О ХУДОЖНИКЕ ЛЕОНИДЕ ВЕГЕНЕРЕ

Леонид Винфридович Вегенер (1908–1991) родился в московской немецкой семье. Из многочисленных потомков родоначальника – Даниеля-Давида Вегенера, кёнигсбергского художника XVIII века, – которые почти сплошь были аптекари да фармацевты, пожалуй, один Леонид пошел по художественной части. Закончил Художественное училище имени 1905 года. В 1930-е годы работал оформителем. Писал и рисовал для себя, а в итоге – для множества людей, ставших обладателями его рисунков и картин благодаря доброте душевной их автора в сочетании со страшной непрактичностью.

Человек с разносторонними интересами, он увлекался и поэзией. Не раз слушал Маяковского (однажды рисовал его в гостях у товарища по училищу; надо ли говорить, что ни одной зарисовки не сохранилось).

В 1932 году, получив нечаянное благословение от альпиниста и по совместительству главного прокурора («Что нужно, чтобы пойти в горы? Ледоруб и фунт нахальства»),

отправился с двумя друзьями, братьями Зограф, в первый раз в горы, на Кавказ. Одной из причин, побудивших его пойти на Кавказ, была, видимо, его любовь к поэзии Лермонтова…

Орел пролетел над Кавказской страной,

Овеянной вьюгой и солнцем сожженной,

И Черное море, в туман погруженное,

Шумело тихонько и шло стороной.

(Кавказ, ущелье Адырсу, 1932)

Он занялся корректировкой несовершенной тогда топографии тех высокогорных областей, где побывал сам. Итогом стали схемы и описание нескольких маршрутов в вышедшей летом 1938 года книге «Перевалы Центрального Кавказа» под ред. Э. Левина. Вегенер увидел ее много лет спустя…

Пришли – как всегда, ночью – в конце марта 1938-го. Жена уже в дверях успела сунуть ему в карман вязаный башмачок их годовалой дочки, моей мамы…

После Лубянки и Бутырок Вегенер получил восемь лет колымских лагерей по литере ППШ – по подозрению в шпионаже, литеры были в те годы разновидностью 58-й статьи, а после конца срока – спецпоселение с ежемесячной явкой в спецкомендатуру НКВД Магадана для отметки.

Слышу гул прибоя дальний,

Заглушенный гул трубы –

Звук могучий, звук печальный,

Зов скитальческой судьбы.

Чаек реющих крики

Рвут редеющий туман,

Дышит светлый и великий

Тихий, синий океан.

Не горюй, моя родная,

Кара^¹, не жалей меня, –

Я – пустая запятая

В трудной книжке бытия.

(Владивосток, пересыльный пункт, 1938)

Поздней осенью тридцать восьмого судно «Джурма» доставило заключенных в бухту Нагаева. Уже снег выпал. Из бухты – этапом в тайгу. На речку Контрандья. Никакого

прииска и никаких домов там не было. Все делали сами. Рубили лес, ставили палатки. Охраны тоже никакой не было. Практически всем заправляли уголовники. Начальник лагеря появлялся крайне редко, его почти не видели. Зима была ужасной. Голод, мороз. Совершенно непосильный труд, дикие нормы. Если норма не выполнялась, еду не давали или сокращали до минимума. Началось вымирание.

Той страшной первой колымской зимой, когда в худой одежонке и обувке при 50-градусном морозе Вегенер ломом кайлил лед, он от истощения и холода потерял сознание и упал. Один уголовник случайно наткнулся на него и приволок в лагерную палатку. Тогда у Вегенера свалилась рукавица, пальцы правой руки были обморожены, в результате на указательном была отнята фаланга. Были обморожены и ноги – отняты большие пальцы на обеих ногах. Это его спасло. До весны он был избавлен от наружных работ. В марте 1939-го участок закрыли как нерентабельный. Осталась лишь огромная яма с трупами, заваленная сверху дресвой. Остатки доходяг (всего 15 человек) посадили на машины и отправили в Магадан, на 23-й километр, так называемую «инвалидку».

Потом он попал в лагерь на 4-й километр. Первое время работал в художественной мастерской, которую организовала в Магадане Гридасова, жена «начальника Колымы» Никишова.

Кроме Вегенера, там работали художник Василий Иванович Шухаев, окончивший Высшее художественное училище при Петербургской академии художеств (в 1920 году по предложению Луначарского выехал в Финляндию, с 1921 года жил в Париже, преподавал в Русской академии Т. Л. Сухотиной-Толстой и в своей студии на Монпарнасе, в феврале 1935 года вернулся в СССР, работал в театре); художник из Ленинграда Исаак Махлис^¹, известный по кинофильму «Чапаев» и «Золушка»; Анатолий Цветков, талантливый художник, вскоре покончивший с собой; скульпторы Алексей Иванович Карпенко^² и Лузан…

Работать самостоятельно никому из них не разрешалось, и они делали бесконечные копии портретов Сталина и иже с ним. И копии картин типа «Незнакомки», «Запорожцев» и цветочных ярких натюрмортов на потребу начальства.

В самом начале 1940-х заканчивалось строительство Магаданского театра, и часть художников и скульпторов из мастерской была направлена туда на оформление здания.

Вегенер был в их числе, и по окончании работ его оставили в театре сначала в качестве театрального художника (1943), а затем художника-постановщика (с 1944 года).

За время работы в Магаданском театре, с 1944 по 1958 год, Вегенер сделал больше семидесяти спектаклей, в том числе с режиссером Леонидом Викторовичем Варпаховским^¹, учеником и другом Мейерхольда; с Георгием Николаевичем Кацманом^², в 1926 году – главным режиссером театра «Радикс», где он работал с Даниилом Хармсом; с Николаем Анатольевичем Вельяминовым; Константином Александровичем Никаноровым; В. Р. Горичем.

Все театральные работы Вегенера отличались глубоким проникновением в смысл и характер пьесы, в эпоху и стиль, неизменным вкусом и органичной связью с замыслом режиссера, а иногда служили и подсказкой режиссерскому решению спектакля. Никогда его оформление не было ради самого оформления, на публику. И, тем не менее, все его спектакли этой публикой принимались очень хорошо.

В Магадане работала вольнонаемной сестра режиссера Леонида Викторовича Варпаховского Ирина Викторовна. Она приехала в Магадан сама вслед высланному туда брату. Вот выдержки из писем Варпаховского к ней в Магадан уже после возращения его на материк:

«Передай привет всем друзьям – Лёне Вегенеру особый. Его портрет я вклеил в свой альбом. Исаак (Шерман – прим. ред.) и он – два моих настоящих творческих друга. Одного я потерял безвозвратно, а с другим мечтаю встретиться и поработать».

«Очень прошу передать Леониду Винфридовичу мой самый сердечный привет и сказать, что его фотография, подаренная мне в день премьеры “Травиаты”, внесена мною в альбом самых для меня близких людей. Я преклоняюсь перед его талантом и считаю его крупнейшим художником. Считал бы счастьем снова с ним работать».

На Колыме и в Магадане был собран цвет интеллигенции, ума и, кажется, представители всех наций вплоть до турок и негров. Разогнанный Коминтерн, немцы, литовцы, западные украинцы, чехи, венгры, греки… Многих интересных людей знал Вегенер; со многими был дружен.

Вот некоторые из наиболее ярких, кроме уже упомянутых, с которыми моего отца столкнула судьба.

В театре работали:

талантливейший актер МХАТа Юрий Кольцов^¹;

Анан (Нана) Шварцбург^², пианист рихтеровского масштаба, ученик Нейгауза;

Валерий Юльевич Закандин, до ареста – мим в группе чтеца Яхонтова. Как-то в Магадане он попросил Вегенера прочесть рукопись своего романа «Правдивая история Олоферна». Вещь оказалась настолько интересной, зримой, что оторваться было невозможно... После реабилитации Закандин жил на юге, в Жданове (Мариуполе). Книгу он закончил. В издательствах о ней хорошо отзывались, но никто ее не печатал – тематика не та. Закандин был в отчаянии, донимало и безденежье. Последний раз Вегенер видел Валерия Юльевича в 1970-х годах. После этого он исчез – не исключено, что покончил с собой (был намек в письмах). В одном из писем от 1970 года Закандин писал: «…Помните еще, что я не сочинял эту книгу – просто я вспомнил то, что было на самом деле». У него было глубокое убеждение, что там была одна из его прошлых жизней;

Евгений Константинович Устиев, вулканолог – потомок древнего рода грузинских царей. Высокий, худой, с «породистым» лицом и руками. На пальце старинное кольцо-реликвия – знак царского рода. Его приемным отцом был родной брат Павла Флоренского геолог Александр Флоренский. И он, и Устиев были вместе в колымских лагерях, и Александр Александрович умер на руках у Устиева;

Исаак Яковлевич Шерман, художник, получивший образование в Риге и Париже. В качестве безымянного художника оформлял книги Магаданского книжного издательства.

Был на Колыме и величественный князь Дмитрий Петрович Святополк-Мирский, древнейший род которого шел от Рюриковичей. В революцию его семья эмигрировала в Англию. Там он увлекся идеями коммунизма и вступил в британскую компартию. На его беду, Горький уговорил его вернуться в Россию, и, когда он сам вскоре умер, Мирский оказался на Колыме, где и сложил свои кости. Вегенер знал его по «инвалидке» на 23-м километре.

Был здесь и знаменитый в 30-е годы певец Вадим Козин...

И все они – товарищи по горю и беде, прошедшие тюрьмы, лагеря и ссылки.

Кроме Варпаховского и Шухаевых, очень близкими Вегенеру людьми были Гуго Эдуардович Гроссет^¹ и Гертруда Рихтер.

Г. Э. Гроссет после освобождения из лагеря, как и Вегенер, оказался на положении спецпоселенца. В короткое колымское лето они вместе удирали в сопки, отмахивая за день огромные расстояния. Крупный ученый, Гроссет в этих походах собирал материал для своих будущих научных статей и монографий.

Особо нужно рассказать о Гертруде Рихтер. Профессор, доктор истории искусств и литературовед, она увлеклась рабочим движением и вступила в германскую компартию. Экспансивная, деятельная, она работала с Тельманом, и тот называл ее «мой маленький Луначарский». Гертруда, как и муж ее, экономист и философ Ханс Гюнтер, были в германском антифашистском комитете. После прихода Гитлера к власти они эмигрировали в Союз, где оба стали работать в Коминтерне. Дальнейшее известно – разгон Коминтерна, тюрьмы и лагеря. И она, и Гюнтер были этапированы на Колыму. Гюнтер, как Мандельштам и многие другие, погиб от истощения в пересыльной тюрьме Владивостока. Гертруда мыкалась по лагерям, пока не осела в Магаданском театре в должности убор

щицы. Там с ней Вегенер и познакомился. Когда у режиссеров или актеров возникали вопросы или споры, связанные с эпохой или стилем пьесы, они бежали к своей уборщице Гертруде Фридриховне.

После войны, когда по лагерям прокатилась волна повторных репрессий, куда чуть было не угодил и Вегенер, Гертруда загремела и оказалась вместе с четой Варпаховских в Усть-Омчуге. В 1953 или 1954 году Гертруду разыскала ее друг, немецкая писательница Анна Зегерс, и добилась через наш Союз писателей возращения ее в Германию (ГДР). В Лейпциге ей удалось, хоть и с трудом (время было еще не то), издать в ГДР философские труды Ханса Гюнтера. Это была ее дань памяти мужа.

Зимой 1954–1955 года было снято с таких, как Вегенер, клеймо спецпоселенца, и летом 1955 года он впервые получил возможность выехать на материк в отпуск и впервые познакомиться со своей уже взрослой дочерью, студенткой первого курса, которую в 1938 году он оставил годовалым малышом.

Свой первый совместный отпуск после 20-летного перерыва они провели вместе, конечно, в горах, на Кавказе.

А в октябре 1955 года из Военной прокуратуры пришло письмо – справка о полной реабилитации Вегенера. Но театр не мог еще его отпустить, он был там нужен…

Через год к Леониду Винфридовичу в Магадан прилетела жена. Музыкальный работник, она участвовала в становлении Магаданской детской музыкальной школы. Школа была организована осенью 1954 года, и весь состав педагогов из музыкальных кружков Дома пионеров перешел в нее. Среди них – скрипачи Александр Артамонович Дзыгар, харбинец, и Альфред Иванович Кеше, немец. Оба, будучи заключенными, работали в маглаговской концертной бригаде.

Летом 1957 года они опять прилетели в Москву и снова втроем побывали на Кавказе, в Архызе, на турбазе Московского дома ученых. Дружба с обитателями турбазы продолжалась десять лет.

В 1958 году стали возвращаться репрессированные народы. У Вегенера завелось в Архызе много добрых знакомых среди объездчиков заповедника. Все они относились к нему с неизменной симпатией. Интересно, что такие же отношения с горцами у него складывались и в 1930-е годы на Центральном Кавказе. Он чувствовал себя гостем в их доме, на их земле, и вел себя, как и подобает себя вести гостю, относясь с уважением к хозяевам этой земли. Отсюда и отдача – человеческие взаимоотношения.

В 1958 году семья Вегенера наконец смогла вырваться из цепких объятий Колымы.