«Я был рожден от хорошей собаки…»

Еще остались в сознании слова Вышинского

«Собаке – собачья смерть»

Сейчас я хочу рассказать об одном из сотен тысяч холокостов, устроенных коммунистами в мирное время над безвинными людьми, который лично коснулся меня, моей жизни.

Морозное зимнее утро на окраине деревни, называемой городом Ойрот-Тура. Жители этого города спать легли селянами, а проснулись горожанами областного центра Ойротской автономной области. Ничего в их жизни не изменилось до сих пор. Только автономная область стала республикой Алтай, а город-деревня стал столицей. Как сотни лет назад, печи топят дровами, коммунальные удобства на дворе, каждый содержит свое хозяйство: корову, свинью, птицу, другую живность и огород.

12 января 1938 года. Оставалось 19 дней до корейского и старого русского Нового Года. Мороз под 40 градусов. Красный диск яркого сибирского солнца появился из-за гор и осветил макушки деревьев и дома, расположенные у подножия гор. В зимней, туманной дымке утра в долине раскинулись здания, с виду напоминающие сооружения монастыря, окруженные бараками, закрытые от постороннего взора высоченным забором и рядами колючей проволоки. По углам и между ними выше забора стоят наблюдательные вышки, а там вооруженные часовые, закутанные до глаз в меховые тулупы. Рядом волкодавы. Это сооружение в народе называлось тюрьмой «Кызыл-Озёк», а официально пересыльный лагерь «Кызыл-Озёк» ГУЛАГа.

Из труб над домами городских обывателей повалил дым, во дворах, стараясь перекричать друг друга, закричали петухи, замычали коровы, будил хозяев дружный лай собак. Мирное, тихое утро начиналась в маленьком городке на окраине России, расположенном вдали от больших городов, дорог и границ. Мир и спокойствие царили

на земле, и ничто не предвещало, что через какое-то время за забором тюрьмы произойдет человеческая трагедия. В это утро в застенках тюрьмы коммунистические палачи готовились превратить в лагерную пыль ни в чём не провинившихся 42 человек, по повелению двух коммунистических бандитов, без следствия и суда вырвав их из повседневной мирной жизни.

По моему представлению, такую акцию история вряд ли знает, когда в мирное время по желанию «паханов» от правосудия 42 безвинных человека отправляются на тот свет к праотцам. За короткий зимний день бандиты уничтожили 42 души, это меньше чем 10 минут на каждого. Гора трупов. Так коммунистические бандиты за один день завершили уничтожение одной сотой процента из миллионов своих жертв.

Материалы по ложному обвинению всех казненных готовили подручные бандитов на местах, а именно начальник Ойротского областного УНКВД лейтенант Бочаров, которого заменил майор госбезопасности Жигунов, начальник 3-го отделения УКГБ НКВД лейтенант госбезопасности Пасынков, которого заменил лейтенант госбезопасности Хуснутдинов, помощник оперативного уполномоченного УКГБ НКВД Клепцов и другие. Имена послушных палачей есть в материалах по расследованию совершенного ими преступления.

Дело моего отца вел следователь Карабанов, который на допросе своем 27 февраля 1957 года, оправдывая свое зверское преступление перед отцом и другими своими жертвами, ссылался на свое начальство, которое заставило его выбивать у арестованных ложные показания. Эту ложь трудно читать. Карабанов представлялся невинной овечкой. Но это была овечка с волчьим оскалом. Защищая себя, он дает показания, что по указанию Жигунова и Хуснутдинова заранее составлялись протоколы допросов, затем принуждали обвиняемых подписывать, применяя длительные выстойки, доходящие до нескольких суток, применяли угрозы, запугивания, избиения. Карабанов в своих показаниях говорит, что видел, как Хуснутдинов сам избивал арестованных, выбивая подпись.

О методах принуждения к даче заведомо ложных показаний, существовавших в застенках КГБ, свидетельствует человек, прошедший через этот ад, – Евгения Семеновна Гинзбург. Она прошла через семидневный и пятидневный «конвейер»: «Меня поставили “на конвейер”. Непрерывный допрос. Следователи меняются, а я остаюсь всё та же. Семь суток без сна и еды, даже без возвращения в камеру. Цель конвейера – истощить нервы, обессилить физически, сломить сопротивление, заставить подписать то, что им требуется… Стоячий карцер принадлежал к числу особых методов. Он имел площадь, на которой человек может только стоять, и то, опустив руки вдоль туловища. Сесть там попросту нет места. То есть человек замурован в стене. Через двое суток человек лишается чувств».

После Июльского пленума ЦК ВКП (б) 1937 г., на котором выступил Сталин и подверг суровой критике «курортный режим» в местах заключения, признания стали выбивать. События, предшествовавшие утру 12 января 1938 года, начались год назад, в январе 1937 года, когда был арестован первый, затем пошла цепная реакция ареста всех мужчин-корейцев. Среди 44 арестованных 4 китайца и 1 болгарин, арест продолжался до ноября 1937 года, а 27 декабря заплечных дел мастера коммунистического террора Вышинский и Ежов распорядились их жизнью – расстрелять.

Моего отца арестовали 27 апреля 1937 года, предъявили обвинение в шпионаже в пользу капиталистических государств и в подготовке диверсионных актов. 2 ноября того же года, спустя 6 месяцев после ареста, отца в первый и последний раз вызвали на допрос.

Тайна застенков НКВД так и останется тайной. Во всём пятитомном уголовном деле нет ответа на то, почему задержанный отец более шести месяцев ни разу не допрашивался, или же всё это время его гнули и ломали, выбивая признательные показания и, наконец, через полгода его сломали. Но я не верю тому, что подпись на листах допроса – это подпись отца. Следователь Карабанов в анкете арестованного пишет, что отец малограмотный. У малограмотного человека такой каллиграфически грамотной подписи не может быть. Значит, кто-то приложил свою руку. Сфальсифицирован протокол допроса, обвинение, а затем последовал расстрел.

Прах одного из иезуитов коммунистической банды, хранится у кремлевской стены, и никто из ныне стоящих у кормила власти не желает выбросить его на свалку истории. Наверное, надеются на то, что в России еще возможен возврат к этой эпохе. А вот прах их жертв рассеян по всей России, и никто не знает, где их кости. Министерство юстиции России разрешило мне получить останки казненного отца для перезахоронения. С места казни ответили, что им неизвестно, где находятся останки казненных. Не было учета мест захоронения. А может, их просто бросили в поле и они стали пищей шакалов. Но это опять же ложь. Люди, хорошо знавшие отца, рассказывали, что у отца на всех зубах были золотые коронки. Я не думаю, чтобы палачи отца оставили золото у покойника, наверняка выдрали вместе с челюстями, уж они точно знали, где зарыли труп. Мой довод базируется на показаниях свидетельницы Екатерины Гауг о Киевском ЧК, которая рассказывала, как палачи выдирали у казненных все, что было желтого цвета, снимали все, что имело какую-нибудь ценность.

В ответе пишут, что на месте казни построен гардинно-тюлевый комбинат и поставлен памятник жертвам сталинских репрессий. Мне прислали фотографию памятника, на которой священник его освящает. Мне предложено посетить этот

памятник, чтобы почтить память отца. Какая доброта и щедрость – предлагают за 20 тысяч рублей слетать из Москвы в Горно-Алтайск при пенсии 3100 рублей...

Получив предложение Светланы Ку-Дегай – составителя этой книги – подготовить свое сообщение о том времени, свидетелем и участником которого я был, я сидел и думал, как это сделать. Вариантов было масса, но ничего конкретного. И так случилось, что, просматривая программу телевидения, прочитал, что 20 апреля 2005 года в 23.30 телеканал Россия покажет очередной фильм исторической хроники. «1937. Дети террора». До этого я читал книгу «Дети ГУЛАГа», составленную фондом «Демократия». И тут моментально наступило какое-то прозрение. Вот что надо освещать Светлане в своём многотомном труде – это судьбы детей репрессированных корейцев, которых лишили детского счастья. Только создатели «коммунистического рая» могли в детях увидеть социальную опасность в стране победившего социализма. По крайней мере, я нигде не читал, чтобы дети от рождения были осуждены на длительный срок отбывания наказания в исправительных учреждениях государства только за то, что их родителей внесудебным путем были признаны политическими преступниками. Насколько нужно было бояться даже детей за совершенные родителями «преступления». Дети от рождения до полутора лет приговаривались к отбыванию наказания вместе с матерью в лагере. От полутора до 15 лет – в специальных детских домах, под надзором органов НКВД. Старше 15 лет – в зависимости от предыдущего воспитания: неблагонадежных и опасных судили и подвергали аресту, а «благонадежных» помещали в детские дома под тем же надзором до 17 лет, обучали рабочим профессиям. Факт ареста 15-летнего подростка сроком на 10 лет приводится в книге «Дети ГУЛАГа».

Создатели детского террора не сочли нужным покаяться и попросить прощения у ныне еще живых детей ГУЛАГа. Преступления, совершенные коммунистами, «идеологами земного рая», перед своим народом не имеют срока давности. Как должны были поступить матери, безвинно лишенные свободы и своего ребенка?

Вот как свидетельствует о материнских чувствах Евгения Семёновна Гинзбург: «…Еще можно как-то продолжит жить, внутренне сопротивляясь, когда лично тебя подхватила и закрутила некая злая сила, которая хочет отнять у тебя здоровье, разум, превратить тебя в труп или в бессловесную рабочую скотину. Но когда всё это проделывают с твоим ребёнком, с тем, кого ты растила и оберегала… Непереносимо».

Кое-кто мне может возразить, что нет в живых тех, кто устроил геноцид матерей и их детей. Сейчас другие времена, и нечего ворошить прошлое. Покаялось правительство Германии перед детьми узниками гитлеровских концлагерей. К тому же эта была война, развязанная фашистским нацизмом и коммунистами, а не мирная жизнь. И вот, посмотрев фильм «1937. Дети террора», хочу сказать как участник этих событий, что это очень справедливый и честный фильм о нашем «счастливом сталинском детстве» в стране победившего социализма. Вот пользуясь возможностью предоставленной автором книги, изложить свое, видение жизни детей, сделанных коммунистами изгоями общества.

Мне очень памятны события полувековой давности, когда власть державшие отрекались от участия в этом шабаше, сваливая вину на покойников.

Прошел, как тогда говорили, «исторический ХХ съезд КПСС», на котором Хрущев сделал доклад «О культе личности Сталина» произведший эффект, сильнее атомной бомбардировки Хиросимы. Доклад, который для жителей СССР являлся строго секретным, широко транслировался радиостанциями мира на русском и языках народов СССР. И мы знали содержание до последней точки. Я в то время служил в Советской Армии стрелком-радиста на бомбардировщике на Сахалине, мы помогали северно-корейскому коммунистическому режиму в «освобождении» Кореи.

Доклад Хрущева и решение съезда были на слуху и предметом народного обсуждения. Среди солдат, да и офицеров, нашлось много тех, чьи родители также пострадали от государственного террора.

И тут на меня кто-то настучал «особисту». Доложили, что я в полку веду много разговоров по докладу Хрущева. Пришел за мной конвой для сопровождения к «особисту», в эскадрилье переполох, Потому что от «особиста» почти всегда был один путь – в СИЗО. После «душевной беседы» было заявлено, почему я скрывал, что мой отец «враг народа». Но ведь ХХ съезд осудил произвол и беззаконие, организованный отдельными коммунистами, и партия наводит порядок… Через какое время меня вызвали в политотдел и предложили подумать о вступлении в КПСС, так как отличник боевой и политической подготовки, который служит на самой новейшей технике, не может не быть в рядах партии. И тут я задал вопрос: «А кто дети у собаки?» Начальник политотдела спросил: «К чему этот вопрос?» Я напомнил ему речь Вышинского, когда он на одном из судебных процессов сказал: «Собаке собачья смерть». А кто дети у собаки? А ведь я есть производная от собаки.

Превращая свое кредо в догму, палач-коммунист превратил мое детство и отрочество в собачью. Собак, которые, чтобы выжить стаями бегают по помойками в поисках пищи и ночлега, гонимые своими сородичами на двух ногах, которые жили, ели, пили, наслаждаясь жизнью и довольствуясь кровью и прахом, уничтоженных сородичей.

Ночь 27 апреля 1937 года – самый черный день в моей жизни, который не забывается и сегодня. Тогда, за три дня до ареста отца, вся наша большая дружная семья отметила три года моего существование на белом свете, казалось, моему счастью не будет конца, и в один миг все стало черным. Вначале я ничего не понял. Осознание случившейся беды пришло намного позже, когда мать привела другого мужчину и когда он занял место в кровати отца, повесили штору, заходить за которую мне было категорически запрещено. При отце я мог залезть к нему в постель, потереться о его шершавую бороду, теперь все исчезло. Куда-то делись многочисленные родственники. Теперь единственным моим другом была отцовская собака, немецкая овчарка по кличке «Мальчик».

Но вскоре нас, «детей врагов народа», вместе, со спецпереселенцами, это были раскулаченные крестьяне, везли на пароходе вниз по Оби в город Колпашево Нарымского края. Почему, ничего никто не знал. Теперь-то я знаю, что была планомерная акция Ежова уничтожения детей от 3 до 15 лет в так называемых детдомах ХОЗу НКВД, по-видимому, из боязни, что из «щенков» вырастут «взрослые собаки», которые могут загрызть. Привезли нас в Колпашево, поселили в какой-то большой барак, там прожили, наверное, года два. Мы никому не были нужны, и вскоре, в канун Великой Отечественной войны я вновь оказался у матери, в доме отца. Не знал я тогда, что отца уже нет на этом свете. Когда мы уезжали из Колпашева, спецпереселенцы, провожая, говорили, что меня ждут родители. Если бы знали добрые люди, что нас ждало впереди, наверное, никуда бы не отпустили. Их дети где-то, так же, как мы, мыкали свое горе. У матери была новая семья, и ей совсем я был не нужен. На улице за мной прочно закрепилась кличка: «сын врага народа», меня никто не называл по имени. Я жил как герой итальянского рассказа мальчик Пепе. Заставляли работать в огороде, пасти корову, нянчить ребенка. Если он плакал или шкодил, наказывали меня. Был у нас квартирант, однажды его ребенок взял пачку сахара и высыпал в ведро с водой, чтобы сделать сладкую воду, за это выдрали меня так, что спина была черная как чугунок. Особенно усердствовал отчим, раз он меня чуть не утопил в погребе, раз целый день при 40 градусном морозе держал на улице в трусах и нательной рубашке, верный друг собака «Мальчик» не дал замерзнуть, своим телом укрыл меня в конуре. Мать ругала и проклинала меня, зачем я родился на белый свет, почему до сих пор не умер, что такая она-де несчастная. Когда её мужа посадили в тюрьму, за что, я не знаю, все шишки доставались дальше на мою сиротскую голову.

«Счастливое сталинское детство» продолжалось. В семь лет я пошел работать подпаском, с конца апреля до первых заморозков в конце октября. Оплата в день пол-литра молока, две- три картофелины, до введения карточной системы кусок хлеба. Вынуждены были пить коровье молоко, пользуясь телячьим методом, прикладываясь к соскам коров. До сих пор терпеть не могу молоко, так напился в детстве. Началась война. Все мужское население ушло защищать Родину, остались старики, женщины и дети. В школу меня не взяли, нужно было полных 8 лет. В свободное от работы подпаском время занятие для детей нашел дед, инвалид, участник первой мировой войны. Весной 1942 года заставил нас посеять табак, который мы отправляли солдатам на фронт. На всю жизнь, нанюхался и надышался никотином, до сих пор не выношу его запах.

В школе учился относительно хорошо. Больше я никому не говорил, кто мой отец. Я

понял, что это мне ничего не даст, кроме тыканья пальцем. Решать, кем быть: хулиганом, вором или честным человеком должен был сам. Труд с детства и знание цены заработанного хлеба подсказывали, что нет иного жизненного пути, кроме как честный труд. Однажды голод привел меня в шайку уголовников, пировавших после очередного разбоя. Видя мои голодные глаза, они посадили меня за стол, а сами хвалились своими успехами. Их даже не пугал жестокий по тем временам закон от 1947 года о наказании за грабежи и разбой. И вот одна воровка, говорит, что надо меня взять с ними на дело отрабатывать съеденный хлеб. Но главарь сказал: «Он для нашего дела не годится, это “мужик”». Позднее я узнал, что «мужик» в уголовном жаргоне значит работяга. С тех пор, какой бы я голодный не был, обходил стороной этот дом.

В 1949 году окончил семь классов. Куда идти? В ремесленное училище, где кормят, одевают, обувают и учат. В техникум, где учат, но не кормят и не одевают, зато платят стипендию. Решение подсказала тетя, которая жила в городе и пригласила меня. В городе есть и училища и техникумы, и крупные предприятия, где можно устроится работать и учится. И вот я в Сталинске (ныне Новокузнецк), который стал моей стартовой площадкой в большую жизнь. Первое впечатление от города было удручающим. Не город, а тюремная зона. Кругом высокие заборы, по углам вышки. Заключенные строят промышленные предприятия, жилые дома, заключенные руководит этими стройками, «Кузнецклаг». Категории заключенных были разные: и наши, и пленные немцы, и пленные японцы. Утром их завозят на площадки строительства, вечером в зону. В это время жизнь в городе замирает. Вереницы машин с охранниками и собаками и сидящие на полу грузовиков зеки. После этой эмоциональной утренней зарядки город до вечера живет своей жизнью. На левом берегу реки Томь находилось управление ИТУ ГУЛАГА Южного Кузбасса «Южкузбасслаг», в составе которого были все лагеря Кемеровской области и Алтайского края. В городе было много поселений спецпереселенцев, бывших раскулаченных зажиточных крестьян из России и Сибири. Наиболее крупные из них «Островская площадка», «Верхняя колония», «Марс», «Юпитер» и другие, где в землянках жили бывшие кулаки. Была и «Нижняя колония», где в брусчатых бараках жили строители социализма. Рассказывали, как бывших кулаков привозили в эшелонах в начале тридцатых годов, выбрасывали вместе со скарбом на землю под дождь, снег, слякоть. Но поскольку это были действительно труженики, они в земле рыли ямы и строили землянки, в которых возрождались к новой жизни. Большинство землянок сохранилось до сих пор. Несмотря на такое жестокое обращение спецпереселенцы создали сельскохозяйственное производство и обеспечили строителей Кузнецкстроя сельскохозяйственной продукцией. В прошлые времена местные жители сельским хозяйством не занимались, земли Южного Кузбасса считались неплодородными.

В таких условиях жизни начинались мои «университеты». Прошли годы и люди

волею коммунистической партии, сделавшей их изгоями общества и врагами народа, построили на костях своих предков, один из красивейших городов России. А какие корни они оставили своим наследникам. Выросли лучшие рабочие, инженеры, врачи, учителя, деятели культуры, воины. Только подвиг этих людей разных национальностей, вероисповеданий, совершенный ими в годы Великой Отечественной войны, несмотря на то унижение, оскорбление и разорение, достоин великой памяти в истории России. И я всегда ценю и помню, что этот город и его люди сделали меня человеком из изгоя, корейчонка, кровно обиженного властью, лишенного детства, любви и родительской ласки, вечно голодного, обездоленного никому не нужного щенка, возможно, рожденного от хорошей и доброй собаки. Я благодарен людям этого города, которые занесли мое имя в число почетных строителей Западно-Сибирского металлургического завода, навсегда отлив нашу фамилию в металле. Я все свои знания и труд отдал на создание третьей металлургической базы страны на востоке страны. Если бы знал мой отец, что я смог достичь за счёт его генов, которыми он меня наделил. Я не знаю, чего бы я мог достичь, если бы коммунистическая партия не превратила мою человеческую жизнь в собачью. Думаю, что мог бы достичь большего, а может, и ничего. Но это мой взгляд на прожитую жизнь.

…Итак, у меня на руках свидетельство о рождении, свидетельство об окончании семи классов и ни копейки за душой. На мне фэзэушные штаны, ситцевая рубашка, брезентовые тапочки, марлевое полотенце. Вольный. Выбирай свой путь.

В ремесленное училище металлургического комбината не взяли. Осталось только школы фабрично-заводского ученичества (ФЗУ), где через 6 месяцев сделают рабочего человека.

Но и туда не взяли, поскольку по окончанию ФЗУ мне не будет 16 лет, возраст, когда выдают паспорт и могут принять на работу. И тут я прочитал объявление о наборе учащихся в Кузнецкий горно-строительный техникум. В техникуме были вполне приличные условия – стипендия почти в три раза выше заработной платы молодых рабочих, форменная одежда и обещали общежитие. Сдал экзамены и поступил.

Вместе со мной в техникуме учились другие дети, родители, которых находились под надзором НКВД. Ребята были обязаны каждый вечер являться в комендатуру отмечаться, если не являлись, то их начинали разыскивать какие-то надзиратели. В основном это были дети спецпереселенцев: немцы Поволжья, переселенцы с Кавказа и Дальнего Востока.

Этот закон о комендатуре был отменен для детей только в мае 1954 года, после расстрела Берии.

Первая производственная практика была посвящена обучению плотничному делу, которая проходила в зоне ИТЛ у заключенных – солдат и офицеров, попавших в «русский плен» после немецкого, а также мужчин и ребят, осужденных по Указу 1947

года за хищение соцсобственности: кто украл ведро картошки, кто зерно, кто самовольно погубил фруктовый сад, чтобы не платить налоги...

Особенно хорошо к нам относились «русские пленные», у многих из них были дома такие же дети, как мы. Учили они нас строительному мастерству очень старательно. Преимущественно мы делали для зоны гробы, которых требовалось очень много.

После первого курса пошел на строящуюся шахту водоносом, носить воду шахтерам. Техника несложная - два ведра и коромысло и два километра пути. Платили 600 рублей, но к концу дня ни ног, ни рук, спина трещит. За образцовый труд повысили, заменив профессию водоноса на буроноса – носить буры от шахты до кузницы и обратно. Самая интересная работа была на второй производственной практике – в шахте. Я получил паспорт и стал по закону иметь право на труд. На шахте выдали мне спецодежду и инструмент. Если ту амуницию надеть на сегодняшнего подростка, он сразу упадет и не встанет. Вот так было со мной, кроме того, аккумулятор, шахтерская лопата, кайло, то есть вся оснастка больше массы его труженика. Пока в этом наряде дойдешь по горным выработкам, а это около трех километров, то уже не работник. Направили меня в бригаду проходчиков Ильи Монченко – Героя Социалистического Труда. Как на меня посмотрели в бригаде… работа загружать породу в вагон – самая простая, но лопата 10 кг, породы зацепляет килограмм 15-20. Раз бросишь, а на вторую сил нет, тогда отправили вагонетки откатывать. Работа легче, но тоже требует отдачи сил. И придумал мне бригадир на период освоения нелегкого труда шахтера петь для бригады песни. Вот садись в забой и пой все восемь часов. Так я начал свою шахтерскую жизнь. Со временем всё пришло, и мускулы окрепли, и спецодежду научился подгонять под себя, и инструмент стал иметь какой надо.

Тяжел труд шахтера, особенно привыкание к нему. И когда сегодня смотришь на буйную молодежь, то невольно думаешь, что с ними будет. Государство уничтожило рабочий класс. Нет сегодня мастеров своего дела: высококвалифицированных рабочих, шахтеров, слесарей, токарей, плотников и столяров. Ушло наше поколение, уходят поколение 50-60-х годов. А что будет потом, когда закончатся нефтедоллары. Но труд нефтяника, газодобытчика не менее тяжел, чем труд шахтера. Вечно не будешь же плясать на дискотеках и гулять, кормить никто не будет. Ведь опыт Республики Кореи, Китая и других государств ничему не учит Россию. Коммунисты России, уничтожившие рабочий класс, трудовое крестьянство, разрушившие семьи, породившие, в семье вражду и ненависть, не имеют морального права на свое существование.

…Итак закончена учеба, получен диплом. Дают направление в Читинскую область. ГУЛАГ рудник «Октябрьский», нынешний Краснокаменск. Но нашелся друг Витя

Цивилев, который просит поменяться с ним – Сахалин на Дарасун, это рядом с его родиной. Итак, я еду на Сахалин. Вите на руднике не повезло, он вскоре погиб, об этом я узнал гораздо позже.

Труден был путь на остров Сахалин. Надо помнить, что был август 1953 года. Эшелон за эшелоном шли составы в Россию, вывозя из лагерей амнистированных уголовников после смерти главного палача Советского Союза. А следом был арестован и получил по заслугам его главный инквизитор и его банда. Трудно себе представить, что творилось на вокзалах городов и поселков, примыкавшим к Транссибирской магистрали до самого порта Ванино. Разбой, мародерство, грабеж и убийство мирных граждан. Потому что наследники палача амнистировали всех уголовников. С врагами народа, политическими и хозяйственными преступниками они себе оставили право в дальнейшем разбираться. По-видимому, они представляли большую угрозу социалистическому строю. События, отраженные в фильме «Холодное лето 1953 года» – мизерная доля правды о событиях того времени.

И вот я на Сахалине. Проехал весь остров от Александровска до Южно-Сахалинска и далее к месту работы – Горнозаводск (японское название Найхара). Как был остров Сахалин в царской России местом каторги, так и остался за 36 года коммунистического правления, несмотря на несметные богатства. Южная часть выглядела более прилично, города и посёлки имели вполне благоустроенный вид. Элементы цивилизации водопровод, канализация, планировка улиц, дороги, тротуары озеленение. Чистые, аккуратно построенные домики. Поразило отсутствие дверных замков, тяжелых дверей, наличие на полу циновок, на которых устраивались места для сна и отдыха. И сверх всего удивительная чистота. В основном там жили корейцы. Японцы уже выехали на Родину. Стали на поток заселять остров русскими. Правительство создавало льготные условия русским поселенцам, как и жителям островов Крайнего Севера. С заселением русских облик городов, поселков стал меняться. Бывшие органы власти заменялись советскими органами. Дома стали гореть, канализация и водопровод выходили из строя, Дороги и тротуары стали разрушаться. Промышленные предприятия, прибыльные при японцах, стали убыточными, разрушались, рабочих специалистов не хватало. Точная картина наших дней в России.

Работать начал на шахте горным мастером. Контингент – бригады горнорабочих из русских и корейцев. Оплата труда была у русских сдельная, а у корейцев – из расчета обеспечения пропитания, как у бывших военнопленных, а ныне репатриантов. За ними был установлен комендантский контроль, после 10 часов вечера запрещалось появляться на улицах.

Если русские рабочие могли позволить себе прогуливать, пьянствовать, то корейским рабочим это строго запрещалось вплоть до ареста по закону Советского

Союза за прогулы и опоздания на работу. На острове существовал дефицит на товары народного потребления и продукты, а также на денежные знаки. Все эти тяжести перекладывались на плечи корейского населения. Несколько облегчилось положение корейцев после окончания войны между севером и югом. На шахте появился корейский директор, который должен был работать с корейскими рабочими и защищать их права. Директор был привезен из России и в основном защищал интересы тех корейцев, которые давали согласие на выезд в Северную Корею. Для отказников всё оставалось по-прежнему. Мы тогда не понимали, почему они не хотели ехать к коммунистам. И только позже поняли, что это такое.

В декабре 1954 г. меня призвали служить в армию. За время работы на Сахалине среди корейцев я так ничего и не понял, настолько был близоруким и слепым котенком в политике.

После демобилизации я вернулся в Новокузнецк и переквалифицировался в строителя металлургических печей. Почему в Новокузнецк и почему не остался на Сахалине? В этом виновато то, что я слишком рано вступил в дискуссию с коммунистами по не виновности моего отца. Мне очень понравился Сахалин, его жители, особенно корейцы. И если бы остался там, я бы давно жил на родине своих предков, а может, и нашел бы своих родственников. Отец в протоколе допроса показывает, что у него в Корее осталась семья. Я вполне допускаю, что я не первый ребенок у него. Вполне возможно, что у него остались дети в Корее. Отцу было 44 года, когда я родился.

Весь смысл моей оставшейся жизни – разыскать родственников в Корее и поведать о трагедии их родича в России. Пока мои успехи бесплодны, но я надеюсь, что кто-то, прочитав эту книгу, поможет мне.

А из армии я просто сбежал, пользуясь правом поступления в институт как отличному воину. Было такое право.

В 1957 году я совершенно не мог представить, что среди русских жен казненных корейцев были ничего не боящиеся, искренне любившие своих мужей-корейцев, не поверившие обвинению палачей, и они боролись за честное имя своих мужей. Вечная им память и благословение божье за их мужество и подвиг во имя торжества правды. Это Ким Мария Тимофеевна, Осе-Ней Наталия Антоновна, Мокроусова Галина Ивановна, сестра жены Ти-Та-Е, Миханошина Александра Ивановна, жена Ли-Чер-Тиги, Тюменцева Софья Степановна дочь Кан – Сен- Сен и другие, которые возбудили вопрос перед Генеральным прокурором о реабилитации невинно репрессированных корейцев, их мужей, арестованных в 1937 году. Но не было прощения моей матери, предавшей отца своей изменой.

Во время написание этой статьи мне позвонила дочь Мокроусовой Галины Ивановны, которая сообщила, что её мама умерла год назад. Жена Ти-Та-Е умерла намного раньше от постигшего горя, так и не узнав, что её муж был честный человек, безвинно погибший в застенках КГБ.

Их жалоба попала в то самое время, когда вопросы о геноциде против народов СССР были одними из важных вопросов внутренней политики государства. Проведенная проверка по жалобе подтвердила её обоснованность. Материалы по обвинению бывшего начальника Ойротского областного управления НКВД Жигунова подтвердили, что дела были сфальсифицированы.

По протесту Военной Прокуратуры Военный трибунал Сибирского Военного Округа определением от 27 января 1959 года протокол № 197 от 27 декабря 1937 года, подписанный Ежовым и Вышинским, был отменён, и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. Так, спустя 20 с лишним лет благодаря женам, вставшим на защиту своих невинно пострадавших мужей, была установлена правда о 44 корейцах, которые хотели найти свое счастье в стране социализма.

На полную реабилитацию ушли долгих 40 лет и чтобы мы, щенки, лишенные права на жизнь, были реабилитированы.

Вспоминается, как после 1991 года наступила оттепель для репрессированных. Казалось, что в новой России после полувекового коммунистического угнетения народа действительно начинается возвращение к реальным демократическим свободам взамен коммунистической демагогии. Но это только казалось.

Был принят Закон о реабилитации жертв политических репрессий. Начались реальные подвижки в доступе к тайнам произвола. Я обратился в КГБ России с просьбой ответить, что же послужило основанием о привлечении отца к уголовной ответственности и последующей его реабилитации.

До этого я ничего не знал о причине ареста, казни отца. На свои ранние обращения я имел ответ из КГБ СССР в виде выписки из определения Военного трибунала о прекращении уголовного преследования отца за отсутствием состава преступления и свидетельство о смерти без указания причины смерти и места. Запрос о причине смерти оставили без ответа.

И вот, к полной моей неожиданности, вечером домой, в мое отсутствие, явился майор КГБ Ларин из Бабушкинского подразделения КГБ г. Москвы. Беседуя с женой, от имени комитета и правительства принес извинение, выразил сочувствие и сообщил, что сделали запрос о выселке материалов уголовного дела для ознакомления.

Действительно, вскоре я был приглашен на Лубянку, где мне представили все пять томов уголовного дела, дали стол, стул и предложили ознакомится с материалами. Первые минуты в этом здании меня охватил страх, пересохло в горле. Ну, думаю, всё, с этими документами отправят вслед за отцом изучать уголовное право. Но как только открыл первый том, наступило какое-то внутреннее спокойствие.

Я держал в руках документы, по которым моего отца отправили на тот свет. И видимо, это чувство преодолело страх, я успокоился и начал впервые читать историю подготовки человеческих жизней к коммунистическому холокосту.

Офицер КГБ разрешил мне делать выписки из материалов дела. Дал мне бумаги и карандаш. Я тогда совершено не имел понятия, что можно записывать, что нельзя, будут ли проверять мои записи или нет. Если бы я знал, что записи проверять не будут, выписывал бы все подробно, а то я приходил домой и восстанавливал все прочитанное по памяти. Не знал я тогда и того, что многие документы вижу и читаю в последний раз, кончится «демократия».

В результате уже рассекреченные и опубликованные документы вновь закрыты под благовидным предлогом, что не надо будоражить народ. Поэтому если я читал в пятом томе о расследовании совершенного преступления работниками Ойротского управления НКВД по фабрикации материалов коммунистического холокоста, протоколы допросов работников НКВД, свидетелей, приговоры суда, заявление жен и родственников безвинно казненных, материалы проверки этих заявлений, то вы, дорогой читатель, никогда не увидите этих материалов и не узнаете ответы палачей, как им пришлось держать ответ за свои преступления.

Нельзя не назвать предательством политику, проведенную коммунистическими руководителями СССР с корейцами, проживающими на территории государства. Император был гораздо умнее, 140 лет назад разрешив корейцам добровольно переселятся на земли Дальнего Востока, когда в поисках защиты от японских захватчиков корейцы попросили защиты у России. Зная их трудолюбие и мирный характер, император предвидел, что этот народ осуществит освоение пустующих земель дальневосточного края и станет надежной опорой по охране этого богатого края.

Но этого не поняли или совершили предательство против своего государства коммунисты, когда изгнали с обжитых мест сотни тысяч корейцев, разрушили созданную ими экономику, инфраструктуру, уничтожили школы, учебные заведение, очаги культуры, нанесли своей стране неизмеримый экономический ущерб. Уничтожили лучших корейских граждан – жителей Дальнего востока, – которые помогали им с оружием в руках защищать рубежи России.

Разорение и уничтожение корейской общины, которая освоила пустые просторы Приморья, нанесло непоправимый ущерб экономике страны, от которого Россия не может оправиться в течение последующих 70 лет. Во время войны с Японией в армии не было лиц, знающих корейский язык и местные условия, и коммунисты вынуждены были привлекать ранее изгнанных корейцев.

Еще жив в сознании знаменитый тезис Вышинского: «Собаке собачья смерть».

Привлекли же к ответственности Милошевича, готовят суд над Саддамом Хусейном, осудили нацизм, готовят судебный процесс за холокост над узниками Освенцима.

Выступая на торжествах по случаю 60-летия окончания второй мировой войны,

японский премьер-министр покаялся в совершенных преступлениях против корейского народа и попросил прощения. В ответ премьер-министр республики Кореи сказал, что хватит просить прощения, нужно материально возместить нанесенный ущерб. Молчат только руководители России. Кончилась оттепель для репрессированных, закрыта в сейфах ФСБ правда о палачах и их сообщниках.

Если меня спросят, что я хочу, ответ один – покаяния за совершенное преступление – за казнь в Ойрот-Туре сорока четырех невиновных, потому что никто не имеет права отнимать у человека жизнь.

Косаник Альберт Васильевич,

сын Ко-Сан-Ика (Василия Андреевича)

г. Москва, сентябрь 2005 г.