме А. Подрабинеку. Обратите внимание хотя бы на следующие строки из этого официального письма:

«... Лазаренко находился в одной палате с Рождествовым... В марте 1979 г. Рождествов через санитара пытался нелегально передать записку с другое отделение. Вызванный по этому поводу на беседу сообщил, что в конце февраля 1979 года нелегально отправил письмо своему товарищу, проживающему в Ташкенте. В этот период начальником отделения работал Бабаев P.M. и он являлся лечащим врачом Рождествова В.П., проводил с ним беседы. Никаких письменных объяснений у Рождествова В.П. не отбиралось.

За время нахождения Рождествова В.П. на лечении ему неоднократно назначалось курсовое лечение различными препаратами, в том числе галапередолом и триседилом. Все препараты апробированы фармакопеей СССР...

Рождествов В.П. продолжает находиться в нашем учреждении», (том 3, л.д. 146)

Так много ли надо ума, чтобы в свете этих данных догадаться, как проходила так называемая «беседа» Бабаева P.M. с Рождествовым В.П., в результате которой Рождествов рассказал ему, что нелегально отправил письмо своему товарищу в Ташкенте? Припомните показания Лазаренко: "Рождествова на всем протяжении лечения садили на такие уколы, брали его на «растормашку», когда после укола больной все начинает рассказывать...»

Из материалов дела вы знаете, что в эту психпечебницу, в распоряжение этих бабаевых недавно отправлен новый «пациент» Александров Григорий Матвеевич, также арестованный за деяния политического характера, то есть за то, что писал и мыслил вопреки тому, что пишут в советских газетах. Это мой товарищ, которого я знал в течение многих лет как абсолютно здравомыслящего человека.

Факт использования психиатрии в политических целях подтвердил здесь и Сеутов Сервер, рассказывающий как его, совершенно здорового человека, помещали в психушку только за то, что он обращался в высшие органы страны по поводу решения крымскотатарского национального вопроса. Так о какой же клевете тут может идти речь? Это неопровержимые факты.

III. Обвинение в клевете на внешнюю политику

Несколько документов, в написании и подписании которых я обвиняюсь, связаны с вопросами внешней политики Советского государства.

Это документ №58 Московской группы по наблюдению за выполнением Хельсинкских соглашений в СССР от 16 августа 1978 года под заголовком «10 лет спустя», где говорится о ситуации в Чехословакии спустя 10 лет после ввода в эту страну советских войск, мое письмо академику А.Д. Сахарову от 12 января 1980 г., где я выразил свое отношение к вводу советских войск в Афганистан, документ №119 Московской группы «Хельсинки» от 21 января 1981 г. по поводу событий в Афганистане, а также мое письмо в Японскую радиовещательную корпорацию «Эн-Эйч-Кей».

Свое отношение к событиям в Чехословакии в связи с вводом в эту страну войск пяти стран Варшавского пакта в августе 1968 года я подробно излагал на судебном процессе в 1970 году. Тогда я, в числе прочего, был обвинен в том, что подписал обращение с протестом против судебной расправы с Павлом Литвиновым и другими за их участие в демонстрации на Красной площади, с лозунгами «Руки прочь от Чехословакии», «Свободу Александру Дубчеку!» и др. Вновь подробно излагать свое отношение к этому событию я считаю излишним, потому что оно ни

в коей мере не изменилось. В обвинительном заключении в общем верно говорится, о том, что этот документ за меня подписал, т.е. написал под текстом этого документа мою фамилию Джемилев Решат. В деле имеется ксерокопия этого документа с его собственной подписью и записью от его руки моей фамилии под текстом. Подписать этот документ сам я не мог, потому что находился под административным надзором и выезд за пределы Ташкента, а тем более в Москву, мне был запрещен. Потом последовали мой арест, ссылка на 4 года в Якутию. Ознакомившись теперь с подшитым к делу документом «10 лет спустя», я нахожу, что его содержание не противоречит моим взглядам и убеждениям. Высказывать свои взгляды по любым аспектам внутренней и внешней политики государства — это естественное право людей и репрессии за это могут быть только незаконными.

Примерно то же самое и в связи с письмом и документом по поводу Афганистана. Выразить свое отношение к оккупации этой нейтральной и никому не угрожавшей мусульманской страны я считал и считаю своим непременным долгом.

В порядке обоснования «клеветничности» моих взглядов по афганскому вопросу в обвинительном заключении, со слов «эксперта» Шейнфельда говорится:

«Джемилев сознательно «забывает» опубликованные в мировой печати факты и события, касающиеся пребывания в ДРА по просьбе ее правительства ограниченного контингента советских войск».

Я ничего не забыл, не собираюсь ничего забывать, а приписывание мне какой-то «забывчивости» и ссылки на сообщения в мировой печати являются чистейшей демагогией.

В сообщениях мировой прессы и радио говорилось как раз таки о том, что советские войска в Афганистан никто не приглашал, а бывший в то время у власти 'коммунистический диктатор Амин, который якобы мог пригласить советские войска, был убит вместе с семьей в первый же день ввода советских войск, а затем объявлен агентом ЦРУ. Про так называемый «ограниченный контингент» мировая печать сообщает, что это более чем 100 тысяч вооруженных современной техникой солдат и офицеров. Сообщалось также, что оккупация этой страны послужила причиной резкого обострения международных отношений. Об отношении же населения Афганистана к этой вероломной акции соседней страны свидетельствует продолжающееся там по сей день жестокое кровопролитие, мужественная борьба повстанцев против оккупантов и то, что по данным ООН Афганистан были вынуждены покинуть уже около 4 миллионов его мирных жителей, то есть почти четверть населения этой страны.

Положение в этой стране рассматривалось в Совете Безопасности ООН, где советский представитель, оставшийся в изоляции, был вынужден прибегнуть в очередной раз к своему праву «вето». А в Генеральной Ассамблее ООН, где право «вето» не существует, голосами большинства стран была принята резолюция с требованием вывода советских войск из Афганистана.

Я не случайно ходатайствовал о приобщении к делу текста определения агрессии Генеральной Ассамблеей ООН 1974 года и резолюций Генеральных Ассамблей ООН по афганскому вопросу за 1980-й и последующие годы.

Статья 3 этого определения гласит, что агрессией признается:

«Вторжение или нападение вооруженных сил государства на территорию другого государства или любая военная оккупация, какой бы временный характер она бь не носила, являющееся результатом такого вторжения или нападения».

Далее, статья 5 этого же определения гласит:

«Никакие соображения любого характера, будь то политического, экономического, военного или иного характера не могут служить оправданием агрессии».

На Генеральной Ассамблеи ООН 1980 года за резолюцию с требованием вывода советских войск из Афганистана проголосовали 104 страны, а в следующем 1981 году — 116 стран, то есть подавляющее большинство человечества.

Свое негативное отношение к вводу советских войск в Афганистан выразили даже многие зарубежные коммунистические партии, то есть люди, которых никак нельзя рассматривать как враждебно настроенных по отношению к советской власти и КПСС.

Поэтому, квалифицируя мои взгляды по афганскому вопросу как клеветнические и преступные вы, тем самым, назовете клеветниками и преступниками большую часть человечества, в том числе многих коммунистов, глав коммунистических партий и государств. Я очень сомневаюсь, что это послужит повышению авторитета советского государства в мире, делу разрядки и укреплению доверия между странами и народами. (Аплодисменты)

В этой же связи я скажу несколько слов по поводу другого документа, в составлении которого я обвиняюсь, — по поводу обращения «Ко всем мусульманам» о положении академика А.Д. Сахарова и Е.Г. Боннер.

Как известно, А.Д. Сахаров за свою активную правозащитную деятельность, а также за резкое выступление против ввода советских войск в Афганистан, через несколько дней после этой акции был без всякого следствия и суда выслан из Москвы в г.Горький. В ноябре 1981 года А.Д. Сахаров и Е.Г. Боннер вынуждены были объявить голодовку в знак протеста против отказа властей выполнить их законное требование, а именно, выпустить из СССР их невестку к своему мужу, проживающему в США. Они прибегли к голодовке после многократных обращений к официальным властям, после того как были исчерпаны все иные средства добиться справедливости.

Я по собственному опыту знаю, что такое голодовка. Я знал также, что они не отступятся от своего справедливого требования, поэтому возможность их мучительной смерти от голода была вполне реальной. В защиту требований А.Д. Сахарова и Е.Г. Боннер выступили тогда виднейшие ученые, руководители многих общественно-политических и религиозных организаций, простые люди и, по меньшей мере, пять руководителей государств.

Конечно, не мог оставаться равнодушным к их жизни и смерти этих дорогих для меня людей и я. Обращение мое было написано 5 декабря 1981 года, где-то на 17-18 сутки их голодовки, но не было пущено в ход, потому что вскоре поступило сообщение, что власти наконец-то удовлетворили их требование, и голодовка была прекращена.

В обвинительном заключении говорится, что согласно сообщениям официальной советской прессы академик А.Д.Сахаров и его супруга проживают в полной безопасности и в спокойствии в Горьком, а поэтому утверждения о том, что их жизнь находится в смертельной опасности, является клеветой на социалистическую действительность. Аргументация столь нелепая и абсурдная, что, право, нет даже смысла с ней спорить. Замечу только, что авторы обвинительного заключения даже не знакомы с сообщениями и официальной прессы на эту тему, ибо была статья, если не ошибаюсь в «Литературной газете», где объявление А.Д. Сахаровым

и Е.Г. Боннер голодовки и, следовательно, возможность драматических последствии для них вовсе не отрицалось. Как все в действительности обстояло, можно было бы уяснить, опросив А.Д. Сахарова и Е.Г. Боннер или же, в крайнем случае, врачей больницы в г.Горьком, куда они были помещены в результате голодовки, но следствие решило ограничиться повторением демагогических утверждений «экспертного заключения» зам. главного директора узбекского телевидения Шейнфельда.

Следующее письмо, в составлении которого я обвиняюсь, это мое письмо в японскую радиовещательную корпорацию «Эн-Эйч-Кей» от 26 октября 1981 года.

Это письмо является ответом на анкету радиостанции «Эн-Эйч-Кей» своим слушателям, которая передавалась примерно в эти же дни. Причем, вопросы свои радиостанция адресовывала не только своим слушателям в Советском Союзе, но и в других странах, потому что эти вопросы были повторены также в передачах на английском и немецком языках. Вопросов в анкете было несколько, но я ответил только на один вопрос, а именно, о принципах взаимоотношений с соседними странами, которых, по мнению радиослушателей, должна придерживаться в своей политике Япония.

В обвинительном заключении по поводу этого письма утверждается, что я. «выступая от имени советского радиослушателя», приветствую «территориальные притязания и отдельные шаги правительства Японии и ее деловых кругов, направленные против СССР, а также наносящие ущерб улучшению дружбы и взаимопонимания между народами Японии и СССР», обвиняю Советское государство в том, что оно не соблюдает принципов добрососедства и проводит агрессивную политику.

Во-первых, в этом письме я вовсе не выступаю «от имени советского радиослушателя». Под письмом указаны моя фамилия и адрес, то есть я выступал от своего собственного имени.

Во-вторых, в этом письме ни единым словом не упоминается ни Советский Союз, ни территориальные притязания Японии. В нем, как я уже говорил, излагаются лишь мои представления о принципах взаимоотношений между государствами. Дословно в письме говориться:

«... Если какая-то страна считает правомерной оккупацию части территории своего соседа лишь по праву сильного, по тому же праву вторгается на территорию другого соседа и с помощью штыков устанавливает угодный своей воле режим, беспрепятственно пропагандирует и распространяет свою идеологию в других странах, но в то же время устанавливает жесткий заслон проникновению информации и идей из других, в том числе соседних стран, то говорить об искренней дружбе с таким соседом вряд ли приходится...»

Как видите, здесь не упоминается Советский Союз, а говорится только «если какая-то страна». Но эксперт Шейнфельд, делавший заключение по содержанию этого письма решил, что тут речь идет о Советском Союзе. Ну что же, если даже такой верноподданный чиновник как философ-коммунист Шейнфельд считает, что эта характеристика более всего подходит к Советскому Союзу, то спорить с ним не буду (Аплодисменты).

Могу сообщить свое мнение и по территориальному вопросу между СССР Японией. Да, я считаю, что Япония вполне справедливо требует возвращения островов Курильской гряды, отторгнутых у нее после Второй мировой войны по

праву сильного, по праву победителя. Территория является принадлежностью народа Японии, а народ не может расплачиваться за политику правящих кругов. Это принцип международного права. Утверждения о том, что будто бы эти земли являются «исконно русской территорией» имеют под собой такую же зыбкую болотистую почву, как и утверждение о том, что Крым является «исконно славянской территорией», которые были приняты на вооружение апологетами выселения крымских татар из Крыма и удержания их на местах ссылки. Возвращение этих островов Японии не нанесет никакого ущерба гражданам СССР, а лишь послужит укреплению дружбы и взаимопонимания между СССР и Японией. Требования о возвращении островов исходят не только от японского правительства, но и от самых широких слоев населения этой страны, в том числе и от Коммунистической партии Японии, которая, как я полагаю, не рассматривается советским правительством как некая реваншистская организация.

Комментируя и своеобразно истолковывая мое письмо в редакцию «Эн-Эйч-Кей», эксперт Шейнфельд заявляет, что это с моей стороны «по сути дела предательство ...по отношению к своей Родине». Эти же слова о предательстве повторены в обвинительном заключении. Прокурор Умарова на судебном заседании тоже в принципе назвал меня предателем, хотя, правда, не столь категорично, а просто задала мне такой «любезный» вопрос: «Скажите, Джемилев, не является ли это с Вашей стороны предательством?»

Что же, приведу еще один документ, где тоже называют меня и кое-кого еще предателями.

Это из материалов Пленума Крымского обкома ВКЛ(б) от 23-29 ноября 1944 года. Доклад секретаря областного комитета ВКП(б) «товарища» Тюляева.

«Указывая на наши задачи, Центральный Комитет обратил внимание на укрепление морально-политическою единства трудящихся Крыма. Для этого проведено специальное мероприятие по выселению татар, греков, болгар, армян, как пособников фашизма. Поэтому Государственный Комитет Обороны принял Постановление о вселении в Крым более 50-ти тысяч переселенцев.

Центральный Комитет справедливо указал нам, но мы не поняли, что перед нами ставится задача сделать Крым новым Крымом со своим русским укладом».

Сорок лет назад «для укрепления морально-политического единства трудящихся Крыма», и для того, чтобы сделать Крым «новым Крымом со своим русским укладом» решили назвать предателями и выселить поголовно целые народы, которые веками жили в дружбе и добрососедстве. Сегодня называют предателями и репрессируют, тоже, видимо, ради «укрепления морально-политического единства трудящихся» тех, кто выступает в защиту своих национальных и гражданских прав, тех, кто открыто выступает против гегемонизма и авантюр на международной арене.

Но я надеюсь, что скоро, очень скоро придет время, когда и большинство граждан разберется в том, кто же именно в этой стране истинные преступники и предатели. (Аплодисменты)

После того, как в зале устанавливается тишина, судья объявляет, что подсудимому предоставляется последнее слово.

Джемилев: Может быть, объявите перерыв несколько минут? Ведь я говорил без перерыва не менее трех часов...

Судья: У нас на это нет времени, надо еще приговор писать. Вас никто же не просил произносить такую длинную речь. А в последнем слове вам остается только сказать, о чем просите суд...

Джемилев: Я говорю всего лишь о 10-15 минутах перерыва. Приговор у вас не займет много времени, ведь надо будет не писать, а только переписывать. Ну да ладно, обойдемся без перерыва...

Последнее слово подсудимого М. Джемилева

Через некоторое время будет зачитан приговор, который будет формально считаться итогом продолжавшегося шесть дней судебного разбирательства. Но многим и, конечно, мне тоже, хорошо известно, что сперва был приговор, а потом только весь этот двухактный спектакль, называемый следствием и судом.

Конечно, в тексте приговора будут в какой-то мере и в своеобразной интерпретации отражены слова, говорившиеся и здесь. Но они будут подобраны так, чтобы обосновать уже давно продиктованную резолютивную часть приговора: «признать виновным..., приговорить...». И все это будет повторено уже шестой раз, а по формальному обвинению в клевете на советский государственный общественный строй — в третий раз.

На каждом аналогичном процессе мне приходилось ходатайствовать и требовать, и каждый раз безуспешно, чтобы были расследованы те конкретные факты и события, излагаемые в заявлениях, обращениях или иных материалах, в составлении или распространении которых я обвиняюсь. Ведь, в самом деле, клеветническим можно назвать тот или иной документ только в том случае, если будет проверено и доказано, что тех событий и фактов, о которых говорится в документе, в действительности не было. Но приходится вновь и вновь убеждаться, что на процессах, где затрагиваются политические вопросы, существует иная мерка.

Здесь непреложной истиной считается только то, что считает истиной власть и служащие этой власти средства информации и пропаганды. Правильными считаются только те общественно-политические взгляды, которые исходят от кремлевских руководителей или тех пропагандистских центров, которые призваны обосновывать и прославлять их власть. А если кто-то смеет сказать или написать, пусть даже родной дочери нечто иное, что противоречит их догмам и установкам, то он клеветник и уголовный преступник, которого нужно загнать в казематы и за колючую проволоку.

Сколько же нужно иметь лицемерия и какой должно быть пренебрежение к истине, чтобы утверждать, например, что никакой проблемы крымских татар не существует, а заявления о том, что попираются их права — это клевета на мудрую политику советского руководства!

Народ, лишенный своей Родины, государственности, своей, созданной веками национальной культуры, своих святынь, потерявший в результате совершенного против него чудовищного преступления столь огромный процент своего состава, находящийся на грани полной ассимиляции и исчезновения как нация, оказывается, не имеет никаких проблем и не должен иметь никаких претензий к тем, кто обрек их на такое положение.

Возмущенный до предела циничным произволом и издевательством властей Крыма Муса Мамут принимает отчаянное решение — заживо сжечь себя в знак

протеста, чтобы хоть ценой своей горящей плоти и мучительной смерти пробудить совесть тех, кто творит беззаконие. Но совесть молчит. Вместо того, чтобы пресечь беззаконие, репрессируют тех, кто решил информировать об этом широкую общественность.

Тут было много вопросов о том, какое имеют отношение к национальной проблеме крымских татар вопросы о злоупотреблении психиатрией, судьба Сахарова, Орлова, процессы над адвентистами, события в Афганистане и тому подобные проблемы, которые затрагиваются в написанных мною или обнаруженных у меня при обысках письмах и документах.

Здесь давал показания и человек крымскотатарской национальности, которого помещали в психушку лишь за то, что он обращался по своему национальному вопросу в центральные органы власти страны, многим известны выступления Сахарова, Орлова и других в защиту прав крымских татар, кто-то подсчитал, что только из Самаркандской области в Афганистане уже убиты более 130 молодых крымских татар. Но не в этом дело.

Справедливость, также как и свобода, понятие неделимое. Нельзя добиваться справедливости только для себя и заставить молчать свою совесть, когда нарушается справедливость в отношении других. Тут не может быть места и для расчетов, вроде «ты мне — я тебе».

Желание органов расчленить и разобщить все правозащитные силы, конечно, понятны, ибо расправиться с каждым движением в отдельности значительно легче. Поэтому их лицемерные нравоучения о том, что нам нужно заниматься только своими вопросами, не вмешиваться в другие проблемы и что мы, таким образом, скорее решим собственную проблему, могут быть убедительными для очень недалеких людей.

В обвинительном заключении говорится, что я был судим многократно, но должных выводов для себя не сделал. Это, конечно, неверно. После каждого своего процесса я делаю для себя должные выводы или вношу соответствующие коррективы к тем выводам, которые уже сделал. Сегодня будет зачитан приговор, согласно которому я опять надолго буду отделен от своих соотечественников, родных и близких, а затем, как обычно, буду отправлен так далеко, чтобы были максимальные трудности не только для меня, но и для моей семьи. Из этого тоже, конечно, я сделаю должные выводы. Вопрос только в том, какие именно выводы считать должными. Органы, конечно, хотели бы, чтобы я, наконец, сник перед их силой и властью, смирился и ограничил бы свои запросы шкурными интересами. Но этого не будет.

Четырнадцать лет назад в конце такого же шестидневного процесса в Ташкентском городском суде в своем последнем слове я поклялся, что никто никогда и ни при каких обстоятельствах не заставит меня отказаться от выполнения своего долга и обязанностей, налагаемых честью, совестью и национальным достоинством.

Сегодня я вновь могу повторить эту клятву и надеюсь, что у меня будет достаточно душевных сил, чтобы не изменить этому принципу до конца своих дней.

Закончив свою речь, М.Джемилев садится на свое место. В зале бурные аплодисменты, выкрики «Свободу Мустафе Джемилеву!» Люди бросают цветы в сторону подсудимого. Однако эти цветы ловко перехватывают и бросают под свои

ноги солдаты, милиционеры и некоторые сотрудники органов в штатском. Одновременно милиционеры пытаются выкручивать руки и выталкивать из зала тех, кто бросает цветы и выкрикивает лозунги. Судья поспешно распоряжается, чтобы подсудимого вывели из зала суда и очистили зал от публики, объявляет, что суд удаляется на совещание для вынесения приговора.

Через несколько часов подсудимого снова вводят в переполненный до отказа зал суда и сразу же его окружает плотное кольцо автоматчиков, так что публика его почти не видит. Судья приступает к чтению приговора. После прочтения резолютивной части приговора, предусматривающей три года лишения свободы в лагерях строгого режима, мертвая тишина разрывается громкими голосами возмущения и протеста. Снова М. Джемилеву бросают цветы. Солдаты сковывают руки М.Джемипева наручниками и быстро выводят из зала суда.

Процесс окончен.

Письмо М. Джемилева супруге Сафинар Джемилевой от 8 августа 1984 г.

Здравствуй Сафинар!

Пишу тебе опять из магаданской тюрьмы, но отправлю письмо, видимо, уже из лагеря. Письма тут принимают по понедельникам, но завтра (т.е. 5 августа, в воскресенье) меня должны вывезти в лагерь. Вообще-то меня собирались этапировать 1 августа. 31 июля забрали постельные принадлежности и перевели в этапную камеру. Утром следующего дня всех, кто был со мной в этой камере, вывезли в лагеря, а я один остался. Потом почему-то меня перевели в одиночный «стакан», где продержали почти до вечера, и снова перевели в «свою» камеру. По какой причине в тот день не вывезли, я так и не понял. Выяснилось, что 5 августа повезут в лагерь АВ 261/4 (далее цензурой зачеркнуты 2-3 слова текста)... г.Магадана. Это сказал один из оперуполномоченных сокамернику. (Далее цензурой зачеркнуты 5 строчек текста). На следующий день я был на приеме у зам. начальника тюрьмы (слово «тюрьмы» в тексте зачеркнуто цензурой и заменено на слово «СИзо») по режиму подполковника Горбачева и он подтвердил, что действительно 5 августа я буду этапирован в этот самый лагерь (слово «лагерь» зачеркнуто цензурой).

После этапирования из Ташкента я отправил тебе четыре письма, в том числе из Иркутска, Хабаровска и два из Магадана. В магаданских письмах я просил, чтобы ты получение подтверждала телеграммами, но телеграмм я не получал. Правда, последнее свое письмо я отправлял 30 июля, и оно до тебя еще могло не дойти, даже если его никто преднамеренно не задерживал. Но я писал также Асану, Васфие, Мустафе-аге, Фуату, Диляре. От них тоже пока ничего не поступило. Не знаю что и подумать — лагерная (слово «лагерная» в тексте цензурой зачеркнуто и заменено на слово «СИзо») администрация утверждает, что все письма своевременно отправляются, а если бы имели что-то против содержания писем, то их возвратили бы мне.

Опишу всё происшедшее после свидания с тобой, исходя из предположения, что ты все-таки не получила ни одного моего письма.

21 мая я получил определение Верховного Суда УзССР об оставлении приговора в силе, а на следующий день отправил заявление на имя следователя Азаряна с просьбой сообщить, собирается ли он и когда возвратить изъятые во время обысков вещи и бумаги, конфискация которых не предусмотрена приговором. Я сообщал в этом заявлении, что уже получил определение Верх. Суда и на днях ожидаю этапа, поэтому ответ просил направить в Янгиюль на твое имя. Он тебе ответил?

Одновременно я написал заявление зам. начальника Таштюрьмы по оперчасти подполковнику Ковтуну с просьбой о приеме «на собеседование по личному вопросу». Дело в том, что, по его словам, он, согласно предписания из прокуратуры г.Ташкента расследовал изложенные в моем декабрьском заявлении факты неправомерных действий работников тюрьмы в отношении меня (это о незаконном изъятии у меня 56 р. денег, УПК УзССР, письма на английском и вызова из Швеции, оскорблениях и т.п.) и принял такое решение: всё изъято мне возвратить, а в отношении надзирателей принять «соответствующие меры». Действительно, вскоре меня повели на склад тюрьмы, достали мою сумку и показали, что там находятся УПК, письмо и вызов. В отношении денег Ковтун говорил, что позже будет выписана квитанция, которую вручат мне, хотя, правда, я требовал, чтобы

деньги отослали тебе. Просили написать контр заявление в прокуратуру и сообщить, что к администрации тюрьмы больше претензий не имею. Такое заявление я написал, но сказал, что вручу его как только мне вручат квитанцию на 56 р. Поэтому, добиваясь встречи с Ковтуном, я хоте произвести обмен заявления на квитанцию. Кроме того, у него же находилась продуктовая передача, которую ты передавала для меня через следователя Азаряна (икра, сигареты и т.п.). Ковтун говорил, что отдаст их мне при этапировании, дабы у меня были курево и еда на дорогу. (Видишь какая забота? Прямо-таки мама родная!). Встречи с этим Ковтуном я так и не добился, квитанцию на деньги и передачу не получил.

26 мая ближе к вечеру в «кормушку» нашей камеры заглянул один штатский и подозвал меня. Он тихо сказал, что со мной хочет увидеться кое-кто. Мол, уже договорился с надзирателем, чтобы он открыл камеру. Сказал, чтобы я никому из сокамерников об этом не говорил и последовал бы за ним. Я спросил, почему такая таинственность, кто он такой, не Ковтун ли меня вызывает? Он ответил: «Нет, не Ковтун. Сейчас сам увидишь». Я подумал, что может быть состоится свидание с Хаировым, ибо за энную сумму такие вещи там иногда делают. На всякий случай я об этом разговоре сказал одному земляку по камере, оделся и, когда открылась камера, пошел за этим штатским. В коридорах корпуса этот штатский иногда останавливал меня, сам забегал вперед, оглядывался по сторонам, а затем махал мне рукой, чтобы я продолжал следовать за ним. Наконец, пришли в административную часть тюрьмы. Там он открыл одну камеру, сказал, что мне придется немного подождать, запер и ушел. Пробыл я там около часа. Потом один офицер в эту камеру ввел еще нескольких заключенных, только что прибывших из суда и следствия, а меня вывел оттуда и запер в одиночный бокс. Прошло еще около двух часов. Затем в «кормушку» одиночки заглянула одна пожилая женщина и спросила, есть ли у меня вещи на складе и попросила квитанцию. Я ответил, что квитанция есть, но она у меня в камере вместе с остальными вещами. Тогда она спросила, какого числа я прибыл в тюрьму и сдал вещи. Я назвал дату. Дама эта удалилась и вскоре принесла мою сумку. Стало ясно, что собираются этапировать, но пока непонятно было, почему решили прибегнуть к такой дурацкой «конспирации». Прошло еще некоторое время — час или два. Затем повели в комнату обыска, где кроме надзирателей был и ДПНСИ (т.е. дежурный помощник начальника следственного изолятора) в звании капитана. Мне предложили выложить все свои вещи и раздеться. Я сказал, что все мои вещи остались в камере и, вообще, что это за гангстерские методы: если меня этапируют, то почему они, как это принято в тюрьме, не предупредили предварительно, чтобы я мог собрать свои вещи? Капитан ответил, что вещи сейчас принесет надзиратель. Я сказал, что, во-первых, сокамерники без меня мои вещи никому не отдадут, а во-вторых, нет гарантии, что принесут всё. «Ну, ладно, — говорит тогда капитан. — Сейчас пойдете вместе с контролером и заберете свои вещи. Даю две минуты. И чтобы никаких эксцессов!» О каких это «эксцессах» он говорил, я так и не понял. Может быть решил, что я впаду в истерику от предстоящей разлуки с «родной» тюрьмой и с сокамерниками-разбойничками. В сопровождении надзирателя-шмонщика я зашел в свою камеру, собрал вещи, попрощался со всеми и вернулся в комнату обыска. Рылся в вещах сам ДПНСИ. Он тщательно отбирал в отдельную стопку все мои бумаги, а остальные вещи даже не стал осматривать. Забрали все бумаги до единого клочка, в том числе выписки из материалов дела, тезисы

выступлений на процессе, книги, блокнот с адресами родных и близких, письма, копии заявлений, отдельные номера газет, где были статьи о моем процессе, фотографии и даже чистые тетради и конверты. Обратно забрали и те бумаги, книги и письма (в т.ч. письмо Ханны Стенстрём и официальное приглашение из Швеции), которые хранились на складе и были возвращены мне упомянутой женщиной пару часов назад. Сказали, что всё это возвратят мне после того как осмотрят, а сейчас с остальными «манатками» закроют меня в бокс. Я потребовал, чтобы они бумаги осмотрели при мне, а если собираются осматривать без меня, то пусть сделаю подробную опись изъятого, и копию дадут мне. Благо, что среди моих бумаг были несколько листов и чистой копировальной бумаги, которые давал мне следователь Азарян. Капитан стал уверять, что ничего не пропадет и ни к чему вся эта бумажная волокита — возвратят, мол, через 10-15 минут, «ну и прекрасно, — говорю я, — эти 10-15 минут я подожду здесь. Зовите сюда того самого гебиста, который хочет осматривать...». Но ничего я не добился, меня все же вывели оттуда и заперли в бокс. Где-то через полчаса мне принесли мои чистые тетради, конверты, чисты блокноты, а также копии обвинительного заключения, приговора и определения Верх. Суда. По поводу всех остальных бумаг, книг, писем и фотографий ДПНСИ сказал, что они будут у конвоя и мне их возвратят по месту прибытия. Как раз в это время к камере подошел конвой. Сказали: «С вещами, на выход!» Я спроси, у них ли мои бумаги, о которых говорит ДПНСИ? Конвойный повел плечами и с недоумением посмотрел на капитана. Капитан сказал: «Этот не знает, он не начальник конвоя. Да что вы беспокоитесь, всё вам вернут на месте до единого клочка!» Я снова стал говорить о необходимости описи, квитанции и т.п., но капитан быстро удалился, а солдаты повели меня в «воронок».

На дорогу дали буханку хлеба, щепотку сахара и баночку с рыбными консервами. Это считается сухим пайком на одни сутки, а посему решил было, что везут пока сравнительно недалеко. Но ехал я на поезде ровно четверо суток и 30 мая поздно ночью прибыл в Новосибирск. Здесь я у начальника конвоя поинтересовался насчет своих бумаг, но он говорит: «Да никаких бумаг мне в Ташкенте не давали. На вашем «деле» была приклеена только бумажка, где говорилось, что следует изъят у вас все бумаги. Но поскольку, как мне сказали, бумаги были уже изъяты, я эту записку сорвал и выбросил». Сообщил он только, что везут меня в Магадан.

Ну, на остальных подробностях по пути следования пока задерживаться не буду, а то письмо получается слишком длинным. В тюрьме Новосибирска пробыл 13 дней, потом двое суток пути и тюрьма Иркутска, где пробыл около недели. Потом снова около трех с лишним суток «стук монотонных колес...» — ив Хабаровске. Из Хабаровска 5 июля самолетом доставили в Магадан.

9 июля я написал заявление с просьбой о приеме к начальнику магаданской тюрьмы (Слово «тюрьмы» цензурой перечеркнуто и заменено словом «Сизо», зачеркнута также фамилия начальника тюрьмы). Принял он меня в тот же день. У него тоже спрашивал насчет бумаг, изъятых у меня в Ташкенте, поскольку магаданская тюрьма (Слово «тюрьма» цензурой зачеркнуто и заменено словом «Сизо») — это для меня пока последняя, распорядительная тюрьма (Слово «тюрьма» цензурой зачеркнуто и заменено словом «Сизо») и если в самом деле изъятые бумаги собирались отдавать по месту прибытия, то они должны прибыть именно в Магаданскую тюрьму (Слово «тюрьму» цензурой зачеркнуто и заменено

словом «Сизо». Далее цензурой зачеркнуто еще одно слово — по-видимому, фамилия начальника тюрьмы) ... при мне созвонился со спецчастью тюрьмы (Слово «тюрьмы» цензурой заменено на слово «Сизо») и спросил, прибыли ли вместе с моим «делом» какие-либо бумаги, книги, письма, фотографии? Оттуда ответили, что ничего такого у них нет.

Я остановился подробно на этих бумагах, ибо не исключаю того, что их (хотя бы частично) они решили возвращать не мне, а родственникам, т.е. в первую очередь тебе. Ведь, в конце концов, там были вещи в какой-то мере представляющие и материальную ценность, например, книги (в т.ч. книга букинистического характера «Русско-турецкий словарь» 1946 г. издания, роман Томаса Харди гонконгского издания на английском языке и т.п.), которые были куплены в советских магазинах, как говорится, на кровные, трудовые... Они, наверное, не будут опускаться до такого уж откровенного грабежа. Впрочем, я поинтересуюсь насчет всего этого через некоторое время еще и в лагере (Слово «лагере» зачеркнуто цензурой и заменено словом «учреж.») — может быть бумаги прибудут все-таки туда. Ну а если нет, то придется строчить заявления и запросы во все официальные инстанции.

Пока на этом всё. Остальное допишу в зоне.

4.08.1984 г.,

Магад. тюрьма (Слово «тюрьма» перечеркнуто цензурой и заменено на слово «Сизо»).

Вот уже три дня как я в лагере (Слово «лагере» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») — привезли 5 августа в середине дня. Я не дописал и не отправил тебе письмо сразу, т.к хотел сперва определиться, осмотреться на новом месте и написать более подробно о своем «статус-кво». Но и сейчас ничего определенного о своем положении сказать не могу, ибо еще не совсем определился. На следующий день вновь прибывших в лагерь (Слово «лагерь» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») распределили по отрядам и на работу. Меня сперва направили в ... (номер отряда затушеван цензурой) отряд, но не успел я еще занять там койку, как пришел нарядчик колонии и сказал, что я переведен в ... отряд (номер отряда затушеван цензурой и вместо номера записано «др.»). В этом ... (номер отряда зачеркнут цензурой) отряде живут в основном люди, которые работают на территории жилой зоны лагеря (слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «учреж.») и в большинстве своем являются «общественниками», а также те, которые вообще не работаю — это люди преклонного возраста и инвалиды. Поскольку я не отношусь ни к той и ни к другой категории, то, видимо, мое положение можно считать пока неопределенным. (Далее 4 строчки текста цензурой тщательно затушеваны). На распределении начальник медсанчасти говорила, что согласно записи на медицинской карточке, прибывшей вместе со мной из Ташкента, у меня язва 12-перстной, но через несколько дней они сами обследуют меня и вынесут свое медицинское заключение.

В одном из предыдущих писем я говорил, что по прибытии в лагерь (слово «лагерь» цензурой зачеркнуто и заменено на слово «учреж.») можно получить одну вещевую посылку и просил тебя приготовить для меня нижнее белье. Но, оказывается, ничего подобного — сие не положено. Посылка, независимо от того — вещевая или продуктовая — предусмотрена только по отбытии половины срока. Разрешается только получать через каждые полгода (а первую бандероль

можно получить и сразу же после прибытия) 1-килограммовые бандероли. В бандеролях можно присылать и съедобное, например, изюм, колотый орех и т.п. Вложи также пару мундштуков и курит. трубку, но желательно советскую и попроще. Та фирменная английская трубка, которую ты передавала в Ташкенте, оказалась слишком роскошной и я не смог её довезти лагеря (Слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и написано «учреж.»).

Сейчас главная для меня проблема — это как бы скорее получить от тебя деньги и успеть подписаться на газеты и журналы. Поэтому, как только получишь это письмо, немедленно вышли рублей 250-300. Если будут деньги на лицевом счету, то в лагерном ларьке (Слово «лагерном» зачеркнуто цензурой и написано «учрежд.») можно будет приобрести и электробритву. Пользоваться обычным станком и безопасной бритвой здесь запрещается. Да и библиотека здесь очень бедная. Поэтому придется рассчитывать в основном на бандероли наложенным платежом из книжных магазинов по собственным заказам. На английском языке в библиотеке вообще ничего нет. Кстати, попроси Сабрие, чтобы она в ташкентском магазине «книга-почтой» заказала на мой адрес подборку книг, в том числе англо-русский и русско-английский словари (как можно толще, не менее чем на 20-30 тыс. слов). Теперь по поводу свидания. Ехать в такую даль ради пары суток свидания может быть слишком накладно, но поскольку ты в Ташкенте решительно заявила, что непременно приедешь в любой конец страны...

Лагерь расположен (Слово «лагерь» зачеркнуто цензурой и записано «учр.») в приграничной полосе ... (далее два слова цензурой затушеваны) от Магадана и для приезда сюда требуется особое разрешение — пропуск. Отсюда посылают вызов, а ты с этим вызовом должна обратиться в соответствующий отдел МВД УзССР и получить пропуск. Но писать заявление на вызов мне необходимо лишь после того, как я точно узнаю, кто и когда сможет ко мне приехать. Я писал Асану (из магаданской тюрьмы) (Слово «тюрьмы» зачеркнуто цензурой и записано «Сизо»), что неплохо было бы (если позволят обстоятельства и средства), чтобы и он приехал вместе с тобой. А то пускаться в столь дальнюю дорогу тебе одной, полагаю, не очень безопасно. Если тебя будет сопровождать Асан, то можно было бы взять и Хайсерчика. В общем, напиши, когда и с кем сможешь приехать на свидание, а я потом постараюсь согласовать названную тобой дату со здешним начальством. Можно будет прихватить с собой и теплое нижнее белье для меня. На свидании я одену на себя — надеюсь, меня не будут «вытрясать» из этой одежды во время обыска после свидания.

В письмах Мустафа-аге и Фуату из магаданской тюрьмы (Слово «тюрьмы» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «Сизо») я сообщал адреса в г.Магадане, где можно будет остановиться в случае приезда на свидание, т.к. с гостиницами здесь, говорят, очень туго. Это адреса родственников случайных знакомых-сокамерников. Они уже предупредили своих родственников о твоем возможном приезде. Аэропорт расположен в 56 км от Магадана и ... (далее несколько слов затушеваны цензурой) по той же дороге. Так что, если свидание предоставят сразу же в день приезда, то не будет даже необходимости заезжать в город и посещать упомянутые адреса.

(Далее две строчки текста затушеваны цензурой) О получении немедленно информируй меня телеграммой, ибо если в разумные сроки я не получу подтверждения о получении, то буду исходить из предположения, что письма задерживаются.

Адрес лагеря (Слово «лагеря» зачеркнуто цензурой и заменено на слово «учрежд.»):

685025. Магаданская обл., пос. Уптар, Учреждение АВ-261/4

Напиши подробно о делах своих, семьи, близких, друзей. Во избежание недоразумений, свои письма всегда отправляй заказными и с уведомлением о вручении (простыми или телеграфными).

Мне разрешается, как известно, отправлять только два письма в месяц, и второе письмо я буду обычно сохранять на конец месяца. Второе письмо я также напишу тебе, если до конца месяца успею получить от тебя ответ или хотя бы телеграмму. А получать, разумеется, можно неограниченное количество писем.

Привет всем родным и друзьям.

Крепко целую тебя и детей.

Мустафа, 8.08.1984 г.

(Подпись М. Джемилева арабским шрифтом тщательно затушевана цензурой)