Просто — о сложном

«Тюремный дневник» — книга очень простая и очень необычная. Это подлинный документ сложнейшей эпохи в истории одного из самых могущественных государств. Но дело не только в этом.

Дело в уникальности книжки. Она впечатляет не силой художественного обобщения, как «Один день Ивана Денисовича» Солженицына, а именно своей антихудожественной, безыскусной простотой и достоверностью. Это просто дневник, в котором день за днем описаны два года жизни героя. Простая вереница тюремных будней. Простая жестокость, простая тупость, простая грязь — простые ли это вещи? Как гротескны они за стенами тюрьмы. Читая эту книгу, учишься как-то по-новому ценить жизнь, какие бы трудности она ни преподносила.

Немецкий правозащитник Бернд Тауберт

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я не писатель. Моя книга родилась в советской тюрьме. Это дневниковые записи, которые я вел и продолжаю вести поныне. В них как в капле воды отразились мысли и чувства миллионов советских людей, попавших под жернова событий последних десятилетий эпохи социализма.

Я работал в органах власти, об этом я мечтал с детства. Я любил свою работу, и передо мной открывалось блестящее будущее. Мне везло. У меня был широкий круг влиятельных знакомых. Благодаря им я всего за полгода получил хорошую квартиру. Мои «простые» сослуживцы, отработавшие по 10-15 лет, могли об этом только мечтать.

Я видел, что люди власти всемогущи. В домашней обстановке они называли народ быдлом и любили поговорить о том, что «общая масса должна работать на избранных». Вокруг меня фабриковались дела, кто-то, за деньги или под нажимом, брал на себя деяния, которых не совершал. Это было моей обыденной жизнью. Изо дня в день.

Однажды прокурор, с которым я работал, предложил мне написать заявление на начальника нашего УВД: у них были довольно натянутые отношения. Якобы для выполнения плана по борьбе с коррупцией как раз такого «дела» не хватало. От меня требовалось заявить, что начальник наш взяточник, остальное, мол, они сами докажут. Я отказался. На следующий день меня арестовали «за превышение власти на допросах». Я своими глазами увидел, что такое советская тюрьма. Это было в 1981 году. Тогда я начал свой дневник. День за днем я описывал свою жизнь в заключении и все то, что происходит там, в другом мире. Чтобы записи не вызвали подозрения

при обыске, я зачеркивал написанное. Часть дневников удалось сохранить и передать на волю.

Выжить мне помогли только хитрость и предприимчивость. Я намекнул начальнику своей колонии, что у меня родственники в МВД СССР на высоких постах. Меня освободили в 1984 году «условно-досрочно» по амнистии. Но привычка вести дневник осталась. Я подробно записывал все, через что проходят тысячи и тысячи освободившихся из мест заключения. Найти работу и вернуть квартиру (пока я отбывал срок, у меня отняли квартиру) мне удалось только благодаря моим высокопоставленным друзьям. В 1986 году мои записи были обнаружены сотрудниками КГБ. Год спустя, в разгар перестройки, меня приговорили к лишению свободы сроком на 2 года «за антисоветскую агитацию и пропаганду».

Основная часть дневников с момента моего первого ареста в 1981 году и до обыска 9 октября 1986 года до сих пор находится в КГБ, несмотря на нынешние перемены в стране.

Итак, 6 ноября меня арестовали, а 14 ноября в тюрьме, собравшись с новыми силами, я опять начал дневник. Его мне удалось сохранить, и его я теперь публикую. Правда, небольшая часть записей все же была у меня изъята в колонии. На меня донесли. За свой дневник я получил 45 суток штрафного изолятора. В изоляторе обманом мне удалось раздобыть стержень. Я вел свой дневник на внутренней части нижнего белья.

О том, как проходил суд, как я отбывал наказание, о том, как уехал после своего освобождения в 1988 году за границу, — об этом я хочу поведать в своей книге.

ВМЕСТО ПРОЛОГА

19 АПРЕЛЯ 1984 ГОДА. Гуляю последние дни. С понедельника иду на курсы шоферов. Буду учиться 5 месяцев. Стипендия 47 рублей, но думаю, что как-нибудь просуществую. Справку отнес сегодня, потом ездил по магазинам, искал конфеты в коробках, но так и не нашел. За тортом «Птичье молоко» — очередь по записи на несколько дней вперед. Конфеты мне необходимы: надо отблагодарить тех, кто помог мне устроиться на работу. Смешно, даже конфет не могу достать.

27 АПРЕЛЯ 1984 ГОДА. С 23 апреля учусь. Самое важное — вождение - 70 часов. Все остальное - политика, медицина и т. п. На Волгоградском проспекте строят новую школу, и нас сразу предупредили, что нам придется поработать на стройке. Значит, еще меньше учиться профессии. 47 рублей в месяц - это меньше двух рублей в день. Утром надо как-то добираться до метро. Автобуса дождаться невозможно. Выручают халтурщики. Везут за 10 копеек.

Обед в школе 30 минут. Но пообедать не успеваешь, потому что в кафе и столовой очередь. Приходится брать с собой бутерброды. Но копченой колбасы в магазинах нет, а вареной можно просто отравиться. Мы договорились с товарищем (у него мама работает в буфете), что колбасу несет он, а я покупаю хлеб и молоко. Сегодня в булочной простоял минут сорок.

С учебой пока нормально. На занятиях Рафаэль (преподаватель) в основном рассказывает анекдоты, так как 5 месяцев надо же что-то делать. Сказал, что скоро будем переезжать в новое здание, там нам придется еще поработать, а вождение — потом.

ИЗ ПРОТОКОЛА ДОПРОСОВ:

Гр-н Казаков, преподаватель автошколы: «Сайвальда запомнил хорошо. Он выделялся из основной группы. Парень неглупый, материал усваивал быстро. Занятия не пропускал. Вступал в полемику в отношении происходящих событий...»

Гр-н Титкин, товарищ по автошколе: «Сайвальд вел себя, как остальные. Как он относился к государственному строю, я не знаю, никогда не говорил с ним об этом...»

Гр-н Тюриков, староста группы: «Сайвальд энергичен; авантюрист и циник. У него мышление было направлено на западный строй. Он говорил: «Вот у них там хорошо, а у нас плохо...»

Гр-н Макаров, товарищ по автошколе: «Сайвальд говорил, что ведет дневник. О существующем в СССР строе ничего не говорил. Говорил, что в СССР проблема с колесами».

УСПЕШНО закончив школу и получив водительское удостоверение, я приступил к работе в одном из таксомоторных парков. Там все отношения строились только на деньгах. Въезд, выезд, ремонт и просто мойка машины — все стоило денег. На это уходили все «наезженные» за день рубли, и сдавать план за смену не получалось. С меня потребовали объяснительную. Я честно написал про порядки таксопарка и свои расходы. Через два дня меня уволили «по собственному желанию».

Вскоре после моего увольнения из таксопарка мой знакомый, преподаватель института, помог мне устроиться на работу. Он часто «принимал зачеты и экзамены» у своих студенток в моей квартире. Я стал возить шефа одной автобазы. Машина была практически в моем личном пользовании, и в свободное время я занимался извозом. Заработанные деньги я

тратил на ремонт машины и посылал в разные общественные фонды: Фонд мира, Фонд защиты детей и т. д. Делал я это не из одного только человеколюбия, но и чтобы полнее ощутить себя «на свободе». Как-то раз в 1982 году, в заключении, я решил отправить 100 рублей в Фонд мира. Я написал заявление, но мне сказали, что заключенные такого права не имеют. Потому что, как объяснил начальник отряда, если я хочу пожертвовать кому-то свои деньги, значит, я человек положительный, а положительный человек в социалистическом обществе не может находиться в местах лишения свободы.

Я купил машину и ушел с работы. Через знакомых попал в «мафию извозов». Но заниматься этим официально было нельзя. Пришлось фиктивно устроиться в один институт. Два инженера отсиживали там мои часы, я приходил туда только в день получки и отдавал зарплату инженерам.

У меня была одна цель — уехать за границу. В то время это было почти невозможно. Я часто кружил у немецкого и американского посольств. У меня было много знакомых иностранок. Я мог бы фиктивно жениться и выехать из этой страны. Но у меня была женщина, она ждала от меня ребенка.

Она была очень слабенькой и постоянно болела. Врачи рекомендовали ей есть икру. Один знакомый туркмен предложил мне поехать за каспийской икрой к его родителям. Поселок, где они жили, находился у моря, на границе, и мне хотелось посмотреть на советскую границу «в натуре». В соответствии с положением о посещении тех мест, родители моего знакомого послали в мое отделение милиции телеграмму с приглашением. Мне оставалось только взять пропуск. На следующий день я был уже в Туркмении. От города надо было еще ехать на автобусе. Автобус шел утром следующего дня. Мест в гостинице не оказалось. Но я знал точно, что в такой глуши гостиница

должна стоять пустая. Я сказал администратору, что я из милиции, приехал в командировку, она заполнила документы и дала мне номер. Утром я отправился на вокзал, но купить билет так просто мне не удалось: на моем пропуске в приграничную зону не было даты выдачи. Чтобы не морочить голову себе и другим, я не задумываясь поставил дату своей рукой, купил билет и отправился в свое путешествие.

Меня хорошо встретили. Икра была уже готова. Мы решили искупаться. На границе море отгорожено от поселка колючей проволокой. Надо проходить погранпост. Для этого я должен был сначала отметить свой пропуск в местной милиции. Меня спросили, почему на моем пропуске разные чернила и почерки. Я честно рассказал, что дату поставил сам. Меня отвезли в КГБ. С собой у меня были деньги, приличная сумма, английский и немецкий разговорники и записная книжка с телефоном и адресом моего приятеля — сына большого чина КГБ СССР. Докопавшись до этого адреса, начальник отделения решил, что я — проверка из Москвы. Приехал специально с таким пропуском. Я врать не стал: с КГБ шутить нельзя. И меня задержали. За ночь они выяснили, что я не проверяющий, что был судим, что назвался в гостинице милиционером и что отец мой - немец. По всему было видно: я шпион, пришел из-за границы или ухожу туда. На десятый день мне сказали, что я свободен. Правда, купить икру для моей беременной подруги мне не разрешили.

Через месяц меня вызвали в Управление КГБ. У меня много знакомых иностранцев, и я мог бы хорошо помочь органам. В благодарность за эту помощь мне обещали не возбуждать уголовное дело за подделанную дату в пограничном пропуске и фальшивые данные в гостиничной анкете. Я не поверил, что это может быть составом преступления, и от сотрудничества отказался.

БОРЬБА ЗА СПРАВЕДЛИВОСТЬ. ЖИЗНЬ ЛЮДЕЙ В НЕВОЛЕ

14 НОЯБРЯ 1986 ГОДА. Время около 6 вечера. Я - в тюрьме на ул. Матросская Тишина. Отошел от ареста, нашел тетрадь и начал писать дневник. Дело в том, что меня арестовали, несмотря ни на что. По-видимому, все было спланировано заранее.

...На работе я появлялся каждый день. Как-то раз шеф пригласил меня к себе и сказал, что на него давят в отношении меня. Его опять вызывали в КГБ, спрашивали, почему мне дали хорошую характеристику. Предложили переписать, грозили, что если не согласится, то не получит квартиру (у него очередь была на подходе). Говорили, что отнимут партбилет. Велели писать, что я человек положительный, но отсутствовал на работе без уважительной причины более 10 дней. Как раз те дни, что я провел в застенках туркменского КГБ. Я объяснил шефу, что не прогуливал, а был арестован. Решили провести рабочее собрание, чтобы характеристику мне дал коллектив. Характеристика получилась точно такая же, только с припиской о прогулах. Вот так просто.

5    ноября ко мне домой заходил Виталий. Мы с ним вместе в 1981 году сидели. Он недавно освободился. Отдал все документы на прописку, как положено. Но ему объяснили, что Москва — не для него, потому что у него статья «непрописная». А у него здесь мать, жена, дети. Человек отбыл наказание, так почему же теперь он должен жить вдалеке от семьи? Парень расстроен, не знает, куда податься. А уезжать надо срочно, а то попадет в тюрьму за нарушение паспортного режима.

6    ноября я должен был в 9 утра быть у следовате-

ля. Часов в 8 позвонил Шадрин (следователь). Сказал прийти к двум часам. Я встал, умылся, оделся, поехал на работу. Приехал к следователю, и все началось с начала: вопросы о пропуске, документах. Минут через 10-15 зашел какой-то мужчина и пригласил меня в кабинет начальника следственного отдела. Я вошел, в кабинете сидел незнакомец лет 40. Он предложил мне сесть, я попросил его представиться. Он достал удостоверение. Это была корочка КГБ. Его интересовала только секретная литература, найденная у меня при обыске. Он стал склонять меня к признанию, что два старых журнала, найденных у меня, я хотел продать иностранцам с целью обогащения. Из-под костюма у него торчали провода. Я сказал, что мои часы дают сигнал: «Рядом записывающая аппаратура». На этом беседа закончилась. Меня отвели к следователю. Договорились до того, что пропуск давал мне право въехать в погранзону, анкета — возможность попасть в гостиницу. В итоге три эпизода — а это уже система — ст. 196, ч. 2, срок лишения свободы до пяти лет. После этого следователь официально объявил меня обвиняемым. В кабинет вошли мой участковый и еще один наглец, и я понял — это арест.

Шадрин достал уже отпечатанное постановление об аресте с визой прокурора и печатью. Достал какую-то папку и стал читать: «... что дает эта жизнь человеку?» - это были страницы из моего дневника.

Я пожалел о том, что в свое время не заявил на Шадрина, когда он вымогал у меня взятку. Подумал об Ирине, ведь она сейчас в больнице.

Вдруг тот, что пришел с участковым, инспектор уголовного розыска, как зарычит: «Все, что в карманах, на стол!» Я молча достал все из карманов, и этот ублюдок начал меня обыскивать. Пришел следователь с понятыми, все, что у меня было, занесли в протокол. Я сказал, что у меня машина во дворе стоит. Машину тоже в протокол занесли. Тут же, в кабине-

те, на меня надели наручники. Вывели на улицу. У моей машины была открыта дверца и спущено колесо. Видимо, чтобы в случае побега далеко не ушел. Я прямо в наручниках снял зеркало и щетки со своей машины — украдут ведь. Попросил разрешения заехать домой переодеться и, конечно, получил отказ.

Меня запихнули в «УАЗик», рядом сел тот самый инспектор, и мы поехали в отделение милиции, где я когда-то работал. Там меня опять обыскали и отправили в камеру. В камере холодно, пол сырой, воздух спертый. Бумагу мне не дали. Правда, удалось договориться позвонить Маргарите, чтобы телогрейку принесла.

От еды я отказался в знак протеста против незаконного ареста, а главное, в честь их праздника. Ночь промучился: невозможно спать на голом полу и в таком холоде.

Утром 7 ноября зашел Сурен. Мы с ним жили в одной комнате в общаге. Извинился, что нет времени поговорить. Я отмахнулся, попросился в туалет и опять «впал в думы». Принесли чай, хлеб. Я отказался. В обед давали только первое, я есть не стал. Вечером опять хлеб и чай.

На следующий день дежурил Толя Смоляков. Принес мне бумагу и карандаш. Я написал заявление о голодовке, а на маленьком клочке — записку своим, чтобы не волновались, а попробовали связаться с иностранными журналистами.

9 ноября утром мне сказали, что пришла какая-то женщина. Я спрятал записку в шапочку: Сурен обещал, что передаст ей мои вещи. Опять не ел. А мен там это на руку. Когда привозят обед, они толпой идут на кухню жрать баланду. В милиции работает много пьяни, у которой денег не бывает, вот и кормятся за счет заключенных.

10 ноября начал болеть живот. Голодовка дала о себе знать. Хотел вскрыть вены, но подумал и решил,

что надо бороться, может, еще не все потеряно.

Мне стало плохо. Приехала «скорая». Вкололи но-шпу и отправили обратно в камеру. Потом пришла помощник прокурора по надзору, Валентина Михайловна. Уговаривала меня поесть. Но я не стал.

Часов около двух меня вызвали: приехал конвой. Мне отдали мою шапочку. Записки в ней, конечно, уже не было. Значит, Сурен ее нашел и не передал. Но пусть это будет на его совести.

Меня посадили в машину, запихнули туда еще одного парня и повезли нас по городским судам и КПЗ - собирать всех, кого арестовали в праздники.

15 НОЯБРЯ. В машине разговорился с одним парнем, Виктором. Оказалось, что он тоже сидит с 6 ноября, как и я. У него дома осталась жена с маленьким ребенком на руках. «Дело» у него такое. Он работал директором магазина в Бирюлево. Полгода назад продавали в его магазине помидоры. Естественно, была очередь. Подошло время обеда, но один покупатель заявил, что он из магазина не выйдет, потому что отстоял за этими помидорами уже больше часа. Пришлось выставить его силой. Он подал заявление в милицию. Возбудили дело по ст. 206, ч. 2 — хулиганство. Виктор попал в «дело» как директор. «Потерпевший» требовал с него в качестве моральной компенсации две тысячи рублей. Так все и тянулось, пока однажды в магазин не заявились менты. Они хотели что-то взять без очереди. Виктор сказал, что в очереди должны стоять все. В итоге Виктора арестовали за «неуважение к властям». Ну и «хулиганство», конечно, вспомнили.

Нас возили по городу часа три-четыре. В машине холод, курить не разрешают, грозят наручники надеть. В Бауманском суде посадили мужика лет 50. Его 17-й раз судят за нарушение паспортного режима. Когда-то отбывал наказание, и вот теперь некуда

ехать. К семье не прописывают. Каждый раз дают по году. Так и живет. Спрашивается, в чем вина человека, если он просто хочет жить с семьей?

Слово за слово, доехали до тюрьмы на Матросской. Я там был во время ареста в 1981 году.

Завели нас в дежурку. Дежурные сразу начали орать. Заставили раздеться, повели к врачу. Потом рассадили всех по боксикам размером 80x80, не больше. Там можно было только присесть. Через час отправили фотографироваться, опять «катать» пальцы. Я разговорился с «катальщицей». Рассказал ей о себе. Она слушала и удивлялась.

Потом — снова боксик. Через час — на обыск. Перерыли все, что могли. У кого были сигареты - все пачки разорвали. Отобрали шнурки, расковыряли все ботинки, повытаскивали супинаторы. Обувь можно после этого выбросить. После обыска — обратно в бокс. А часа в три ночи перевели в бокс побольше с тремя малолетками. Двоим по 15 лет, одному — 17. Его уже осудили, дали год исправительных работ с выплатой 20% заработанного и отправили на работу с очень низкой зарплатой. Он отказался работать за такие деньги, и его арестовали. А те двое: одного за кражу взяли, другого — за драку. Вряд ли из них кто-то станет человеком. Их бы выпороть хорошенько да поставить на ноги под строгим присмотром.

Утром, часов в шесть, открылась кормушка. Дали первую пайку: хлеб и сахар. Поспать так и не удалось. Было холодно, да и на скамье особо не поспишь. Позже принесли «рыбкин» суп (баланда из рыбы). Я немного поел, у меня за те пять суток голодовки живот уже разламывался от боли. К тому же я понял, что голодовка в этой стране бесполезна, все равно ничего не изменишь. Суп отвратительный, да и как может быть иначе, если на одного заключенного выделяется 36 копеек в день.

Повели в баню. Она такая же грязная, как и пять

лет назад. Дали по куску хозяйственного мыла, и мы стали мыться. Первый раз за пять суток! После мытья, не вытираясь, пошли в каптерку. Малолеток переодели, а взрослым дали матрацы с подушками, если так можно назвать груды ваты (или чего-то похожего) в мешках. Простыня и наволочка — тоже одно название. Да и выдали их только малолеткам и мне: я был «спецконтингентом» (так называют бывших работников МВД, прокуратуры, властных структур). Остальные получили по куску грязного одеяла, и нас снова рассадили по боксикам. Там и так места нет, а тут еще надо матрац как-то пристроить. Просидел часа три. Вызвали. Беседа о жизни. Потом опять боксик. Вскоре за мной пришли и повели в камеру.

Я был десятый. В камере было 10 шконок — так называется кровать, сваренная из железа. Мне повезло: свое место, а не на полу, как в прошлый раз. Тогда в 16-местной камере сидели 24 человека. Бросил я свой матрац на шконку, и пошли расспросы, как там - на воле. Здесь оказался Николай, мы с ним работали когда-то в одном отделе. Рассказал мне, что Шадрин — пьянь, взяточник и крохобор. Конечно, я об этом и сам догадывался. И такому человеку доверено решать судьбы людей!

Поговорили, затем нам принесли овсяную кашу. Немного поел: как-то жить надо и есть надо, еще не все потеряно.

Камера, как и все здесь, грязная, выкрашенная в зеленый цвет. Ширина 3 - 3,5 метра, длина — 7-8 метров. В углу — туалет, рядом — умывальник. Вода, конечно, ледяная. Но хорошо, что хоть такая есть. На стенах - правила поведения. Ребята говорят, что бумагу не дают, даже тетрадей в ларьке не было уже очень давно (боятся, наверное).

Книги дают в основном старые. Ларек бывает, но плохой. На 10 руб. в месяц. Хлеб только черный, но нет ни ножа, ни резака. Приходится ложкой ломать хлеб.

Воздух в камере очень спертый. На окнах решетки, потом сваренные под углом пластины, чтобы ничего не было видно, еще сетка, и при этом семеро из десяти сидящих курят. А если камера на 50 человек, и все курящие? Прогулка — одно название. Геннадий утром у туалета потерял сознание, упал, разбил бровь. Мы вызвали врача, и она через кормушку начала мерить ему давление. Человеку плохо, мы держим его, чтобы он не упал, а врач не может зайти в камеру. Кое-как измерила давление, сделала укол, сказала, что все будет в порядке. А ему все хуже. Под вечер забрали в больничку. Там хоть питание получше. Генку за взятку посадили. Зачем сажать? Отстранили бы от работы, он же не опасен для общества. Так нет. Могут дать от 8 до 15 лет! А была бы у человека зарплата нормальная, так не брал бы он взяток.

Я решил, что лучше не быть гражданином этой страны. Завтра пошлю заявление в Президиум Верховного Совета СССР, что отказываюсь от гражданства.

Сейчас главный вопрос: что они предпримут в отношении меня? Могут что-нибудь подкинуть при обыске. Но обыск уже был. Могут признать душевнобольным. Могут убрать. Обидно умирать, ничего не сделав.

Вчера принесли передачу - приехала мама. Ох, мамочка, мамочка! Сколько хлопот доставляю я тебе! Прости, но меня не переделаешь. Я буду таким всегда. Я никогда не хотел тебе плохого и всегда думал о тебе. Главное, живи, чтобы я мог хоть увидеть тебя.

16 НОЯБРЯ. Мы только что поужинали. Решил посидеть над тетрадью. Прошло 10 дней с момента моего ареста. Живот разболелся не на шутку. А все от здешней пищи. Благо выручают передачи. Правда, всем по крохе достается, по маленькому кусочку. Но и это хорошо.

После завтрака ходили на прогулку. Рядом гуляли

«смертники». Интересно, что чувствует человек, знающий, что скоро умрет?

Во время прогулки немного позанимался, все-таки без движения долго нельзя. Мне кажется, если бы для нас организовали какое-нибудь занятие, никто бы не отказался. Придумали бы что-то полезное для всех. От безделья человек может сойти с ума.

Говорят, под следствием здесь сидят по 6-7 лет (в других тюрьмах год-два). Спрашивается, почему, если максимальный срок по санкции прокурора —9 месяцев?

После обеда я написал заявление о лишении гражданства и насчет адвоката. Но вряд ли мои заявления отправят. А если отправят, то они обязательно попадут к Шадрину. Тогда меня наверняка на комиссии признают психом.

Что-то опять клонит ко сну. К свету лампы уже привык. Я, наверное, буду дежурить, моя очередь подошла. Ну ладно, пока все. Завтра понедельник, а значит, новая неделя. Может, кого вызовут, хоть какие-то новости. Может, Генка из больнички выйдет, расскажет что-нибудь интересное.

19 НОЯБРЯ. 6 часов вечера. Сидим в камере, занимаемся кто чем. День прошел бурно. Опять выдергивали ребят насчет Генки: они уверены, что была драка. Я ходил с Серегой на допрос. Опер спрашивал, что у нас произошло в камере. Конечно, удобнее списать Генкин обморок на драку. Я с этим опером особо не разговаривал. Что сказать тупому тюремщику, если Генке даже давление мерили через окошко?

Вечером вернулся сам Генка. Никто его не лечил. Сунули в камеру с тремя малолетками, где ни покурить, ни почитать, грязь да еще дети бегают за дверью. Там содержатся женщины с маленькими детьми. Если дежурит хорошая смена, детей выпускают побегать в коридор.

Вчера была баня. Все ждали этого дня. На мытье дают минут 15, не больше. А так хочется постоять под теплой водой! Да и постирать тоже, а то ведь в камере вода ледяная — долго не поплещешься. Иногда стираем в остатках чая. Впрочем, чаем это не назовешь, он даже цвета не имеет — так, вода теплая, слегка подкрашенная. Сегодня кое-как успел простирнуть носки с трусами.

Ребята рассказывали, как они встречали здесь Новый год. Даже времени не знали. Дежурным говорить об этом запрещено. Им вообще все запрещено: просишь у них газету «Правда» почитать, они говорят: «Вам не положено». Хотя что «Правду»-то не почитать, ведь главная советская газета?

Сегодня нас всех согнали вниз. Все наши вещи пропустили через аппарат. Выискивали, у кого что есть. У Олега Павловича нашли железку в поясе. После этого перевернули все так, как будто у нас бомба спрятана.

Вот так и живем. Но надо крепиться и не падать духом. Сегодня заказывали ларек, но нет ни колбасы, ни корейки. Тетрадей — строго две, хлеба — строго два батона. Вот тебе и демократия, «самая гуманная и справедливая».

22 НОЯБРЯ. Уже 16 дней, как я нахожусь под стражей. Особых перемен нет, пока не вызывали. Два дня назад у нас был «день живота» — ларек. Разрезали батоны по 24 копейки на четыре части и ели с маслом. Хотелось оставить на потом, чтобы продлить удовольствие, но рука как-то сама несла хлеб с маслом ко рту. Так все в один присест и слопали. Потом одному из наших принесли передачу. Ели сухари, здесь они вкусней, чем на свободе.

Дико болят бока и спина: матрац очень тонкий. Но уже начинаю привыкать. Целыми днями валяемся на шконках и читаем. Литература так себе, но на без-

рыбье и рак рыба.

Газеты, что удается достать, прочитываем от корки до корки. Описывают поездки, проводы и встречи генсека. Все движение перекрыто, толпы народа пришли его поприветствовать. Кому это нужно?! Весь этот «народ» за отгулы согласился там торчать.

Наконец-то принят закон «Об индивидуальной трудовой деятельности». Я давно говорил, что это надо сделать. Конечно, это тот же НЭП, только об этом прямо не говорят. Читал статью Арбатова, он цитировал Рейгана: «Будем вмешиваться во внутренние дела СССР». Молодец Рейган: вмешаться необходимо, а то у нас кругом беспредел.

30 НОЯБРЯ. Дышать совсем нечем. Гуляем всего час. Еда тюремная в горло не лезет, а есть надо, иначе можно ноги протянуть. Живот болит почти все время. Но к врачу обращаться бесполезно. Вон, моему сокамернику, Морозу, дали вчера таблеток каких-то, сказали, что это эксперимент. А сегодня совсем забрали куда-то. Генке зуб вырвали. Как он, бедный, мучился!

У мужиков уже кончились все сроки содержания под стражей. На каком основании их тут держат?

Вчера заходил инструктор по ПВР (политико-воспитательная работа), молодой лейтенантик. Не смог ответить нам ни на один вопрос. А в отчете своем, небось, написал, что беседа проведена, как положено, по плану. Даже здесь план, смешно!

Думаем только о том, как не угодить в карцер. Никакого развития. Как личности мы вообще здесь ничто. А Горбачев на Делийской декларации заявляет, что «... должны быть гарантированы условия для гармонического развития личности». Ну это, уж конечно, не про нас.

Сейчас читаю книгу Карела Чапека, рассказы о полиции и судах того времени. Вот где была настоя-

щая демократия и справедливость! А нам вчера вертухай (охранник) велел камеру вымыть. Толик говорит, это впервые за полтора года. Оказывается, к ним комиссия из санэпиднадзора едет. Сестра-хозяйка простыни всем раздает. Интересно, когда эта проверка кончится, они простыни обратно заберут?

Напротив нас сидят инвалиды.

Думаю о доме, о маме. Как там Ирина? От родных ни слуху ни духу.

2 ДЕКАБРЯ. Сейчас вечер. Ужасно болит живот и поясница. От круглосуточного освещения режет глаза. Газету вчера опять зажали. Сегодня, правда, сжалились, принесли.

Отправил письма в редакцию «Литературной газеты». Думаю, они тоже попали к Шадрину. Сегодня по местному радио выступал кто-то из тюремной администрации, говорил, что куда бы мы ни писали, все наши заявления все равно попадут к нашим же следователям. Что в обратном адресе надо писать не «тюрьма», не «изолятор», а «учреждение 43/48 К», и обязательно в конверте. Про бумагу сказали, что только в ларьке, за деньги. Закончили тем, что писем посылать вообще нельзя. Пугали карцером, месячным запретом на получение передач и пользование ларьком.

Олег Павлович переживает: вторую неделю нет передач. Боится, что с женой что-то случилось. Она уже немолодая. Но даже если и случилось, он об этом не узнает. Здесь изоляция на высшем уровне. Будь они прокляты!

Очень боюсь, что больше не обниму свою маму. Ей ведь уже 67 лет. Что ей приходится терпеть! Только бы не ходила, не просила ни о чем. Ведь не добьешься у нас справедливости. Она ругает меня за мои рукописи. Но я рад, что о них знают и боятся. Хоть какую-то пользу смог принести.

Уже 9 вечера. Говорят, завтра баня. Не мылись уже 9 дней, голова чешется. Два часа назад приходил Шадрин. Разговора не получилось. Он сразу начал с угроз, кричал, что я специально хочу уехать за рубеж, чтобы рассказывать там, что у нас творится. Сейчас мое дело находится в КГБ. Там решают, что со мной делать дальше. Шадрин уже не отрицает, что на него давили «сверху». Сказал, что дней через 10 придет закрывать дело. Это значит, что теперь меня уже надолго упрячут. Обидно. Ведь было бы за что.

5 ДЕКАБРЯ. Завтра уже месяц, как я здесь. Вчера наконец-то была баня. За те 15 минут, что дают постоять под водой, испытываешь просто непередаваемое блаженство. Теплая вода! И ничего больше нет: ни грязи, ни обвалившегося потолка, ни тесной, закисшей кабинки 3x4 — только вода!

Вся еда теперь — одна квашеная капуста. А в зоне будет еще хуже.

В камере все нормально. Андрюха нас веселит, про баб своих рассказывает.

Виталию вчера запросили «вышку». Не знаю, что он сделал, но в любом случае не на расстрел же. Жаль его жену и двоих детей. Он их любит очень. Вчера всю ночь не спал, курил. Интересно, о чем он думает. Но спрашивать об этом нельзя: каково ему теперь прошлое ворошить. Приговора еще, слава Богу, не было. В общем, все от судьи зависит. Будет у него или у нее хорошее настроение — даст снисхождение, а если повздорит за семейным завтраком - значит, расстреляют человека.

А у меня тоже сплошные думы. Вчера крысы снились. Это очень плохо. Сейчас главное — это мама, ее здоровье.

Прочитал «Признание афериста» Манна. Ничего, понравилось. В газетах, как всегда, про империализм да про Америку.

7 ДЕКАБРЯ. Сейчас 20.30. Мы все, конечно, в камере.

Курильщики наши мучаются. Сигареты в передачи класть запрещают. Ребята табак в газету заворачивают. Ищут газеты без картинок, а у нас что ни газета - то на полстраницы фотография из западной жизни: или нищий, или попрошайка, или демонстрация. Мужики курят всю эту газетную краску, а потом от кашля мучаются.

Вчера проговорили весь вечер. О жизни, о разных природных явлениях, о стариках-целителях. Интересно получилось. Я сидел, думал: «Неужели эти ребята - преступники?» Андрюхе за какое-то старое колесо дали 4 года! Или вон Генка. Настоящий эрудит оказался. Так ему не меньше 9 лет дадут. За сто рублей! Кстати, тому, кто миллион возьмет, те же 9 лет дадут. Хоть бы по размерам взяток как-то сроки разграничили. Правда, срок — это не исправление.

Наш Дед все нервничает: передачи так и нет. Значит, с женой что-то. Уже издергался весь.

Ладно, надо писать ходатайства. Завтра Шадрин может прийти.

9 ДЕКАБРЯ. 15.30. Мы только что пришли с прогулки. Нам сегодня дали полтора часа. Мужики сделали мячик: запихнули в носок старые тряпки. Так что сегодня играли в футбол. Дворик, правда, маловат. И лед мешает. Но все равно на славу погуляли.

По радио сказали, что в ЮАР Нельсону Манделе в его тюремную камеру наконец-то (!) провели телефон. Анатолий вспомнил, как читал летом книгу «Анатомия лжи» С. Зивха, президента ассоциации советских юристов. Книга про то, что международная организация «Международная амнистия» пишет о наших тюрьмах для «зарубежного читателя». Толик даже выдержки оттуда выписал: «Во всех случаях добросовестного отношения к труду, то есть при вы-

полнении установленных норм, каждый советский заключенный получает дополнительные калории. ...Если осужденные находятся в состоянии голода, им разрешают тратить на продукты не только положенные 36 рублей, а все свои средства». Плюнуть бы в физиономию тому, кто это написал! А я еще в эту «Международную амнистию» за помощью обращался во время первого ареста. Спасибо Зивху, глаза открыл! Люди в зонах голодают, еду ищут даже в отходах. В ларьке отовариваться можно только на 6 рублей в месяц, да и на это там купить нечего. А дополнительные калории, интересно, в чем выражаются? Сюда бы их всех: прогнать по этапу и хоть месячишко в колонии в «Полярном» продержать! А ведь кто-то за эту ложь еще и гонорар приличный получил.

10 ДЕКАБРЯ. 19.00. По радио целый день разговоры о правах человека. Ребята все в унынии. Час назад открылась кормушка, и вертухай спросил, знает ли кто из нас Решетникова. Стало ясно, что Виталию дали «вышку». И это из-за каких-то подонков, от которых общество и так страдало... «Права человека»!

Мы собрали его вещи, продукты кое-какие, и ребята понесли это вниз. Он там где-то в боксике сидел. Ребята его видели: бледный, руки назад — в наручниках... Сейчас его везут в Бутырскую тюрьму. Там он будет ждать ответа о помиловании в «одиночке». Иногда так ждут по нескольку лет... А если даже заменят расстрел 15 годами, человек за эти годы сам сойдет с ума. Я, когда в прошлый раз сидел, видел одного. Его помиловали. Так он сошел с ума, как только ему сказали, что 20 лет сидеть будет.

Так мы и «отпраздновали» День прав человека.

12 ДЕКАБРЯ. Сегодня в нашу камеру привели новичка. Он подрался с комитетчиком. Пошел по ст. 146 разбойное нападение, срок наказания

до 12 лет.

Геннадий вчера опять ходил к врачу. Здесь, говорят, вылечить вас не можем: вам для этого надо жить регулярной половой жизнью. Еще издеваются!

У меня начали выпадать волосы. Наверное, из-за здешней еды. Десны кровоточат. А ведь я сижу всего месяц.

Время к десяти. Пойду умоюсь, почитаю и спать. Несколько ночей снится какая-то галиматья. Разные чудовища, змеи, крысы, вода грязная. Наверное, еще что-то придумают в моем деле.

15 ДЕКАБРЯ. 17.00. Сегодня хороший день. Мне принесли передачу, а в ней — белый хлеб! Вот мы колбасой, маслом и хлебом поужинали. На душе спокойно: знаю, что с матерью все в порядке, жива-здорова, а для меня это самое главное. Поели, поговорили.

Олег Павлович рассказал, как его задержали. Бросили одного в камеру, давали только воду, соль и кусок хлеба. Параша (туалет) была там же. Ее не выносили. Расчет был тот, что он задохнется и напишет признание. А он писал о своей жизни. Так целую неделю просидел. За все время ареста первый раз горячей воды выпил уже в нашей камере.

16 ДЕКАБРЯ. Только что пообедали. Перед этим были на прогулке. Думали, совсем немного погуляем: на улице мороз — минус 26. У наших двоих на ногах туфли. В общем, как только они замерзли, мы начали стучать, чтоб нас обратно впустили. Так нас «за возмущение спокойствия» продержали больше часа на морозе.

У Игоря сегодня кончился срок содержания под стражей. По закону его должны выпустить. Ему сказали, что «будут узнавать, что делать».

Читаю Золя, «Дамское счастье».

18 ДЕКАБРЯ. Моя тетрадь заканчивается. Наверное, ее найдут, так как трясут при обыске ужасно, даже сигарету не пронести. Особых перемен нет, если не считать понижения температуры на улице. На прогулке бегали. В прессе, как обычно, шумиха вокруг Запада. По радио передали, что в Казахстане бастует молодежь, в Алма-Ате беспорядки. Все равно эту стену не пробьешь, если нет оружия.

Вчера к нам подкинули Левашова Льва Викторовича. Он из тех, кто знал всех совершивших нападение на универмаг (самое громкое дело в Москве в 80-х, вооруженное ограбление инкассаторов универмага «Молодежный»). Оказывается, это были работники милиции, военные. Возглавлял нападение Игорь Белецкий, сын Олега Григорьевича с которым я работал в исполкоме. Вот здорово! Чего ему не хватало - отец на высоком посту, мать ездит по заграницам.

В понедельник у Николая суд. По этому случаю к нему сегодня впервые за те 9 месяцев, что он сидит, пришел адвокат.

25 ДЕКАБРЯ. Только что пришли с прогулки. Погода терпимая.

Позавчера приходил Шадрин. Я с ним поругался, отказался беседовать. А сегодня мне сообщили, что я числюсь за судом, то есть мое дело уже передали в суд. Обычно на это уходит больше месяца: сначала я должен ознакомиться с делом, потом его передают прокурору, а уж он решает, отдавать его в суд или расследовать дальше. Такого, чтобы дело прошло весь этот путь в один день, еще не было. Даже если учесть, что мне его не показывали.

Николай ездил на суд. Просидел целый день без еды. Там не кормят. Говорит, что судебные заседания растянутся не меньше чем на месяц.

Под вечер привели к нам еще одного парня. Он из Одессы. Зовут Александр Сергеенко. Два года он уже

отсидел. Ему дали 12 лет за взятку в 30 рублей. Кагэ-бсшники брали. Раскололи сразу. Видимо, психотропные средства применили: не соображал, что делает. Там с ним армянин сидел за то, что во Францию уехать хотел. Еще, говорит, был один парень, так его прямо из зоны за антисоветчину забрали. В их зоне произошло убийство, обвинили этого парня. Пытали даже, кнутом били, за руки подвешивали. Не подтвердилось. Его отпустили, а он стал о пытках рассказывать. За это его «антисоветчиком» сделали. Рассказывает, на Украине моряков за контрабанду сажают пачками. Сюда они шли по этапу. Их собаками гнали да дубинками. До сих пор мужик в себя прийти не может. Переживает, что дома из-за него всех перетрясли.

По радио о студенческих волнениях в Алма-Ате рассказывают. Там сняли первого секретаря Компартии Казахстана Кунаева, люди вышли на демонстрацию протеста. А Сашка (Сергеенко) говорит, что когда их с Украины везли, видел, как из Киева в Алма-Ату войска на самолетах отправляли.

Сегодня корпусный наконец принес нам иголку. Наша куда-то исчезла, так мы неделю просили, чтоб нам новую дали. Толик два заявления написал. Сегодня принесли, но сказали, что мы должны ее вернуть. Своей иголки у нас больше не будет, потому что тюрьма теперь на хозрасчете (самофинансировании и самоокупаемости). Толик не выдержал, сказал: «Пачка иголок — 10 штук — 25 копеек стоит, даже этого у нас нет!»

Уже время обеда, пора слезать с нар.

30 ДЕКАБРЯ. Сейчас 12.30. У нас обед. Щи — одна вода. Просто счастье, если вдруг картошка или капуста попадется. На второе овес. А ведь сегодня праздник. 64-я годовщина образования СССР. По радио вовсю трубят о достижениях. Мы вчера шути-

ли: «Камера 293 встречает Новый год с высокими показателями!».

Вчера принесли целых две передачи. Николаю и Геннадию. Все-таки Новый год на носу. Завтра из хлеба будем лепить зайца, как символ 1987 года.

Вчера по радио выступала секретарь Тернопольского обкома партии. Говорила, будто Миша (Горбачев) единственный знал, что творится в стране, поэтому и объявил перестройку. Какой он справедливый и т.д. Да, совсем немного времени прошло, как его стали восхвалять так же, как восхваляли всех генсеков до перестройки.

В газетах все о правах человека пишут. Какие права! Вон у Александра Петровича из личных вещей банку сгущенки изъяли. Он уже неделю не может ее обратно получить: «Не имеете права».

Завтра Новый год. Ждем, что нас перед праздником в баню сводят.

31 ДЕКАБРЯ. 11 часов последнего в этом году дня. Думали, что нам хоть сегодня белого хлеба дадут. Не дали. Опять «рыбкин» суп был.

Готовились к Новому году. Нашли в камере детали пластмассовой елки — они, наверное, из года в год здесь лежат. Мастерили елку. Генка вчера зайца слепил из хлеба. Я из зубной пасты сделал краску, и мы его покрасили. Правда, он немного потрескался. Потом Олег Павлович вырезал из фольги от сигарет (без ножниц!) игрушки, звезду сделал. Получилось очень красиво. Календарь решили сделать из сахарных коробок. Клеили хлебным клеем. Сейчас Геннадий дописывает дни недели. Главное, чтобы при обыске это не разрушили.

Про Александровы продукты нам сказали, что их больше нет. Обидно, нам так хотелось хоть по ложке сгущенки съесть! Похоже, ее съели другие.

Но настроение все равно праздничное. Василич

только докучал целый день. Удивительно! Образованный человек, юрист, а не знает элементарных вещей. Все утро спрашивал, как заявление на допуск адвоката писать.

У Олега Павловича сегодня дата — 15 месяцев сидит.

Сейчас где-то около полуночи, может, немного больше. Начали делать жженку — жженый сахар с теплой водой (теплую воду оставили от ужина, а чтобы не остыла, укутали телогрейками). Это вместо алкоголя. Накрыли стол. Мы запасли белого хлеба, сала, сливочного масла и даже айвовое варенье. На краю стола — елка. Под елкой — заяц. Примерно в 12 (точного времени мы не знаем — радио отключили, как всегда, в 22.00) мы сели за стол. Разлили жженку. Игорь Чернышев встал и прочел свои стихи. Я потом попросил его записать их, вот они:

С Новым годом, друзья, с Новым годом!

Пусть нам заяц улыбки несет,

Пусть подарит нам радость свободы,

А печали навек унесет.

Новый год будет трудным, я знаю,

Так угодно уж нашей судьбе.

И я всею душою желаю

Всем удачи в нелегкой борьбе!

В Новый год по традиции славной

Дарят люди подарки друг другу.

Мы сейчас в ситуации равной.

Так протянем же каждому руку!

Пусть горячее рукопожатье

Нас одарит теплом сердец.

С Новым годом, товарищи, братья.

Дух свободы — наш славный творец!

Мы пожали друг другу руки и сели есть. Второй тост был за тех, кто нас помнит. Я мысленно поздравил маму, Ирину. Допили жженку и стали рассказы-

вать о себе. Говорили все больше про женщин. Генка всех удивил: достал пачку сигарет с фильтром. Еще с сентября хранил. Ребята были вне себя от счастья.

7 ЯНВАРЯ 1987 ГОДА. Утро первого дня нового года. Все спят. Я встал, позавтракал. На завтрак были протухшие квашеные помидоры с картошкой. Картошка — это в честь праздника. Так нам ее только по выходным дают. По местному радио нам прочитали лекцию «Формирование человека — одна из главных задач правительства». С Новым годом не поздравили. Зато дали послушать, как Горбачев поздравляет весь советский народ: «Ускорение, разоружение, а главное, мы восстанавливаемся и достигаем огромных успехов».

С прессой теперь будет туговато. Никто из нас ничего не выписал. «Учреждение» выписывает только «Правду». Да и то на всю тюрьму всего 6 экземпляров.

Наверное, скоро прогулка. На улице минус 20. Вот и верь после этого в приметы. Зима хоть и поздняя, а вон, какая холодная.

Сейчас 9 вечера. Смотрю на стол, на нашего зайца. Он почти уже весь развалился. Только мордашка смешная осталась с усами из веника. Усы, между прочим, очень приличные получились. Кто бы мог подумать, что камерный веник когда-нибудь послужит усами для зайца!

Прошел первый день нового года. На обед, как всегда, были просто помои. Думали, на второе что-нибудь вкусненькое дадут: рис или макароны. Но была грязная пшенка. Есть никто на стал. Потом прогулка, потом спали. На ужин был овес. Мы посыпали его сухарями и остатками печенья. Пошло нормально. Потом играли в домино, шахматы. В восемь вечера сели за стол. Нарушили все правила, пожарили в тарелке, на костре из газет, сало с луком. Вот

это получился праздник! Что-то необыкновенно вкусное! Здесь есть можно только то, что приносят в передачах. Норма — 5 кг в месяц. Продукты тоже не все разрешают.

Время ко сну. Интересно, изменится ли что-нибудь в жизни в этом году? Хотелось бы посмотреть, что сейчас на свободе делается!

5 ЯНВАРЯ. В моей жизни никаких изменений. По-прежнему посылаю заявления на ознакомление с делом. Пишу в газеты. Знаю, что не дойдет, но надо же что-то делать.

У нас перерыв с продуктами. Еще вчера должны были принести ларек, но его нет и сегодня. Тяжело сидеть без масла. Хлеб очень сырой, его просто так вообще нельзя есть.

Сергей и Генка вчера поехали в суд. Ох и тяжело им там, мороз на улице — 24 градуса. Нас даже на прогулку не повели. Третий день уже в камере сидим безвылазно. Ночью холод. Все бы ничего, если бы наш «бандит» - Василич (это он участвовал в бандитском нападении на универмаг) не храпел. Никому спать не дает.

6 ЯНВАРЯ. 22 часа. Отбой. Сегодня я дежурил по камере. Ходили на прогулку. Погуляли кое-как — мороз.

Серега с Генкой ездили на суд, у них по дороге машина сломалась. Простояли целый час на улице, пока завелись. Конвоиры в шубах, и то все правительство обматерили. А наши во всем демисезонном. С ними сегодня еще мужика везли, его летом взяли, в одной рубашке. Ребята его к себе прижимали, чтобы не замерз.

У Сереги решение суда отложили. Потерпевшая со свидетелем не явились. Просили провести заседание без них.

Генку судит судья по прозвищу Червонец — это ее любимый срок. Ей 70 лет, ничего уже не слышит, но на

пенсию не уходит — вершит судьбы людей. Вчера весь день посвятила вещественным доказательствам Генкиной взятки. Генка встал и сказал, что его преступление квалифицируют неправильно. Она как закричит, что уже 40 лет работает, ее учить не надо, она сама все знает, а он, раз на скамье подсудимых, — вообще не человек.

Сегодня Генка ехал с мужиком из группы «Диетторга». Он работал директором филиала. Рассказывал, что когда-то работал с Мураховым. Мурахов теперь у руля, а был первый взяточник. Работал в «Новоарбатском». Говорит, начальство из МВД, ГУВД, горкома, Моссовета туда к ним приходило: скупали все подряд, переплачивали любые деньги, а потом тех, кто им помог что-то купить, сажали.

Сегодня принесли ларек. Опять ни колбасы, ни сыра. Хлеб стал почему-то по 28 копеек. Тетради тонкие, всего по две дают. Видно, много пишут.

Рождество. Этой ночью надо гадать. Хорошо бы запомнить, что приснится. Ладно, пора умываться. Ночами сейчас холодина, все окна заледенели. Зима разыгралась не на шутку.

8 ЯНВАРЯ. Недавно прошел обед. На прогулку не ходим уже два дня. Мороз минус 35. Такая зима была в 1978 — 1979 гг. Тогда люди, живущие в новостройках, выходили из своих квартир на улицу и грелись у костров. Отопление-то везде — никудышное.

У нас тоже холод собачий — окно разбито. Зато сигаретный дым вытягивает.

Вчера мне отказали в ходатайстве. Правда, я никаких ходатайств не посылал. Я еще даже дела не видел, так что не знаю пока, о чем ходатайствовать. А мне уже пришел отказ. Все смеются: вот это «ускорение» у нашего правосудия. Да Бог с ним. Итог ясен. Все равно мне сидеть. Я уже полностью на это настроен.

Сашка Сергеенко две недели назад к врачу записался. У него раздражение на ноге. Сегодня вызывали. Посмотрели, говорят: вам побольше чеснока надо есть, лука, витаминов. Интересно, где все это взять? Передач ему не приносят: у него все в Одессе. Говорят еще, чти ему нервничать нельзя. Да как ему не нервничать, когда о семье ни весточки и срок — 12 лет?!

У Олега Павловича еще 31 декабря закончился срок содержания, даже фиктивный. Он пишет заявления все время, но ответа пока еще не было ни на одно.

Вчера мой рот блаженствовал: Николай с суда привез полупустой тюбик зубной пасты. Это была настоящая радость, ведь зубная паста почему-то запрещена.

Сашка рассказывал, как с ним сидел бывший работник прокуратуры СССР. Его подставили. Был скандал в правительстве. Он влез не в свое дело. В общем, мужику сунули взятку и посадили. Тому обидно до слез, что сразу не догадался. Он сам сколько подставных дел вел, наизусть знал, как все делается. Даже примеры приводил: в КГБ данные, что такой-то где-то что-то сказал о властях, но с поличным взять его не удалось. Тогда устроили провокацию. В ресторане взяли и облили его чем-то. Парень подвыпивший, конечно, начал разбираться. Естественно, завязалась драка. Тут же появились свидетели — и готово. Статья 206, хулиганство.

9 ЯНВАРЯ. Проснулся как обычно. Мысленно поздравил Ирину, ей сегодня исполнилось 23 года. Как она там? Сколько ей, бедной, пришлось пережить! А спрашивается, за что?

В 11 часов нам привели еще одного «спутника жизни». Ему придется спать на полу. Свободного места уже нет. Пол ледяной. Матрац тоненький.

Вечером приехал Николай, сказал, что арестован главный врач больницы им. Кащенко (психиатрическая клиника). Теперь все, кто там лечился, будут переосвидетельствованы.

Сейчас уже 8 вечера. Будем «подогреваться», т. е. есть хлеб с маслом.

13 ЯНВАРЯ. Я в трансе. Сегодня ко мне приходила адвокат. В прошлый раз была другая. Наверное, та отказалась, а эта — комитетовская. Сразу велела мне настраиваться на 4 года. Сказала, что на всех надавило КГБ, стало быть, вопрос решеный. Предупредила, что суд могут провести и без меня, на случай, если я надеюсь выступить на суде.

Суд будет в пятницу. Судить меня будет Веснин. Он уже судил меня в 1981 году. Только что мне принесли обвинительное заключение. Но я его взять отказался: я так и не видел своего дела. «Левитанша» (тетка, что носит документы) на квитанции о получении обвинения писать мне ничего не разрешила: «Растребовался тут! Не дома!» Сказала, что сама напишет. Меня обыскивают тщательнее других. Думаю, что мои дневники скоро найдут.

От адвоката меня вели мимо карцера. Дежурный при входе стоит в шинели и шапке с опущенными ушами. А заключенных туда сажают только в куртке да в штанах, без теплого белья. Там даже летом холод и сырость. Я знаю, что это такое, сидел там в 1981 году. Тогда мне удалось отправить из тюрьмы письмо в административный отдел ЦК КПСС. Оно дошло до адресата. В тюрьму приехала комиссия с проверкой. А через некоторое время меня пригласили на выход с вещами. Мое дело было сфабриковано, и я надеялся, что благодаря этой проверке все разъяснилось и я иду наконец на свободу. Я попрощался со всеми, вышел из камеры, и мне предъявили постановление... о водворении в карцер на 10 суток за нелегальную от-

правку почты. Карцер - это крошечная камера в подвале. Отопления здесь нет. Ничего нет, кроме голой лежанки из трех досок (ее откидывают в 10 вечера и убирают в 6 утра) и клопов. Из-за холода и клопов спать можно было не больше получаса, а потом двигаться, двигаться, а потом снова полчаса спать. Вся еда — кипяток, хлеб и соль через сутки. Я, попав туда, сразу объявил голодовку, брал только кипяток, чтобы согреться. Об этом доложили руководству, и ко мне пришел замначальника тюрьмы. «Ну что, писатель, — сказал он через кормушку, — сдохнешь здесь, и никто не узнает. Это тебе не Ольстер!» В то время в Ольстере голодали заключенные. Я попросил заменить мне тюремные ботинки, в которых торчали гвозди. Общий смысл его ответа свелся к тому, что я не умру. Я просидел в карцере все 10 суток. Написал письмо в ООН. Это, последнее письмо сыграло решающую роль, и в конце концов меня осудили за то, что я его написал.

15 ЯНВАРЯ. Вечер. У нас все по-прежнему. Только погода изменилась — окна оттаяли. Хоть немного дневной свет стал пробиваться. Вчера ходили на прогулку, поиграли в наш «мяч».

13-го встретили старый Новый год. Опять делали жженку.

Сегодня проводили Геннадия. Ему дали три года и перевели в другую тюрьму.

По радио передают об авариях в связи с морозами.

Завтра у меня суд. Маразм! Меня обвиняют в подделке документов из-за того, что я вселился в гостиницу, назвавшись милиционером. Сегодня меня ознакомили с отклонением ходатайства первого адвоката. Она смотрела дело без меня и заявила ходатайство о прекращении дела за отсутствием состава преступления.

17 ЯНВАРЯ. Недавно вернулись с прогулки. Сегодня дежурные дали нам поиграть в наш футбол вволю. Погода на улице просто прелесть — всего минус 9.

Вчера был на суде. Перед этим ночь не спал, не мог. Нас — меня, Саню и Николая — подняли в 5 утра. Отвели вниз, рассовали по боксикам. Мне повезло: я попал во второй, он намного больше остальных. С нами там были еще двое.

Около 9 часов нас вывели, посадили в машину и повезли по судам. Через час были на месте. Опять боксик. Весь исписанный. Почти все надписи посвящены моему судье. В этом суде он дает самые большие сроки. Ко мне посадили парня, его осудили только что на 4 года. «Мой» судил.

Я ждал своей очереди. Передо мной должны были быть еще двое. Но их дела почему-то отложили.

В коридоре увидел мать. Она совсем постарела. Пришли подруги, спасибо им. Меня посадили за барьер, и вошел суд. Веснин не изменился.

Удивительно, но суд вынес определение: «Ввиду выявленных нарушений со стороны следствия дело послать на доследование». Признаться, я ожидал чего угодно, только не этого. Хотя, возможно, это ход конем. Прокурор, молодая женщина, была против. Даже сама проверила, что моей подписи в протоколе: «Ознакомился с делом» — нет вообще. Но суд решил доследовать. Это было первое справедливое решение за всю мою жизнь! Видимо, ответственность никто не хочет брать.

Я сказал: «Спасибо». И меня вывели из зала. Мама хотела передать мне еды, но конвойный не разрешил. Она крикнула мне вслед, что уезжает.

Машина за нами пришла быстро. Но катались по городу мы часов до 6 вечера, пока не объехали все суды, собирая заключенных из нашей тюрьмы. Я замерз, хотя на улице было сегодня всего минус 20.

В машине познакомился с интересными людьми. Один художник — давал взятку, чтобы его дочь в институт поступила. Другой — поэт. Его посадили за нарушение паспортного режима. Почти час он читал нам свои стихи, которые сочинил на почве ареста. Стихи были очень красивые, а главное, взятые из жизни. Он действительно талант. Но у всех талантов, как мне кажется, что-то с головой неладно.

Вечером поели, умылись и легли спать. Снилось что-то непонятное. А Олегу Павловичу приснилась беседа с Рейганом. Американский президент просил Олега что-то подписать, но не мог найти блокнот. Наверное, это после нашего разговора про демократию. У Сашки с делом пока неясно. Утром он сидел с малолетками, их арестовали за изнасилование. У них все по обоюдному согласию было, но мамаши девиц подали заявления. И теперь уже в третий раз отправляют дело на доследование. А мальчишки сидят.

21 ЯНВАРЯ. Сейчас 21 час. Мы живем — хлеб жуем. Сегодня был «день живота», т.е. ларек. Наелись вечером хлеба с маслом. Жаль, что такие замечательные дни у нас бывают всего два раза в месяц.

Генку от нас увезли. Сашка переселился с пола на его место. Завтра уходит Сашка Кириллов — ему три года дали. Он военный, его трибунал судил. А был бы на гражданке — дали бы 5 лет. Николая вчера рано из суда привезли. Его подельщики из «Бутырки» не приехали. Говорят, там бунт. Но мы ничего не знаем. Конвой рассказал, арестовали Чурбанова, родственника Брежнева. Давно пора. Сколько людей загубил, сволочь!

Олег Павлович сидит в ожидании суда в общей сложности больше полутора лет. Вчера к нему приходил новый следователь. Удивлялся, что его не вызывали уже 8 месяцев и вообще держат без санкции.

Льва Васильевича, «бандита» нашего, тоже сегодня

выдергивали. Ему вменяют, что это он всех вооружил. Но разобраться не могут, потому что народу было убито много, а свидетелей нет.

В воскресенье понаделали самолетиков и пускали их, как дети. Заняться-то совсем нечем, лежим только целыми днями. Читать, уже все прочитано. Учебник немецкого маме передать не разрешили. А ведь все мы могли бы работать. Сделали бы, если человек виновен, какую-нибудь трудовую повинность. А свободы бы лишали, если уж совсем ничего не помогло. Странно, что никто не может додуматься до такой простой вещи.

25 ЯНВАРЯ. Сегодня воскресенье. Вчера на прогулке была человеческая смена, нам дали вволю наиграться в футбол. На улице ноль градусов. Пришли все грязные. Слава Богу, нас водили в баню. Правда, со стиркой проблема. Два дня жили без радио. Сломалось. Мы не знаем даже, который час, - часов ни у кого нет.

Вчера вечером разговаривали о взаимоотношениях мужчин и женщин. Мужики почти ничего не знают о ласках, о подходе и о так называемых извращениях, как они это понимают.

Сашка Сергеенко опять вспоминал свой этап. Их водили в туалет всего три, а то и два раза в сутки. У одного парня было расстройство желудка, его не вывели. Он не сдержался. Тогда его вывели на перрон и затравили собаками, избили прикладами и сапогами. Я-то сам через это прошел в 1981 году. В Красноярске на моих глазах собаками затравили беременную женщину за то, что она крикнула подругам, куда ее везут. Мужики, кто первый раз сидит, пришли в ужас.

Сегодня снился плохой сон. Горящие вагоны, какие-то генералы. Утром сразу кинулся к соннику, но ничего про свой сон не нашел. По радио идет музы-

кальная программа. Музыка действует мне на нервы: хочется одного — вырваться на свободу, увидеть родных.

28 ЯНВАРЯ. Только что пришли с прогулки. У меня неприятности. Сегодня гуляли долго, хоть на улице морозец приличный, минус 17. Мы бегали, играли нашим любимым мячом из тряпок и носков в футбол. И вдруг у нас забрали мяч. Я попытался объяснить, что офицеры нам разрешают играть. У меня спросили фамилию. Я ответил. Когда возвращались с прогулки, мне объявили, что меня лишают передачи. Конечно, я без передачи не умру. Маму жалко. Что она подумает, когда ей скажут, что передача запрещена.

Ребята с суда возвращаются, рассказывают, что трясут при обысках страшно. Прямо рвут все. Говорят, у них перестройка началась.

Второй день приемник, не умолкая, говорит, что нужна демократизация в кадрах. Интересно, чем эта болтовня кончится?

Дед рассказывал, что сидел с неким Ромашовым из охраны Брежнева. Тот делился, как генсеку поставляли проституток. Как вагоны с презентами встречали.

У Сашки Тимофеева температура, а его гонят на прогулку. Вызвали врача. Врач пришел, говорит: «Вам, чтобы не болеть, необходимо гулять». А ведь клятву Гиппократа давал. Зато, как продавать "«колеса» (наркотические таблетки), наверное, хорошо знает. Меня когда в суд возили, я слышал, переговаривались двое в машине. Как «колеса» достать, где и почем. Оказывается, все просто.

Завтра поведут на «телевизор», т. е. обыск будет. Ищут, сами не знают, чего. Нам, наконец, дали иголку. Я стал зашивать ботинок, и она сломалась. Говорят, пока ее заменить нечем.

1 ФЕВРАЛЯ. У нас сегодня почти праздник. Утром дали картошку, а к ней — по кусочку селедки. Это в магазинах она портится, потому что се никто не берет. А у нас селедка — деликатес. Потом ходили на прогулку, сделали новый мяч, поиграли немножко. После прогулки умылись и опять — кто спать, кто читать. Я дочитал книгу американского писателя Митчела Уилсона «Брат мой, враг мой». Книга мне понравилась, но в предисловии, как всегда, нам зачем-то рассказывают, что на самом деле хотел сказать писатель. Теперь буду читать Диккенса, том 19.

На ужин тоже был деликатес. Макароны. Правда, слипшиеся, потому что здесь их не промывают. Потом играли в домино и покер на приседания и отжимания. Повеселились. Мне повезло — я был третьим, отжался всего 15 раз.

В газетах пишут, что в гостинице «Россия» пожар, погиб один человек. Раньше об этом никогда бы не написали.

Говорили о том, чем может закончиться гласность и перестройка. Игорь рассказал о деле на АЗЛК. Там одна женщина просто переставила ящик с деталями - ей 6 лет дали «за хищение государственного имущества». А у нее двое детей.

Вчера по дороге на обыск видели делегацию. Проверка, видимо. То-то еда приличная была. Обыскивали до трусов.

Две недели прошло с моего суда. Но меня так и не вызывают. Снятся плохие сны. Наверное, что-то фабрикуют, чтобы уж упрятать меня надолго. Но надо выжить.

Льву Васильевичу сообщили, что все его заявления: в МВД, в Прокуратуру СССР, в МГК КП (Московский городской комитет Коммунистической партии) — отправлены следователю.

Олегу Павловичу срок так и не продлили. Человек

сидит просто так. У Игоря дело на доследовании уже четвертый месяц. Хотя по закону это должно быть закончено в месячный срок.

Ну ладно, надо еще немножко почитать, побриться и спать.

4 ФЕВРАЛЯ. Вчера мне сообщили, что прокурор вынес протест против доследования моего дела. Дали мне прочитать. Прокурор ссылается на мою подпись, будто бы она там есть. Пишет даже, будто я написал что-то в поддержку ходатайства адвоката. Просит рассмотреть дело в другом составе. «Левитанша» сказала, что слушание в Мосгорсуде назначено на 9-е. Все это очень странно. Видимо, идет серьезная фальсификация.

Впрочем, все давно ясно. Единственное, на суд ехать не хочется. Потому что это будет не суд, а формальное заседание. Обидно, что жизнь прожил впустую. Еще обидно, что все это происходит во время перестройки и демократизации.

Вчера нашу камеру лишили прогулки. А погода была почти весенняя. 2-3 тепла. Расстроились. Игорь прочитал нам свои весенние стихи, и у нас поднялось настроение. Потом был ларек. У нас есть хлеб, масло, сало (!) и даже мармелад (!). А ниток так и нет, нечем штаны зашить. Они у меня все изорвались во время игры в футбол.

Я выписал почти килограмм мармелада. Деньги еще есть, но я хочу отправить их в Грузию. В газетах пишут, там ужас что творится после землетрясения. Всей правды мы, конечно, не узнаем. Так же, как и с Чернобылем. Проблема в том, что деньги есть только у четверых, а нас в камере 10. В ларьке мы покупаем на всех. Деньги от родных идут медленно, по 3-4 месяца. А Николаю из предыдущей тюрьмы 2 рубля с копейками шли целый год. Но все равно надо написать заявление о переводе денег в Грузию. Сколько

там людей в беде. Еще холода, температура в городских квартирах 3-4 градуса, а ведь у людей дети. И это после 70 лет советской власти.

Сегодня перед прогулкой опять обыскивали. Отобрали мяч и самодельные ручки. Я спросил у дежурного, что за время его работы у заключенных находили самого запрещенного. Он ответил, что чай. Когда мы вернулись в камеру, все было перевернуто. Но мои тетради, слава Богу, не нашли. Придется снова искать тряпки для нового мяча.

Дочитываю Диккенса, «Тяжелые времена». Регулярно делаю небольшую зарядку. Давно нет бани.

10 ФЕВРАЛЯ. Читаю «Буранный полустанок» Чингиза Айтматова. Он пишет про 1953 год, а мне кажется, что это обо мне. Мне Шадрин говорил то же самое, что айтматовский Эдигей: «Какое еще личное слово? Это еще что такое? Какие еще мысли от себя, что значит личное слово? Личное воззрение, так, что ли? Особое, личное мнение, что ли? Не должно быть никакого личного слова. Каждый еще будет мысли от себя высказывать. Очень жирно будет. Безобразие!» Или вот еще: «Как теперь? Только из-за этих писаний сажать человека, что ли?» С тех пор прошло 30 лет, но ничего не изменилось. «Наверху», наверное, и не знают, что все осталось по-прежнему. А может, наоборот?

В обед Сашка в своей тарелке нашел окурок. Понятно теперь, чем нас кормят. В чае плавал обрывок целлофана.

Только что пришел Левашов. Ему «шили» оружие, но, видно, зацепиться совсем не за что. Сегодня пытали про книгу о Китае, которую он кому-то дал почитать. Дескать, книга запрещенная.

Игорю вчера объявили, что его дело рассматривает Верховный суд. Он три месяца ждал. А должны были за месяц сделать.

Олегу Павловичу опять пришло «продление ареста» на полгода. Если посчитать все сроки, на которые ему уже продляли, получается 21 месяц. По закону срок содержания под стражей может быть не больше 9 месяцев, с учетом продлений.

Вчера у нас появился новенький, Юра Горшков. Заходит, весь трясется. Когда разговорились, оказалось, что он две недели в КПЗ голодал. И здесь первым делом объявил голодовку. Его сразу в карцер на 10 суток бросили. Держался до вчерашнего дня. Мы ему сказали, что он не в Америке, и что до его голодовки никому нет дела. Я рассказал ему про свою голодовку. Вроде все понял парень, начал есть потихоньку. Сегодня ему передачу принесли.

Я получил ответ из прокуратуры. Пишут, что произвол моего следователя — не их дело. Отфутболили мое заявление в суд.

Вот и закончилась вторая тетрадь. Хотелось бы сохранить эти записи — почти документальное отражение становления демократии в советском социалистическом обществе.

12 ФЕВРАЛЯ. 22 часа. Отбой. Сейчас пойду умываться и спать. Слава Богу, у меня есть свое мыло. Вчера сестра-хозяйка сказала, что нам положено всего по 25 гр. хозяйственного мыла на целый месяц. Наверное, чтобы мыть только руки, и то раз в два дня. На большее точно не хватит. Сегодня утром к нам пришел инструктор по политико-воспитательной работе, лейтенантик. Не поздоровался, зато велел сразу поснимать наши «полочки» для разных мелочей: зубных щеток, ручек, сигарет, мыла и пр. Мы их наделали из коробок от рафинада и развесили по стенам, чтобы удобно было. Мы спрашиваем: « Куда же нам все эти мелочи девать?» Он говорит: «Хоть на пол складывайте, меня не волнует». Сказал, что мы должны быть благодарны, что никто не обрывает

веревки, на которых у нас вещи висят. Не обрывают только потому, что прачечной нет. Очень высокомерный человек. Мы его спросили, сколько метров положено на человека. Говорит, два с половиной. Мы ему: «А почему тогда в 15-метровой камере нас десять человек?» Он: «Будет надо — и двадцать посадим, и тридцать.» Говорить было не о чем.

Вечером Николай приехал из суда, говорит, в «Литературке» написали о его судье. О том, что она дала огромные сроки невиновным людям. Их приговоры все-таки отменили, но к этому моменту они уже отсидели по 5 лет. Корреспондент ее спрашивает: «Как это могло случиться?» А она отвечает: «Что же я могла поделать, если была ТАКАЯ ПРАКТИКА!» Хорошо хоть правду сказала. А ведь от «практики» ее так и не отстранили. Даже выговора не сделали.

14 ФЕВРАЛЯ. Суббота, 13 часов. Только что пообедали. Меню все то же: щи из гнилой капусты и разбавленная водой сечка.

Вчера у нас была баня, правда, работало всего три душа, приходилось мыться по очереди. Потом нас со всеми вещами таскали на «телевизор», шарили по сумкам. В камеру вернулись чуть живые: бегом по всем лестницам, по всем этажам. Мы-то, молодые, еще ничего, а вот нашему «бандиту» совсем худо, ему все-таки за 60.

Ходили на прогулку. На улице сейчас минус 3-5. Потом нам поменяли книги. На этот раз не очень интересные. Мне достался «День рождения» чешского писателя Кота.

Читал газеты. В «Известиях» сообщение о пресс-конференции в МИДе. Обсуждали помилование 140 «антисоветчиков». Пишут, что будут Уголовный кодекс пересматривать.

16 ФЕВРАЛЯ. Сейчас около трех часов дня. Слуша-

ли выступление Горбачева. Мне оно даже по-своему понравилось. Он, правда, часто запинался, повторял помногу раз одно и то же. Наверное, «антисоветчиков» выпустили в связи с выступлением. Видимо, поэтому КГБ не стало возбуждать против меня дело за антисоветчину. Жаль только, дослушать не удалось, радио выключили. Врубили вместо этого историю одного парня, загубившего свою мать. Воспитывают. Надеюсь, что завтра в газете прочитаю весь доклад до конца.

Вчера праздновали день рождения Сашки Тимофеева. 33 года парню. Решили с ребятами поджарить по этому случаю сало. Взяли алюминиевую чашку, накалили на газетах, как вдруг влетел дежурный с криком. Мы ему объяснили, что у нас день рождения. Оказался человечный мужик. Оставил нам наш «деликатес». Съели сала, как будто дома побывали.

У меня сегодня тоже знаменательная дата: месяц после суда и неделя после заседания Мосгорсуда по протесту. Ответа пока нет.

Сегодня утром отправил заявление, чтобы перевести деньги в Фонд помощи Грузии.

19 ФЕВРАЛЯ. 12 часов, только что вернулись с прогулки. На улице тепло. Сейчас будет обед. Конечно, притом, что в месяц на питание одного заключенного предусмотрено всего 10 рублей, глупо ждать чего-то вкусного. Зато на милицейских собак выделяют по 30 рублей в месяц!

Сергей опять поехал в суд. Его «взятка» совсем развалилась. Потерпевшая претензий не имеет, свидетели косвенные, в общем, все в его пользу. Но прокурор запросила 5 лет строгого режима: «Я предполагаю, что он совершил преступление». «Предполагаю»! В зале, Серега говорит, все усмехнулись. Где доказательства? Где основания для таких предположений? А ведь она не кто-нибудь — проку-

рор!

Николай приехал, рассказал, что дня три назад на Арбате прошла манифестация евреев. Шли с лозунгами, плакатами, требовали свободу для одного антисоветчика. Я думаю, что это показуха к форуму. Мол, у нас и такое возможно.

Мне пока так и нет ничего по поводу денег для Грузии. Вчера в газетах писали, что там ожидается новое землетрясение. Жаль, что не могу быть там и принести хоть какую-то пользу, этим людям.

21 ФЕВРАЛЯ. Сереге дали 5 лет усиленного режима. Слава Богу, не строгого. Суд просто переписал обвинение, и все. Никого не смутило, что потерпевшая от обвинений отказалась, что не установлено время, что все показания в его пользу. Как будто они план по осужденным гонят: «Пятилетку — в три года!»

Сегодня написал письмо в «Правду».

В Грузии пострадали более 2,5 тыс. человек. Разрушено много домов.

23 ФЕВРАЛЯ. Сегодня праздник — День Советской Армии и Военно-Морского Флота. Сходили на прогулку, поели.

У меня пока все без изменений. Утром отдал письмо в «Правду» и второе заявление на имя начальника тюрьмы о переводе денег в Грузию. Часов в 10 утра меня вызвали к кормушке, и наш лейтенант сказал мне, что я не имею права отправить свои деньги в помощь пострадавшим. Начал совать мне мое заявление, но я его не взял. Сказал, пусть дадут мне официальный ответ, почему я не могу помочь людям. Написал заявление прокурору по надзору, чтобы принял меня, хотя его здесь не видели больше двух лет. Но думаю, что оно попадет к «товарищу Корзинкину», т.е. в урну.

Серегу забрали на «Пресню». У Козлова сегодня кончился срок содержания под стражей. Интересно, сколько он еще просидит?

Во всех газетах — доклад Ельцина.

24 ФЕВРАЛЯ. 10 утра. Все еще спят. Я сделал зарядку. Тяжело. Воздуха мало, зато пыли много дышать трудно. А ведь пол два раза в день моем. А сегодня ее видно особенно хорошо: через решетку падают солнечные лучи. Наступает весна. Для нас это самое ужасное время.

Вчера после ужина пришел капитан. Открывается дверь, он входит — в зубах сигарета, ждет доклада. Сам не представился. Горшков доложил. Мы решили, что он по поводу Левашова пришел. Тот пожаловался вчера, что мы ему спать запретили из-за его храпа. Но оказалось, что из-за моих денег. Заместитель по режиму Касанов, сын бывшего начальника тюрьмы, полковника Касанова. Симпатичный с виду мужик. Сказал, что по моему случаю имеются особые инструкции, но показать их мне он, понятно, не может. Я тоже решил быть с ним построже. Говорю, что если он лицо официальное, то и ответить должен официально. На том и порешили. Рассказал ему про свое заявление прокурору по надзору о вызове на прием. Сразу выяснилось, что сначала я должен «изложить вопрос» Касанову. А уж потом он, Касанов, решит, стоит ли допускать меня до прокурора.

Ребята присоединились. Стали спрашивать, почему людей держат без санкции, почему ниток нет, почему прокурор по надзору уже два года не приезжает, почему в камере кодекса нет... Он ответил, что нитки будут, кодекс он отдаст свой, и что если он отпустит кого-то просто потому, что кончился срок ареста, его посадят вместе с нами. Вскоре он ушел, не решив практически ни одного вопроса.

Сейчас 13 часов. Вернулись с прогулки. Погуляли хорошо, солнце светило прямо на угол нашего дворика. Лейтенантик подходил, привел мне какого-то майора решать про деньги для Грузии, но я уже с Касановым решаю.

Написал письмо в «Литературку», Борину. Не знаю, куда оно попадет, наверное, тоже в урну.

В сегодняшней газете статья о встрече Рейгана и Горбачева. Жаль, что у нас не публикуют, что Рейган говорит. Интересно.

25 ФЕВРАЛЯ. С утра пришел майор, заместитель начальника тюрьмы по политической части. Спросил, я ли Сайвальд. Я ответил, что я. Он сказал, что пришел как официальное лицо дать мне официальный ответ по поводу грузинского перевода. Сказал, что деньги слать я смогу только уже из колонии. Я спросил, почему не отправляют мои письма. Говорит, инструкции есть.

По радио Горбачев выступает. Все про план, про станки, про бесхозяйственность. Лучше бы правосудием занялся.

Час назад меня вызывали. Молодой лейтенант сказал, что раз я такой умный и заявления пишу прокурору по надзору, то он меня пересадит в камеру к уголовникам, потому что я и есть уголовник, и никаким пострадавшим в Грузии они мои преступные деньги посылать не будут.

Только вернулся в камеру, сообщили, что мое дело ушло на доследование. Мосгорсуд протест отклонил. Теперь уж точно долго ждать.

26 ФЕВРАЛЯ. С утра был скандал. Началось с того, что корпусный, чтоб мы не спали, стал колотить по всем дверям в коридоре. Потом погнал на прогулку. На улице минус 20, у нас нет обуви нормальной, вчера уже трое простыли. В общем, мы решили не хо-

дить. Вызвали врача. Врач сказал, что с температурой глуять нельзя. Но корпусный совсем озверел. Гуляли час. Вернулись продрогшие, заходим в камеру — мать честная! — все вверх дном, вещи разбросаны, веревки сорваны, страшно смотреть. Мужики давай возмущаться, а мы с Игорем бегом за корпусным. Сказали, что пока он не вызовет офицера, ни один из нас в камеру не войдет. Он пытался даже силой нас загнать. Меня ударил первым. Скакал, матерился. В общем, мы зашли, в конце концов, в камеру и объявили голодовку. Пришел наш лейтенантик. Ничего, конечно, мы не решили, договорились только, что обратно веревки повесим.

Корпусный в отместку не отдал нам Карповскую передачу. Сам Карпов был в суде. На такой случай мы все пишем доверенности, чтобы ребята, кто в камере остался, могли сами получить. Так этот гад держал в одной руке передачу, в другой доверенность, и говорил, что без подписи корпусного эта доверенность недействительна!

Из Игоревой передачи вытащили туфли. Дорогие туфли, новые совсем. Вспороли по всем швам, вынули супинаторы, чтобы в них уже вообще ходить было нельзя, зато шнурки оставили. Шнурки отбирают в первую голову вместе с острыми предметами! Где логика у этих людей? Самодуры!

Вчера принесли новые книги. Я заказывал Ленина, но мне его не принесли, так как я не указал номер тома. Взял «Американскую трагедию» Драйзера.

В «Правде» интересная статья «Наука управлять» о письмах Ленина. Оказывается, всю сегодняшнюю перестройку он еще тогда придумал, только никто до сих пор этого в жизнь не претворял. А на другой странице пишут про то, как на Западе всех подслушивают, обыскивают, вскрывают личную переписку, вмешиваются в личную жизнь. Другое дело — у нас. Никто не вмешивается. Меня в этих статьях удивляет

одно: под ними никогда нет подписи.

Мы все болеем. Высокая температура — наверное, какой-то вирус. Грозятся ввести карантин. Значит, передач не будет. Для нас передачи и наш футбол - это ниточка, которая связывает нас с нормальной жизнью.

2 МАРТА. Мои письма в редакцию направлены в суд. Там их выбросят. Сегодня была новая врач, молодая женщина. Дала по две таблетки от кашля, от них толку никакого. Капель от насморка у нее нет, жаропонижающего тоже ничего. Спросили, как же лечиться, а она с наглым таким выражением: «Не умрете».

В «Известиях» фото ребенка и подпись: «Вот он, заключенный Ричард Джилбуй, который провел в тюрьме 8 месяцев вместе со своей матерью». А сколько детей по нашим тюрьмам не месяцами — годами (!) с матерями мучаются. Вон у нас над' больничкой, Игорь рассказывал, дети целыми днями кричат. Говорит, просто сердце разрывается, когда слышишь этот плач. Он даже стихи написал:

Ты чей уроженец, какой стороны?

Кричишь, младенец Матросской тюрьмы.

Каким приговором, указом каким

Ты здесь, за забором, гнездо себе свил?

Где совесть у стражей? — Дитя не свое.

Не будет ли кражей им детство твое?!

3 МАРТА. Сегодня был хороший день: давали рис. Правда, без масла, но все равно что-то новенькое. Утром делал зарядку, потом обливался. Выгоняю болезнь. Правда, у многих ребят только началось, да и вообще по тюрьме идет эпидемия. Но все равно нас гонят на прогулку. На улице стало еще холоднее, сегодня еще метель. Тех, кто не хотел выходить, вы-

гоняли с собаками. В коридоре такой мат стоял, да еще собаки лают!

5 МАРТА. Совсем весна, мы решили, что уже пора играть в футбол. Я отдал на мяч свои махровые носки, Игорь набил их тряпками и ватой. Получился просто очаровательный мячик, он даже подпрыгивал. Игра была такая славная. Но пришел дежурный и сказал, что играть запрещено. Как всегда, инструкции. Мы расстроились.

В газетах, куда ни глянь, все про Раису Горбачеву пишут. То она встречается с издательницей немецкого журнала для женщин «Бурда моден», то дает завтрак в честь жены премьера Исландии. Это я считаю Мишиной ошибкой: жена должна быть вне поля зрения общественности.

Николай вернулся рано, его даже из машины не выводили. Его подельщик объявил три дня назад голодовку. Чтобы поддержать супруга, его жена отправила телеграмму в ООН. В ООН телеграмма, разумеется, не попадет. Интересно теперь, куда попадет жена Николаева подельщика. То ли рядом с мужем на скамье окажется, то ли в больницу упекут. Ладно, посмотрим, что будет. До суда им еще далеко, дело сложное.

Сегодня был ларек, значит, завтра будем есть хлеб с маслом, сало, чай пить с сахаром.

Ночью снился отвратительный сон: море, акулы. Сегодня первым делом отправил заявление в прокуратуру. Правда, думаю, оно их только озлобит. Ладно, зато совесть будет чиста.

8 МАРТА. Женский праздник. Посылать поздравительные открытки нам не разрешают. Да что там открытки! Даже письмо написать не разрешают. Мысленно поздравил маму, Ирину и нескольких подруг с праздником.

Сделал зарядку. На прогулку сегодня не ходили: охрана спешит домой, к праздничному столу. А у нас на обед была мамалыга — разбавленная кукурузная каша.

Только что слушали по радио спектакль о детском доме, но его выключили. Так положено: в 14.00 всегда отключается радио. Но почему не дать нам дослушать? Интересный был спектакль, мы сидели спокойно, слушали. Я вспомнил, что параллельно со мной Шадрин вел дело, где были арестованы муж и жена. Их двое детей остались без присмотра. Мне хотелось взять этих детишек к себе, чтобы они не мучились в интернате.

Я-то знаю, что это такое, — у меня там знакомая работает. Но Шадрин ответил, что мне нельзя доверять детей.

Единственная радость в этот праздник — это то, что утром была селедка с картошкой. Вечером решили сделать немного жженки, поздравить своих хоть таким образом. Ведь они делают нашу жизнь здесь хоть чуточку похожей на жизнь.

Забыл написать: как-то раз приходим с прогулки, а у Деда перевернули все тетради. Наверное, мои искали, они у нас вместе лежали. Видно, начинается.

Касанов кодекс так и не принес.

12 МАРТА. 23 часа. Только что кончили играть в «Ку-ка-ре-ку». Повеселились. Проигравший кукарекал под столом.

Пока обедали, у нас снова был обыск. Забрали у Олега Павловича ручки, он сам сделал для сына и для жены. Унесли все газеты, сказали, что нельзя в камере много бумаги держать. Мяч забрали. До того дошли, что у Горшкова половину печенья отсыпали.

В моей жизни есть небольшие перемены. К прокурору по надзору меня, понятно, не вызывали, ведь мое заявление пропало. А позавчера я дежурил, уви-

дел паучка. Говорю мужикам — меня вызовут.

И точно. Утром меня вызвали. Оказывается, у меня новый следователь, некий Ромадин. Пришел закрывать дело и отдал постановление о том, что с 16 февраля я числюсь за следствием (то есть дело у следователя на доследовании). Месяц дело валялось у него, он ничего не делал. Теперь пришел сразу выполнять 201-ю статью — знакомить меня с материалами дела. То, чего не сделал Шадрин.

Поговорили. Вроде ничего мужик. Обвинение объявил то же, что и было. Потом сказал, что ему приказано ничего не менять. Лично он состава преступления не видит. Если бы ему такое попалось при других обстоятельствах, он прекратил бы его по ст. 7 УПК РСФСР за отсутствием состава преступления, составляющего общественно опасное деяние. Сказал, что разговаривал с Весниным. Тот читал мои записи, там есть и о его жизни. Одна моя знакомая рассказала, как он ее разводил. Чтобы добиться развода, ей пришлось с ним переспать, да еще коньяк дорогой ему поставить. В общем, Ромадин думает, что вся эта «липа» — мое дело, в суде пройдет.

Попросил меня не затягивать с ознакомлением. В моем деле 500 листов. Тут собрано все, что не имеет отношения к делу. В основном мои дневники. Шадрин назвал их антисоветской пропагандой. Сами дневники в КГБ. Всех, кого допрашивали по моему делу, спрашивали только о том, что я думаю по такому-то вопросу. Есть ссылки КГБ, что якобы имела место попытка пересечь границу. Читаю, и волосы встают дыбом. Вещи мои не вернули. Права и справка ГАИ, записные книжки. Половина уничтожена. Красным карандашом подчеркнуто, что я уважаю Рейгана, и какие идеи и действия правительства мне кажутся маразматическими. Видно, сидеть мне здесь и сидеть.

Сегодня снова вызывали. Поговорили со следова-

телем о жизни. Говорит, арестовывают сейчас меньше, и дел не много. Сказал, что главного прокурора Рекункова отправили на пенсию. Я закончил читать дело и поставил свою подпись.

В камере мне рассказали о новом обыске. Опять тетради Палыча перепутали с моими.

Всю ночь, до 5 утра, писал ходатайства. Знаю, конечно, что все это ерунда.

13 МАРТА. Пятница, 19 часов. День прошел тихо. Никто ничего не сообщал, никого не вызывали. У Деда при обыске выбросили все лекарства. У него было там что-то от сердца. Врач сказал, что лекарства надо прятать. Дал нам всем по две витаминки.

Адвокат Андрея, подельщика Игоря, уехал в Одессу. Там начался процесс по поводу столкновения судов у Новороссийска. Об этом сейчас пишут все газеты. Следствие закончили за два месяца, просто что-то небывалое. Говорят, что все получат большие сроки, потому что уже есть указание, а все остальное - чистая формальность. Сашка рассказывал, как там одного подставили. В газетах его называют просто «состоятельным лицом», а на самом деле это генерал КГБ. Сашка сам участвовал в его «шитье», чтобы положить это «лицо» на обе лопатки. В общем, показуха одна.

Принесли книги. Мне дали 54-й том Ленина. Почитал его письма. Много толковых мыслей: он считал, главное — поменьше волокиты, бюрократизма.

14 МАРТА. Сейчас 15.30. В соседней камере целый день кричит мужик. С утра он на весь коридор требовал медицинской помощи. Кричал, что врачи, отказываясь ему помочь, совершают преступление. Потом он кричал, что он невиновен и что его нельзя держать в тюрьме. Сейчас про какие-то таблетки кричит. Дежурный грозится его в карцер посадить, если не

заткнется, а тому хоть бы хны. Довели, видно, парня. Сегодня начну читать новую книгу «Москва и москвичи» Гиляровского.

15 МАРТА. Воскресенье. У Шурика день рождения, ему 28 лет. Хотели сделать жженку, но не нашли нашей сеточки. Наверное, при обыске забрали. Я поздравил его утром, подарил две конфеты и два печенья. А вечером, после ужина, мы собрались, подарили конфеты и печенье уже от нас от всех. Игорь посвятил ему стихотворенье:

Ты не смотри сегодня хмуро,

Забудь о том, что взаперти.

Мы поздравляем тебя, Шура,

Желаем счастья. Не грусти!

Дни сочтены твои в неволе,

Быть может, завтра ты уйдешь.

Цени свободное раздолье,

Тогда в тюрьму не попадешь.

Запомни это воскресенье

И этот ужин без вина:

Еще раз, Шура, с днем рожденья,

Пусть будет жизнь твоя полна!

Так мы и поздравили Шуру с днем рождения. Сейчас наткнулся в газете на письмо ленинградца Бочева. Он говорит, что Владимира Познера (политический обозреватель, телеведущий) вместо того, чтобы показывать по телевизору, расстрелять надо за проамериканскую пропаганду. Я Познера только по радио слышал, уже здесь. Он никому не навязывает свою точку зрения. И говорит то, что думает. Будет жалко, если его обвинят как врага народа.

Сашка рассказал, что видел телемост с Локшиными. (Это американская семья, которая попросила политического убежища в СССР. Им сразу дали квартиру, работу

на кафедре.) Говорит, все, кто участвовал в этом телемосте, сказали, что поступок этот очень странный.

Завтра мне должна быть передача. И завтра будет ровно месяц, как я сижу без санкции.

77 МАРТА. Сегодня мне сообщили, что мое дело уже передано в суд. Значит, все мои ходатайства и заявление на Шадрина — побоку. Мой новый следователь меня обманул. Обещал дать свидание с матерью, и не дал.

Интересно, как Хайдеру (голодал у Белого дома в Вашингтоне) удалось продержаться 104 дня в голодовке? Я, как и Миша Горбачев, написал ему письмо в поддержку. Только мое письмо, конечно, не отправят.

Читаю Ленина. Все-таки он резкий человек. Особенно мне понравилось: «невзирая на ранги отдавать под суд».

20 МАРТА. Мне принесли постановление об отклонении моих ходатайств. Мое вселение в туркменскую гостиницу называют преступлением потому, что «на периферии к работникам московской милиции относятся с большим уважением». То есть я незаконно воспользовался их уважением к московской милиции. Просто какое-то «Нарочно не придумаешь». Правда, в этом постановлении сказано, что они обязательно решат, как же мне перевести деньги в фонд Грузии.

Зато вопрос о моих 525 рублях, которые вытащил Шадрин, похоже, уже решен. Судя по тому, как об этом молчат, я этих денег больше не увижу.

Игорю вчера объявили доследование.

У Николая тоже доследование. Два года парень под следствием сидит. Олега Павловича вчера забрали. Наверное, повезли в Волгоград. Его лямка тоже два года тянется.

24 МАРТА. 15 часов. Только что по радио нам объявили, что вводится усиление режима: подъем в 6 утра, койки заправлять, матрацы скручивать и складывать на верхний ярус. Это значит, что целый день с 6 утра мы будем сидеть на голых железных кроватях. Как в карцере. А ведь мы сидим, строго говоря, не в тюрьме. Это еще только следственный изолятор. Мы еще не преступники, нас еще не признали виновными, еще не осудили.

Щепе, сокамернику, сегодня разрешили свидание с женой. Она очень удивилась, что мы здесь не смотрим «17 мгновений весны». А тому, что Щепа тут не выпивает, вообще не поверила. Он рассказал ей про матрацы, она расплакалась. Прощения просила. Говорила, что даже представить себе такого не могла.

Никто не может себе такого представить.

25 МАРТА. Только что пришли с прогулки. На улице весна. Светит яркое солнце, но дует холодный ветер. От него в камере ужасный холод.

Я сегодня в 6 утра не встал. Поэтому дежурный объявил, что я буду наказан. Разорался, что мы матрацы не убрали. Попробуй посиди в таком холоде на железе. Мы его пригласили посидеть с нами. Он ответил, что думать, как мы тут будем без матрацев, не его дело, а его дело — следить за порядком. А мы решили жить, как жили, ничего не меняя. Вечером пришла другая смена, хорошие ребята.

Сейчас около 23 часов. Где-то в 17 мне принесли бумагу, что мое письмо Хайдеру и уже второе заявление в ЦК КПСС с просьбой лишить меня гражданства отправлены в суд. Из суда мне просили передать, что я их замучил своей писаниной. Я ответил, что сижу здесь не по своей воле, а у них работа такая - носить, сообщать, отвечать. Так что пусть работают.

28 МАРТА. Скоро суд.

В четверг принесли новое обвинительное заключение. Ромадин написал то, чего вообще не было. Не знаю, что меня ждет.

В камере все без перемен, если не считать того, что повесили новые правила. Теперь ходят, раздают направо-налево замечания. Сегодня Игоря записали, что не встал утром. Дежурный его обматерил всего.

В газетах все по-прежнему. Мы строим новое общество, у нас революция. Думают о создании совместных предприятий. О них Ленин еще 70 лет назад говорил.

30 МАРТА. Понедельник, 21 час. На суд сегодня не вызвали. Значит, завтра. Или послезавтра. А может, и вообще неизвестно когда.

Сегодня принесли книги, и я опять выписал Ленина. Почитал о прокуратуре, о демократии, о соцзаконности.

Щепа вернулся из больнички. Говорит, там не дают ни газет, ни игр. Сидишь как дурак, заняться нечем, толком не лечат. Кормят так же, как и нас.

Встаем по расписанию в 6 утра. Говорят, это заместитель начальника тюрьмы придумал. Ниток так и нет. Даже в ларьке только ценник. Между прочим, 25 копеек. А в магазине нитки стоят 10 копеек. Интересно, откуда накручиваются еще 15?

К нам приехала Тэтчер. Надо газету достать. Вертухайка сказала, что Тэтчер даже по квартирам ходит, смотрит, как живут советские люди, а к нам-то в тюрьму, небось, не заглянет. Хорошая шутка. Меткая.

По радио сказали, что обоим капитанам, столкнувшимся у Новороссийска, дали по 15 лет.

Пора ложиться спать. Время к 10, сейчас пойдут загонять всех в кровати.

1 АПРЕЛЯ. Хоть нам и не до смеха, но все же над Щепой мы подшутили. В обед, как обычно, была

гнилая капуста. Я подмигнул ребятам и говорю Щепе: «Макароны дают!». Он побежал вприпрыжку, кричит: «Мне три порции!». Так и простоял весь обед у кормушки, ждал макароны. Посмеялись от души, хотя, если честно, так не шутят, когда жрать совсем нечего. С дежурными шутить не стали, а то и в карцер угодить недолго.

Во всех газетах — встреча Миши с Тэтчер. Напечатали ее речь. Отличная речь. Ни слова лишнего, все по делу. Правда, в конце приписка, что Миша все ее слова опровергает. Не написали только, чем опровергает.

3 АПРЕЛЯ. Весь день думаю об отце. Сегодня ему бы исполнилось 67 лет. Мы похоронили его 4 года назад. Его смерть так и осталась загадкой. Что-то у него случилось на работе. Он работал уже на пенсии в пожарной части. Очень обидно, что знаю о нем так мало.

Я младший ребенок в семье. Моя сестра старше меня на 9 лет, а брат старше сестры еще на 8. Я всегда думал, что в этой семье я приемный ребенок, потому что у меня другая фамилия. Но я никогда не спрашивал об этом. Потом мне мама рассказала, что я родился, когда отца репрессировали за то, что он был немец. Мама побоялась, что немецкая фамилия испортит мне жизнь, и записала меня под своей девичьей.

В нашем казахстанском поселке мы были очень уважаемые люди. Мама работала главным бухгалтером, папа — начальником отдела по снабжению. О том, что мой отец был в заключении, дома никогда не говорили. Так решила мама. Мама вообще была очень деловая. Она была старше отца на два года. Главой семьи была она. И ремнем воспитывала меня тоже она. Отец никогда меня не бил. Только однажды, я тогда учился в 5-м классе, мы поссорились, и я

обозвал его дураком. Он выставил меня в сени. Была зима, я стоял в сенях босиком и боялся войти в дом. Так и простоял до прихода мамы.

Он был аккуратист ужасный. У него машина была всегда с иголочки. Хозяин был до кончиков ногтей. У него был один грех. Раз-два в год он любил поддать. Запой длился дня 3-4. В эти дни он был злой, и лучше было ему на глаза не попадаться. Но я его всегда любил.

У нас была музыкальная семья. Все играли на нескольких музыкальных инструментах: мама, папа, брат и сестра. Я один не удался. Сестра даже преподавала пение в школе. Я у нее учился. Однажды, классе во втором это было, она вызвала меня к доске. Я не выучил урок, и она отчитала меня перед классом. Я сказал ей, что он дура. При всех. Она взяла дневник и влепила мне единицу, да еще написала маме послание. А вечером за семейным ужином громко спросила, показал ли я маме дневник... Потом она долго работала завучем. Теперь преподает в институте. Собирается защищаться. Но у нее теперь, наверное, из меня проблемы. Даже если еще нет, то скоро будут.

С братом мы мало общались. Он отличный мужик. Окончил институт, но, чтобы прокормить семью, пошел рабочим на завод. Он женился в 31 год. Жена работает вместе с ним. У них двое прекрасных детей. Когда я учился в училище в Алма-Ате, я жил у него. Они тогда ютились с женой и ребенком в комнате в общежитии. Потом мне самому дали общагу...

Все, заканчиваю писать — идет проверка.

7 АПРЕЛЯ. Я по-прежнему жду. Особых перемен нет.

У Тимофеева был сегодня адвокат. Сказал, что Чурбанов сидит в нашей тюрьме, в 7-м корпусе. Один из его эпизодов — дача взятки 400 тысяч рублей за назначение «своего» замминистра. Говорят,

должны арестовать сына Брежнева.

Сегодня был ларек. Разрешили выписать по три батона хлеба вместо двух.

9 АПРЕЛЯ. 20 часов. Сегодня меня возили в суд. Правда, суда так и не было. Подняли в 5 утра, выдали кусочек мяса, завернутый в бумагу. В первый раз такое. Наверное, до них дошло, что человек в суде целый день ничего не ест. В суде, пока ждал своей очереди (меня шестым вызвали), сидел на корточках - по-другому в боксике не помещался. Стены его расписаны посвящениями Веснину. Меня судит почему-то не он, а какая-то Лотова. Может, оно и к лучшему. Хотя вряд ли — мне дурной сон снился.

Завтра у меня день рождения.

11 АПРЕЛЯ. Суббота. Я уже в камере. Вчера, в день моего рождения, меня судили. Подняли в 5.

Привезли меня в суд. На этот раз ждал недолго. В зале сидела мама. Пришли Криллов и еще пара знакомых. Судья с виду привлекательная дама. Но видно, что настроена против меня. Когда я рассказывал про Ирину, она вообще не слушала. Зачитали обвинительный приговор. Я заявил, что мне не понятно, в чем меня обвиняют. Судья взбесилась, закричала: «Ваше слово потом!» А я сказал: «Судья-фразер, торопыга, крикун — это не судья. Ленин, том 54, стр. 87». Она аж побелела. Потом взяла себя в руки, говорит: «Им в тюрьме заняться нечем, вот и читают Ленина». А между прочим, у нее в кармане партбилет. Я попросил секретаря занести эти слова в протокол заседания суда. Но, конечно, она не занесла. Прокурор заявила ходатайство, чтобы меня проверили у психиатра. После этого я вообще перестал с ними разговаривать. Рассмотрение дела отложено еще на месяц. Адвокат расстроилась из-за меня. Сказала, что невиновность мою никто не докажет, даже если она

очевидна, потому что за делом стоит КГБ. И ее цель добиться, чтобы мне дали не 5 лет, как они хотят, а всего год. А я вместо того, чтобы помочь ей, издеваюсь над судьей.

72 АПРЕЛЯ. Сегодня воскресенье. Когда шли на прогулку, нас почему-то обыскали. Наверное, у них коммунистический субботник. У них ведь тоже свои социалистические обязательства: столько-то обысков, столько найти, столько-то наказать. Вернулись в камеру — полный разгром. У Игоря забрали все таблетки, вату. Перевернули все продукты. Весь день занимались восстановлением разрушенного хозяйства.

Написал заявление о привлечении судьи за оскорбление. Понятно, что ничего из этого не будет, но интересно, что они подумают.

14     АПРЕЛЯ. У нас событие. Вчера гадали на желание. Я сделал гадальные карты, а гадал Игорь. Сашка загадал, что на завтрак будет не «рыбкин» суп. Получилось, что сбудется. Мы все не поверили. Уже пол года у нас другого завтрака не бывает. И вот сегодня утром нам принесли сечку! Конечно, это простое совпадение, но все равно здорово.

15     АПРЕЛЯ. Только что вернулся от прокурора по надзору. Вызвал все-таки. А я уже не надеялся. Оказался мужик лет 35-40. Сказал, что деньги в Грузию я не могу перевести потому, что эти деньги заработаны мною не в местах лишения свободы. Я спросил, по чему для того, чтобы помочь Грузии, я должен обязательно заработать эти деньги в местах лишения свободы. Потому, говорит, что я сижу в тюрьме. Но ведь я же не сижу в тюрьме, я еще только под следствием. Мне не вынесли обвинения. Он ответил, что раз я не осужденный, то меня надо перевести в другую камеру. Сказал, что какой бы я ни был, письма из

тюрьмы писать не положено. Добавил, правда, что готовят амнистию, и что закончился бум на торгашей.

16 АПРЕЛЯ. Сегодня меня вызвали на выход. Думал, в спецчасть, а попал в кабинет следователя. Мне представился заместитель начальника уголовного розыска Владимирской области. Я просто опешил: что это еще такое? Он спросил, бывал ли я в городе Александрове и какого у меня цвета машина. Я подумал, что это переходит уже все границы! А он спрашивает, продолжаю ли я отрицать свою причастность к краже. К какой краже, краже чего?! Так и не сказал. На этом мы расстались. Вдогонку сказал мне, что не прощается.

Видно, им показалось мало улик, чтобы упрятать меня надолго. Неужели им все позволено? Самое обидное, что в этом Александрове я никогда не был. В Суздале даже не был. Только во Владимире был, и то — проездом.

На Западе празднуют. День политзаключенных. Теперь это и мой день тоже.

Ладно, будем ждать дальнейших сюрпризов.

79 АПРЕЛЯ. Сегодня Пасха. В обед мы поджарили сало с хлебом, отпраздновали. Хотя мы все здесь неверующие.

На улице холодно, снег с дождем. Игоря забрали для ознакомления с делом. Его следователь обещал, что у него все будет в порядке. Дескать, в прокуратуре были неправы, перегнули палку, дело прекратят по амнистии. Игорь уже мечтал летом в деревню поехать. А вчера ему две статьи вкатили: 170 и 173 (злоупотребление и ...) В его деле 7 томов, закончить нужно до субботы. И все из-за его начальника. Он расследовал одно дело, вышел на серьезные верхи. Теперь всю их команду хотят упрятать. Игорю дали

нового адвоката. Он был на процессе над моряками в Одессе. Говорит, что процесс был политическим, что ребята не виноваты в этом столкновении, просто оказались крайними.

Мы тут на днях поспорили. Мужики считают, что Миша об этом беспределе ничего не знает. А как он может не знать, он же юрист по образованию?

В «Известиях» отклик на письмо Бочарова про то, что Познера надо расстрелять. Из 550 откликнувшихся его поддерживают 40.

Наверное, меня вызовут на следующей неделе. Снился сон, что я лежу в какой-то больнице. Вот будет ужас, если меня признают душевнобольным.

Сегодня написал в Прокуратуру СССР, что я политический заключенный. Посмотрим, что они на это скажут.

20 АПРЕЛЯ. Ждем прогулку. Ребята предложили объявить голодовку в поддержку Хайдера. Я был против, потому что дело серьезное, и если решаться, то делать все серьезно. Мы разделились на два лагеря. Но взвесив все, решили, что тогда уж точно нас раскидают по разным камерам, и карцера не миновать.

У меня совсем разболелись глаза. Не знаю, что делать: медицинской помощи тут не дождешься. Сегодня попросил вазелин, у меня все тело шелушится.

9 вечера, хочется спать, но нельзя: отбоя еще не было.

По радио объявили, что Хайдер решил баллотироваться в президенты США в 1988 году. Возмущается, что Рейган до сих пор не пригласил его к себе поговорить.

21 АПРЕЛЯ. Меня вызвали. Я взял свою красную тетрадь и пошел. По дороге дежурная спросила, за что я здесь. Я сказал, что политический. Она ответила, что меня надо бояться. Зашли в следственный

кабинет — стоит мужчина в белом халате. Ну, думаю, началось.

Поговорили о моей семье, о работе, о моей писанине. Я показал ему свою тетрадь, в ней копии всех заявлений, которые я писал. Беседовали минут 15, не больше. Потом меня отвели в боксик. Пока сидел, мне было слышно, как он говорил кому-то, что я хорошо разбираюсь в вопросах юриспруденции. С ним спорила женщина. Через четверть часа меня вызвали снова. На этот раз в комнате были две женщины и еще один мужчина. Все началось сначала. Почему-то прицепились к качелям, с которых я упал в 13 лет. Потом стали спрашивать, почему я хочу уехать в Канаду. Я удивился, с чего они это взяли. Будто бы из разговора с врачом 15 минут назад. Но мы об этом не говорили. Это они могли почерпнуть только из моего дела, со слов проститутки Дашковой. Я им об этом сказал. Но дама не успокаивалась, ее волновало, кто я такой, что думаю, будто кто-то меня там, в Канаде, ждет. Я ответил, что я человек и должен жить в нормальных условиях. Выяснили, что я не пью спир-ного, не курю, с наркотиками не знаком. На этом все закончилось. Результата мне не сообщили. В коридоре, правда, первый врач сказал мне, что считает меня нормальным, сочувствует мне, но решать будет комиссия.

Что будет дальше — не знаю.

24 АПРЕЛЯ. В 9 утра нам стукнули — всем собраться с вещами, без продуктов. Значит, на «телевизор». Собрались, спустились вниз. Нам велели вытаскивать все вещи их баулов. Мы вытаскивали, проверяющие их смотрели, потом швыряли их нам в проем. Все вперемежку, и грязное, и чистое. Мы лазили по полу, выбирая из общей кучи свое. Я сказал, что фашисты так над людьми не издевались. Зрелище Ужасное. Наконец кое-как собрали. Николай увидел,

что на его вещмешке отрезали лямки. Два года эти лямки никто не трогал. В общем, Коля мешок брать отказался. Мы его поддержали. Нас отвели в полуподвальную сырую камеру без окон и заперли. Там грязища! Из следственных комнат крики, уж не знаю, что там происходило. К нам пришел сержант, сказал, что заместителя по режиму нет, и велел забирать вещи. Николай отказался. Тут же выяснилось, что у него пропала рубашка. Просидели в этой камере еще пару часов. На этот раз пришел капитан. Николая повели выяснять, как у него оказалась сумка с длинными ручками и искать рубашку. А нас отправили к себе. У камеры поставили лицом к стене, руки за спину. Спросили у меня фамилию и объявили, что накажут за оскорбление администрации. Вошли в камеру, там все вверх дном. Даже мусор из ведра весь вытащили.

Остаток дня ликвидировали последствия погрома. Вещмешок Николаю вернули. Рубашка так и не нашлась.

27 АПРЕЛЯ. Недавно вернулись с прогулки. Игорь сегодня был на часовом свидании с женой. Через стекло, по телефону. Но все-таки.

Скоро 1 Мая. Поэтому книги нам не поменяли. Говорят, после праздников, т.е. через 15 дней. С каждым днем все тоскливей. Я стараюсь не падать духом, делаю зарядку и жду судного дня.

Вчера рассказал ребятам, как меня задержали. Вначале приняли за проверяющего, а после за шпиона. Они смеялись, говорят, настоящий роман.

30 АПРЕЛЯ. Сегодня на улице резко потеплело, 18 градусов. Вышли на прогулку, и так потянуло на свободу, аж сердце заныло. Но надо держаться, надо выжить.

У нас сейчас одна проблема — как бы не отра-

виться. Наше масло растаяло, и сало тоже завтра будет совсем уже противное. Попросили у охраны алюминиевую чашку, но нам не дали. Пока налили в таз воды и все положили туда.

Завтра праздник, но думаю, еда будет обычная, как и на Новый год. Николай сказал, что в «Бутырке» на праздник давали по батону. У него сегодня должна была быть передача. Но ее не было. Видимо, это наказание за лямки.

По утрам по-прежнему не дают спать. Вчера была баня. Ходили на 5-й этаж. Там грязно, но зато вода не выключается. Белье нам не поменяли. Так что - что были в бане, что не были.

1 МАЯ. Заканчивается праздничный день. Утром нас не будили до 8. А еды такой даже на Новый год не было. На завтрак дали картошку с селедкой, в обед — суп из рожков, а на второе — горох. На ужин был рис. Хоть сегодня нас порадовали.

На прогулку сегодня ходили утром. 20 градусов тепла. Наступают тяжелые времена. В жару сидеть тяжело — духота страшная. А тут еще батареи топят - видимо, план отрабатывают на топливо.

3 МАЯ. Весь день со стороны женского корпуса слышен детский плач. Невозможно слушать. Видимо, их с детьми вывели на прогулку. Но нам из окна ничего не видно, слишком узкие «реснички» у решеток. В одном только месте часть дворика просматривается. Еще до нас кто-то отогнул решетку. Днем смотрел в эту щель, увидел далеко за забором загорающих женщин. Кричу: «Мужики, девки на проводе!» Мужики как кинулись к окну, толкаются, кричат. А Женщины так далеко, что и лиц не видно, возраста не определить. Может, конечно, это со стороны и смешно выглядит. Но нашу реакцию можно понять, ведь жизнь мужчины без прекрасного пола немысли-

ма. Помню, в зоне каждый был готов на родную мать броситься. Люди страдают. Вон Сашка, Игорь и Николай сидят уже по два года. Из них только Сашка - за дело: мясо домой тащил из магазина. Игоря с Николаем подставили.

Опять был овес.

Да, совсем забыл. Снился мне как-то Михаил Сергеевич, я был с ним на обеде в Кремле, беседовали с ним, а про что, почему — не помню. А Деду снился Рейган. Начитались газет, вот и снится такое.

4 МАЯ. Погода все лучше и лучше, а жизнь наша хуже и хуже. Дети кричат постоянно.

Игорь прицепил к нитке комок ваты и играет с Шуриком, как с кошкой. А мужикам по 40 лет.

Хорошо хоть можно посмотреть в нашу щель на женщин в прогулочных двориках.

5 МАЯ. Мужики плачут от голода. Я, правда, чувствую себя хорошо. Приучился — утром кусок хлеба, в обед кусок хлеба поменьше, и вечером тоже кусок хлеба с кипятком. Ничего, жить можно.

6 МАЯ. Сашке наконец принесли передачу — почти 5 кг сала. Теперь мы спасены, выживем!

Меня вчера вдруг вызвали с прогулки. Оказалось, пришли из прокуратуры насчет квартиры. Мне с ней придется расстаться. Ну и черт с ней — ни мне, ни КГБ не достанется. Сказали, что Ирина вышла замуж. Ну что же, такая, видно, судьба. Пусть будет счастлива, любви ей, и пусть извинит меня, если что было не так. Со мной у нее было бы много проблем, ведь я живу не только для себя, но и для общества.

Долго говорили о жизни с мужиком из прокуратуры. Он мне понравился. Его интересовало все: и как мы сидим, и как кормят, и многое другое. Работает в прокуратуре, год после университета.

У нас радость. Во дворике, возле стенки, пробилось маленькое деревце, сантиметров 10-15. Мы его вырвали, принесли в камеру, посадили в коробку из-под домино, и у нас сразу стало светлее и уютнее. Боимся только, что дежурные могут его сломать.

7 МАЯ. Погода чудесная. Жаль только, нам на прогулке раздеваться не разрешают. Иногда только, если смена хорошая, можно снять рубашку.

К Сашке приезжали из Прокуратуры РСФСР. Говорят, готовится амнистия и новый закон. Самый большой срок якобы теперь будет 10 лет.

Недавно вернулись из бани. Шурику там стало плохо. Вода горячая, отрегулировать ее нельзя, пар не выветривается, дверь закрыта. Кое-как пришел в себя.

Мне осталось 10 дней до расправы (суда). Написал заявление с просьбой купить на мои деньги сборник речей Горбачева. Интересно почитать.

8    МАЯ. Только вернулись с прогулки, к нам заявился лейтенант — инструктор по политико-воспитательной работе. Говорит: «Кто Сайвальд?» В общем, оказалось, что купить речи Горбачева нельзя. Не положено. Пытался отдать мне мое заявление, но я не взял. Тогда он велел дежурному его выбросить. Вот такая политико-воспитательная работа: проявлять неуважение к генсеку и генеральной политике партии, запрещая нам интересоваться речами главы государства.

9    МАЯ. Только что поужинали.

Сегодня утром нам давали рис с селедкой. Видимо, у них нет картошки. Потом выгнали на прогулку. На улице всего 4 градуса и дождь. Обед был обычный. На ужин ели мамалыгу.

Во всех газетах — фотографии ветеранов. А я

вспомнил, как несколько лет назад 9 Мая никто не уступил место в метро Герою Советского Союза.

Прочитал, что у нас в стране только треть населения имеет телефоны.

10 МАЯ. Встали как обычно. В коридоре стоял жуткий крик: видно, дежурные с похмелья. Спали плохо: в камере, как и на улице, 2 градуса тепла, отопление все-таки отключили.

12 МАЯ. Вчера долго не ложились. Игорь рассказывал о своем деле. Чистая подстава. Агентша КГБ «достала» ему очень хорошее импортное пальто. Он его купил по спекулятивной цене. Теперь она — потерпевшая. Утверждает, что это была такая форма взятки. У нее самой нашли на книжке 140 тысяч рублей, дали 8 лет. Она открыто говорит, что в Прокуратуре СССР обещали помиловать, если она Игорька засадит. Обвинение строится только на ее показаниях.

Сегодня меня поймали, когда я смотрел в окно. Теперь накажут.

С ребятами от нечего делать решили спеть. Запели «Интернационал» и Гимн. Прибежала дежурная, сказала «петь запрещено» и забрала у нас шнур, чтобы не брились, — в наказание.

По радио весь день говорили о бесхозяйственности. А что о ней говорить? Вон в прошлом году я был в под Минском. Мужики рассказывали, как у них решили бороться за бережливость. Дружинники ходили по домам, переворачивали помойные ведра, и если находили хлеб, штрафовали. От такой бережливости мужикам скотину кормить стало совсем нечем. Комбикормов нет, скотине — только то, что со стола осталось.

Ладно, что-то я расстроился. Пойду прилягу, хоть и накажут, но наплевать.

13 МАЯ. Заканчивается «чертов» день. Для меня и правда неудачный — проиграл в домино два раза.

Сегодня опять водили на «телевизор». Видимо, скандал на прошлом обыске они повторять не хотели. Были почти вежливы. Хоть и раздели догола, но ни одного хамского слова. В камере тоже погрома не устроили.

17 МАЯ. Завтра мне в суд. Завтра бой. Знаю, что уже все решено, и я проиграю. Честно говоря, уже так все надоело, что согласен на любой исход, лишь бы побыстрее из этой камеры. Здоровья совсем нет. Замучил дым. А вчера отлетела коронка. Здесь, если нужно к зубному, то месяц-полтора надо ждать, а коронок вообще не ставят. А в зоне врач хоть и бывает один раз в месяц, но зато делает все. Так что надо поскорее выбираться отсюда: зубная боль самое страшное.

19 МАЯ. Вчера писать не мог, сразу лег спать. Заснуть, правда, не удалось, замучил больной зуб. Кое-как под утро уснул. Ладно, обо всем по порядку.

Подъем в 5. Боксик, в 7 утра кусочек мяса. Потом слушал песни. Пели двое малолеток в соседнем боксике, но их быстро заткнули. Обыска не было. Читал кодекс. Меня сильно приперло в туалет. Терпел, сколько мог, потом начал стучать. Долбил изо всех сил, но никто не подходил, доносилось только: «Я тебе постучу!» Пришлось расстелить на полу газету...

В 9 меня забрали. В машине нас было человек 10, в основном «урки». Двоих судили по прописке. Одного после освобождения направили в Калининскую область. Была зима, его поселили в прогнивший дом с развалившейся печкой. Устроился на работу плотником, получил аванс 30 рублей. Пришел через месяц за зарплатой, ему сказали: «Не заработал». Даже дол-

жен остался: заработал 76 рублей, половина - на алименты, 30 — был аванс. Поехал к родителям в Москву. Сейчас год дадут за нарушение паспортного режима.

У второго такая же история. Приехал парень к родителям в Москву, они его познакомили с серьезной женщиной. Стали вместе жить. Ее ребенок привык к нему, стал папой называть. Об этом узнала милиция, в общем, тоже парень год получит. Рассказывал, как он впервые в жизни ходил с ней в кино. И смех, и горе.

Так доехали до суда. Там обыск, потом — мой боксик. Я тут же полез в свой тайник. Поднялся на носки, сунул руку — тетради на месте. Я достал их и решил больше не оставлять. Ждал, когда вызовут, волновался. В два часа пришел сержант, объявил, что мое дело отложено «ввиду непоступления дела в суд из экспертизы». Потом ко мне подсадили еще двух мужиков, и менты ушли обедать.

Мужики идут по взятке. Они уже сидят на «Пресне». У них в камере 25 человек. Все остальное так же, как у нас. С одним у нас нашлись общие знакомые.

Проболтали примерно до трех часов. Потом нас погрузили в машину и повезли по Москве собирать по судам нашего брата.

Машина была из двух частей. Боксики метра полтора на полтора. Катали нас долго, пока не забили полностью. В нашей половине было 22 человека, и во второй столько же. Заехали в «Бутырку». Пока стояли, мужики начали курить, у меня перед глазами все поплыло. Ребята попросили вывести меня на воздух, а мент в ответ как заорет: «Вот сейчас зажгу расческу, брошу, тогда узнаете, что такое жизнь!»

В Краснопресненском суде к нам подогнали малолеток. Среди них оказался Француз, тот, что пел утром в соседнем боксе. Туда, где сидит конвой, наби-

ли девчонок, человек 10-12.

Француз рассказал, что они грабили подростков. У кого сигареты отбирали, у кого расчески. По делу проходит иск на 200 рублей.

Девчонкам запросили по 5 лет, ребятам — по 4 года. Вот и сломаются их жизни. А ведь можно было бы придумать для них другое наказание, например, отработать эти деньги на принудительных работах или еще что-нибудь. Почему для них мерой исправления должна быть тюрьма?

Были женщины и постарше. Одна оказалась тоже «непрописанная». 6 лет назад отсидела, вернулась к семье. Ее в суде утешают, говорят, скоро новый закон выйдет, чтобы после освобождения у семьи прописывать. Она спрашивает, нельзя ли это сделать сейчас. Ей отвечают: «Нет, посидите».

В тюрьму нас привезли часов в 9 вечера. Я сразу умылся и лег, так и не ел.

Утром написал письмо на имя председателя комиссии экспертизы узнать, отправили они мое дело или нет. Мне снятся плохие сны. Кажется, что-то случилось в семье. Вчера не было передачи. Больше всего волнуюсь из-за мамы.

20 МАЯ. Сегодня спал нормально. Правда, снилось что-то странное: я ходил в форме, в другой стране, бассейн с голубой водой; потом — я на химии; потом — Ирина в больнице, почему-то в клетке.

Был заказ на ларек. На этот раз будет печенье. Хотелось бы повидла, но его, наверное, здесь никогда не будет. Ниток по-прежнему нет.

Только что вернулись с прогулки. Всю дорогу спорили о молоке. Последний раз мы его пили на свободе. Саня рассказал, что читал об одной корове, ее демонстрировали на выставке на Кубе, она давала по 200 литров молоха в день. Мы, конечно, не поверили. Но все равно размечтались: вот бы нам такую. Дума-

ли, что бы мы сделали из этих двухсот литров. Творог, сметану, масло — короче, зажили бы прекрасно. А спорить начали из-за того, кто ее доить будет. Я, между прочим, знаю, как это делается, но ребята мне не поверили.

У нас новость: на нашем этаже при входе повесили часы. Но время они показывают на час вперед. Видимо, еще не отрегулировали.

Мне сегодня принесли передачу от Лидии Александровны. Спасибо ей. Долго не хотели передавать - дескать, берем только от родственников. Но она все-таки уговорила. Теперь у нас есть колбаса, масло, конфеты и даже немного чеснока. Его, правда, при досмотре порезали.

Все мужики заметили, что мои продукты смотрели тщательнее, чем у других, говорят: «Ну, Сенатор, за тобой теперь глаз да глаз!» Это прозвище появилось после того, как однажды, рассказав свою историю, я сказал: «Ничего, придет время — буду сенатором». С тех пор и прилипло.

Видел сегодня паучка. Значит, будет для меня какая-то новость на этой неделе.

27 МАЯ. Опять плачут дети. Мы уже два раза видели двух молодых женщин. С виду очень приятные. И даже когда какой-то урка отпустил им какую-то пошлость, вместо обычной брани он получил в ответ выдержанное: «Научись разговаривать с женщиной». Интересно, что же они сделали, чтобы оказаться здесь, да еще с маленькими детьми на руках?

22 МАЯ. Шесть часов вечера. Мой паучок опять меня не обманул. Часа в четыре пришла «левитанша» и вручила мне кучу бумаг. Во-первых, ответ на мое заявление о лишении меня советского гражданства. «Ваше письмо от 13.05.87 г., адресованное в Президиум Верховного Совета СССР, будет направлено туда

после рассмотрения уголовного дела по существу. Ваши опасения о предвзятом отношении к Вам со стороны суда не имеют под собой оснований. Обвинительное заключение подписывал прокурор, а не судья. Только суду предоставлено право на основании судебного следствия решить вопрос, виновны Вы в предъявленном обвинении или не виновны. Г. Н. Ильин».

Во-вторых, послание из спецчасти о том, что дело мое забрали.

И в-третьих, письмо от заместителя начальника отдела юстиции Мосгорисполкома В. А. Рябова такого содержания: «Сообщаем Вам, что определением райнарсуда от 30 апреля 1987 года Вам назначено проведение стационарной экспертизы. Только после получения судом акта экспертизы дело будет назначено к слушанию». Это значит, что теперь я жду этапа на «Серпы» (Институт судебной психиатрии им. Сербского). Стало быть, предварительный диагноз они мне все-таки поставили. Прямо как с диссидентом со мной обходятся.

Вообще, с одной стороны, даже интересно там побывать, посмотреть, как оно там. А с другой, конечно, если их экспертиза признает меня сумасшедшим, то ее решение уже никто не оспорит. И прощай тогда нормальная жизнь. Честно говоря, такого оборота я все-таки не ожидал. Настроение паршивое. Ладно, поживем — увидим.

23 МАЯ. Суббота, только что пришли с прогулки. На улице пасмурно, наверное, будет дождь. Вчера долго не мог уснуть. Решил на «Серпах» ничего не писать, сказать, что жить в СССР стало лучше, жить стало веселее, и вообще советский строй — самый лучший в мире. Надеюсь, это поможет, и меня признают все же вменяемым, иначе дело — труба.

Скоро обед, надо готовиться к нему. Потом хочу

почитать сегодняшние газеты. А в голове только черные мысли. Тут еще, ко всему прочему, зубная боль совсем замучила. Просил таблетку, так и не дали. А у фельдшера на все один рецепт: свежий воздух, солнце, витамины — в общем, другие жизненные условия.

Да, наших условий не выдержало даже наше деревце. Листья совсем завяли. Я уже и сахар в воду добавлял, но никаких признаков жизни. Хотя, может быть, и табачный дым на него повлиял. Но сейчас, слава Богу, хоть курят только двое. А раньше только двое не курили.

17 часов, прошел ужин. Как всегда, было пшено. Я все думаю о своей судьбе. Сашка рассказывал о «Серпах», что там есть все: и лекарства, и новейшая аппаратура, и психотерапия, с которой мне придется, скорее всего, столкнуться. Но все, конечно, не так просто. Если бы я был простым уголовником, а так...

24 МАЯ. Сейчас час дня. Пообедали, решили немного поиграть. Сегодня у нас самый большой за время пребывания здесь праздник: около 10 утра выключили свет и включили только в полдень. Было так хорошо! У всех глаза уже настолько устали, что просто невмоготу. У меня, например, постоянно болят, страниц 60-70 прочитаю и больше не могу — начинают слезиться.

Встали сегодня как обычно. Почти до 9 часов мучились с кипятком, нам его по-прежнему возят из столовой, титан никак не наладят. Мы на проверке спрашивали как-то, когда же они порядок в своей тюрьме наведут. Говорят, что и так все в порядке. А на случай, если нам что-то не нравится, у них есть карцер.

Читаю «Петра Первого». Ничего с тех пор не изменилось. «Что за Россия, заклятая страна, когда же ты с места сдвинешься?» Ничего не изменилось.

В «Известиях» пишут о создании совместного со-

ветско-итальянского обувного предприятия. Неужели и обувь мы не можем сами шить? Кожа у нас высококачественная, как говорят.

27 МАЯ. На улице холодно, до минус 1 градуса ночью. Мы сидим в телогрейках. Единственное, что хорошо, — продукты хранить можно подольше.

У ребят кончился табак. Они в трансе. Юрику давали пустую пачку, чтобы он принес сигарет от следователя. Но это сделать практически невозможно. Нужно как-то договариваться с вертухаем — сигареты в тюрьме запрещены.

Слышал по радио последнюю песню Валерия Леонтьева «Белая ворона». Раньше такую бы не пропустили в эфир.

Сейчас 5 часов вечера. Дочитал газеты. Мужики мне проспорили. Я позавчера говорил, что Горбачев поедет в ГДР, потому что он туда двух послов отправил, а они говорили, что не поедет. Сегодня во всех газетах пишут, что Миша возглавляет делегацию в ГДР.

По радио говорят о пограничной заставе, где меня арестовали. Интересно. Конечно, они могли принять меня за шпиона, их можно понять. Но я считаю, что так уж перестраховываться нельзя. Нужно поступать по справедливости.

Была передача с выставки народного хозяйства. Одному директору показали продукцию его предприятия. Все товары классные, ни в чем не уступят импортным. Он не поверил, что это его продукция. Дожили. Директора своих изделий не признают! А Миша все про бесхозяйственность поет.

Сейчас уже 9. Хочу немного написать о Юркином следователе. Его зовут Фокин Сергей, из прокуратуры Московской области. Сегодня у него был скандал с журналистами. «Впервые пресса лезет в дела правосудия». Конечно, они не хотят прессу к себе пускать. Они даже адвокатам не дают «лезть в дела правосудия» с момента предъявления обвинения.

В «СЕРПАХ»

29 МАЯ. Ну вот и в «доме дураков».

Вчера меня подняли в 5, я собрал вещи, попрощался с ребятами. Потом меня посадили в боксик, дали побриться, принесли еды — в общем, как обычно в таких случаях. Напротив меня сидел малолетка, астматик, задыхался. Все просил перевести его в другой боксик. Но всем на него было наплевать.

Часов в 10 меня забрали, кинули в машину, где было человек 15, и мы поехали. Повезли нас сразу в институт. Но там нас не приняли. Тогда мы поехали «разгружаться». В Киевском суде выгрузили шестерых. Мужики все подельщики. Все имена авторитетов перебирали. Среди них я слышал даже пару имен своих знакомых. Но я с ними в разговоры не вступал. Потом завезли Гиви в Ленинский суд и снова приехали в «Серпы».

Нас было семеро. Отвели под конвоем в какую-то комнату. Там как-то сразу почувствовалась почти вольная жизнь. Потом мы пошли в приемное отделение. Там описали наши вещи, измерили температуру. У меня почему-то оказалась 37,4. Потом мы посидели еще в какой-то комнате. Потом снова измерили температуру, на этот раз у меня была уже 36,4. А после стали беседовать.

Со мной разговаривала девушка. Правда, она ничего из моих слов не поняла. Вообще я пожалел, что разоткровенничался с ней, прочитав, как она записала мой рассказ.

Сложил все вещи, меня взвесили, обрили «где положено» и отправили в ванну. Бабуля-санитарка потерла мне спину, вытерся, оделся в больничные брю-

ки с курткой и отправился в отделение.

Там у меня отняли расческу — расчесываться можно только один раз в сутки. Мыло, зубную щетку тоже убрали в шкаф в коридоре.

В палате 10 кроватей, большой стол и лавка. Окно без решеток, но почти все закрашено. Мне показали мое место, дали белье, подушку. Конечно, не такую, как дома, но все-таки мягкую. Палата не закрывается, можно выйти в туалет. Нельзя только ходить по коридору. В коридоре постоянно дежурят два прапорщика. Курить — в туалете в строго определенное время. Я почти сразу адаптировался.

В палате все или лежали раньше в больнице, или были признаны невменяемыми. Мужики все нормальные. Я быстро перезнакомился со всеми.

Справа от меня лежит Игорь, хороший парень. Слева — еврей, мужчина лет 50, из Рыбинска. Меня поразила его память. Он работал в сфере культуры, читал стихи. Очень много знает. У него вчера была комиссия. Видимо, его признали невменяемым в момент совершения преступления. Еще один интересный парень, Дмитрий Ольшанский, с Украины. С ним, похоже, и вправду что-то не в порядке. Высказывает толковые мысли, но, по-моему, что-то вроде мании величия. Он уже дважды был здесь.

Мужики меня спрашивали, где я лечился, где состою на учете. Я честно сказал, что нигде. Они не поверили, сказали: «Не ври!».

После обеда, а кормят здесь хорошо, меня вызвал врач. Все время просил меня не держать руки за спиной. Но в этой привычке виновата тюрьма.

Я оказался в светлой комнате, там было человек 8 врачей. Со мной заговорила женщина. Я объяснил ей, что здесь я случайный гость, а она все время заглядывала в бумажку, которую написала с моих слов та девушка. Там, в этой бумажке, было написано, что у меня мания преследования и мания величия. В об-

щем, меня и не слушал никто. Мне объявили, что находиться я здесь буду месяц, и в течение этого времени меня будут наблюдать врачи.

Вечером Дмитрий рассказал мне про спецблоки, про уколы. Мне никаких уколов не делали, даже таблеток не давали. Мужикам дают таблетки, да и то только тем, кто просит. Они рассказали, что есть еще одна палата, где держат политических. Их даже кормят отдельно, и даже готовят для них отдельно. Сейчас там сидит только один. Утром, когда брал передачу, все смотрел: может, увижу его. Но так и не увидел. Правда, меня предупредили, что разговоры с ним запрещены.

Ночью спал хорошо, снилась Ирина. Здесь на ночь выключают свет, горит только ночник. Радио, правда, здесь нет, зато есть книги. Один раз дают газету.

Игорь дал мне втихаря бумагу и карандаш. Здесь нельзя передавать эти вещи в передачах. В общем, жить можно. Главное, зарядку по утрам делать, а то потолстею на здешней еде.

Сейчас 16 часов. Только что здесь закончился тихий час. Самое приятное, что свет выключают даже днем.

Днем нас в палате мало — ребята ходят на работу. Где-то внизу есть цех, там клеют конверты. Платят за это сигаретами и конфетами.

Еврей, что лежит слева от меня, Илья Геллер, и вправду оказался «того». Сидит за изнасилование. Целью его жизни было отыметь 1000 женщин. За 19 лет у него их было 902.

А началось все с того, что одна девушка не пошла с ним танцевать. Он только вернулся с войны. Был сержантом, и притом неказистым: рост у него был 160 см, и весил он не больше 55 кг. Девчонка, которая ему понравилась, ему отказала, но зато весь вечер протанцевала с таким же страшненьким капитаном.

Он расстроился ужасно. На следующий день достал майорскую форму и снова пригласил эту девушку. Оказалось, что майоров она любит даже больше, чем капитанов: уже на следующее утро он проснулся в ее постели. Дальше у него с женщинами тоже как-то не сложилось. В общем, он решил, что все женщины продажные сволочи, и решил мстить. Для этого он делал дома «кукол» — резал из газет «банковские упаковки», вверх и вниз укладывал настоящие купюры и оклеивал пачки специальной бумагой (ее он собирал в урнах сберкасс). Выглядело очень натурально. Набивал этими «куклами» полный дипломат и ехал с этим добром в Москву. Там он сутками бродил, высматривая красивых женщин. Выбрав «жертву», он «случайно» с ней сталкивался, извинялся и объяснял свою рассеянность тем, что несколько минут назад выиграл в лотерею огромную сумму денег. Демонстрировал «жертве» пачки купюр. Говорил, что, будучи провинциалом, жителем Рыбинска, просто не знает, на что можно потратить такое бешеное количество денег. Действовало безотказно. Отметить это событие с ним в ресторане соглашались почти все. Постель была уже естественным завершением ужина. Всю ночь они с «жертвой» строили планы на обеспеченное совместное будущее, а наутро он ей честно признавался, что не собирается на ней жениться и никакие это не деньги. Так он жил 19 лет. Но вот однажды, когда до желанной цели надругаться над светлыми чувствами тысячи женщин оставалось всего 98 штук, ему попалась совершеннейшая стерва. Она была замужем, поэтому на рестораны и гостиницы у нее времени не было. Они договорились просто. Он трахает ее на чердаке многоэтажного дома, дает ей денег, и на том они прощаются. После того как выяснилось, что денег нет и она как последняя дура отдалась в грязном подъезде старому плюгавому еврею совершенно задаром, она написала заявление в

милицию об изнасиловании. В общем, мужика нашли и повязали.

В психбольнице он лежал уже и раньше. Впервые с ним это случилось, когда он обратился в МИД за разрешением на выезд, чтобы посетить могилу любимого поэта. Сейчас его признали бесповоротно неизлечимо больным, и отсюда он поедет не в колонию, а на постоянное место жительства в рыбнинскую психушку.

Напротив меня лежит Сергей. Этот точно больной. Но таких, говорят, не признают невменяемыми. Он увидел восьмиклассниц и начал себя возбуждать. Загремел по 120-й и даже срок получил. Но, в конце концов, все равно оказался здесь. Спрашивается, для чего его вообще судили, если даже не врачу ясно, что он болен. Эти люди и так Богом обижены.

После отбоя с нами всю ночь сидят нянечки и что-то записывают. Думаю — может, не писать пока дневник?

Отсюда можно писать письма домой. Завтра черкану пару строк.

1 ИЮНЯ. 7 часов утра. Приспосабливаюсь к соседям по палате. Тяжеловато. Некоторые даже за стол садятся, не умывшись, и спать ложатся в одежде. Ольшанский каждое утро читает молитвы.

Прогулок тут нет. И хоть палата большая, 35-36 метров, но воздуха для 10 человек недостаточно.

Вчера был день передач. Я наконец снова ел помидоры и огурцы. И даже апельсины.

Геллер читает нам по вечерам стихи. Сам по себе он человек, конечно, интересный. Рассказывал, как его слушали в Министерстве культуры. Наверное, речи и доклады пишут именно такие, как он. Умеет развить любую тему. Вообще я тут понял, что у кого серьезно «едет крыша», люди очень добрые и разговорчивые. Угрозу для общества они не

представляют.

Вчера начал читать Льюиса, пока не понял, что это за вещь.

Персонал тут ничего, но на кого как найдет. То нормально разговаривают, то бурчат. Конвой тоже неплохие ребята. По крайней мере, их присутствия почти не ощущаешь. Ни тебе криков «руки назад», ни «не разговаривать».

Вчера нас брили. Брить приходят раз в неделю. Есть такой дядя Миша. Бреет сам, твое дело только тонко намылиться. Сначала бреет политического, а потом нас. Политического я уже видел. Он сидит в очень строгой изоляции.

Мужики рассказывали, как с ними сидели инакомыслящие. Одного взяли за речь на собрании, другого — за то, что начальнику слово поперек сказал. А всего-то была «конструктивная критика». Вот тебе и демократия.

Обход был почему-то, когда почти все ушли на работу. Я попросил, чтобы меня переложили на другую койку, к стене. Еще попросился на работу. Врач разрешил начать со среды.

Говорят, здесь принудительно работать не заставляют. Но если ты сам не хочешь, то, как в зоне, найдут причину и начнут гнобить. Самое страшное, если уколы станут делать.

Починить зубы мне здесь не светит. Стоматолога в «Серпах» нет.

Часов в 11 пришли прапорщики, согнали нас в туалет и устроили в палате обыск. Мы вернулись - все перевернуто. Интересно, что они ищут, если при поступлении уже все поотнимали, а сюда никого не пропускают? Наверное, своему медперсоналу не доверяют. Этот обыск нагнал тоску.

Потом пришла библиотекарь, очень приятная девушка. Принесла мне вторую часть «Петра Первого» и учебник немецкого языка. Теперь, слава Богу, есть

чем заняться.

Сейчас уже вечер. На ужин была... гречка с молоком! До чего вкусно!

Принесли «Правду» за 30 мая. Пишут, что на Красной площади приземлился немецкий самолет.

Сейчас Илья Харитонович начнет стихи читать. Послушаю, а потом — спать.

2 ИЮНЯ. Время около 4 часов дня. Ребята только что вернулись с работы.

Сегодня проснулся с насморком. Попросил у бабули градусник, она смеется. Думает, наверное, что я «кошу».

Утром случайно увидел политического. Его куда-то водили. Когда его выводят, нашу палату закрывают. На вид обычный парень. С бородкой, небольшого роста, темноволосый.

Сегодня нас наконец вывели на прогулку. Гуляли 1,5 часа всем отделением, под строгим конвоем. Мне понравилось. Дворик большой, кругом сирень цветет, цветочки. Я познакомился с интересным человеком, врачом из Подольска по фамилии Ковалев. Его сюда определили за попытку самоубийства.

После прогулки помыл ноги. Прибежала нянечка, раскудахталась, чего это я ноги майкой вытираю. Я говорю: так вы же полотенца для ног не даете, тапки не стираете.

Другая санитарка рассказала мне, что народу очень много лежит. Сюда очередь для москвичей - месяц, а для иногородних вообще неизвестно сколько. Наше отделение самое маленькое — 28 человек. И то пропускает за год по 12 тысяч человек. Кроме нашего, еще три отделения, по 60 человек. И еще одно женское.

Завтра пойду на работу.

3 ИЮНЯ. Только что поужинали. Ужин порази-

тельный — молоко и творог. С нами за столом сидели двое ребят, врачи. Один из них наркоман. Ему сфабриковали дело об употреблении наркотиков. На него донесла агентесса. В милиции ему сломали ребро. Здесь ждет экспертизы на хроническую наркоманию.

Был на работе. Перед началом со мной побеседовала заведующая цехом Тамара Васильевна. Симпатичная, выглядит для своего возраста очень хорошо. Записала на случай моего побега все мои данные. Я предложил ей сделку. Работаю 10 дней бесплатно (платят тут натурой: тем, кто курит, — сигареты, полторы пачки (по 16 копеек) в день, а некурящим - карамель по рубль шестьдесят, 22 штуки), а она приносит мне учебник немецкого, чтобы я мог унести с собой. Она отказалась. Говорит, это связь, должностное преступление. Удивительно, человеческое отношение — преступление. Я ведь не прошу ни денег, ни чая, ничего запрещенного.

Работа совсем глупая — загибать стороны конвертов. Даже это в принципе можно было бы усовершенствовать. Сделать форму, раздать линейки. Но никому это не нужно. Норму никто не спрашивает.

6 ИЮНЯ. Проснувшись утром, мысленно поздравил сестру с днем рождения.

Вчера ходили на прогулку. Прогулка здесь, конечно, просто радость. Жаль, что всего два раза в неделю. Воздуха в палате совсем мало, окошко крошечное.

Моют здесь раз в 10 дней, и то, если есть белье. Вообще, порядки тут, конечно... Тапочки дают невыносимо грязные. У каждого в бауле есть свои, но пользоваться ими нельзя. Полотенца за 10 дней пачкаются так, что их и в руки брать противно. У каждого тоже есть свое, но опять же достать его нельзя. Вытираться можно только на глазах у надзирателей в

коридоре, в умывальник с полотенцем не пускают, чтобы никто не повесился.

Разговоры уже надоели: здесь все или «того», или симулируют. Один только Боря Лазарев радует. Сегодня расплакался во время обхода. Если это симуляция, то молодец мужик. Гениально. Надо большую силу воли иметь, чтобы так все выдержать точно.

Миша, сосед по палате, тоже парень веселый. Рассказывает про «звездные войны», как Рейгану письмо писал, как жил. Интересно, за что судят?

Не знаю, позвонил ли кто моим сказать, что я здесь. Завтра, наверное, опять никто не придет.

7 ИЮНЯ. Сегодня у нас объедаловка. Принесли передачи. Едим огурцы, помидоры и даже зефир в шоколаде.

Настроение прекрасное. Правда, в палате нерадостно. Сегодня Илье Харитоновичу было плохо. Упал в туалете. Мы его подняли, кое-как дотащили до палаты. Ему принесли каких-то капель, измерили давление. Он целый день ходит грустный, курит все время. Часто встает ночами, и у него начинаются «гонки» в голове.

Боря тоже все спит. Его затравили лекарствами. Он как-то умудряется часть выплюнуть, но внутрь все-таки попадает. Чувствует себя плохо, ест медленно. Здесь так заведено — если что случилось, то сразу лекарствами пичкают, чтоб не выступали.

Сегодня долго трепались с Леонидом, тоже с нами в палате лежит. Он рассказывал, как в их камере, рассчитанной на 40 мест, сидели 80 человек. Они на ночь выносили стол, чтобы было место, где лежать.

...Передачи не было.

8 ИЮНЯ. Вчера вечером увидел, как из отдушины вылез большой паучище. Новость не заставила себя долго ждать.

Сегодня утром пошли на работу, начальница сказала, что наше отделение работает сегодня во вторую смену. Всех отправила обратно, а мне предложила место на высечке. Блатное место, на него не попасть. Там платят хорошо. А она из двухсот человек выбрала меня. Значит, они считают меня нормальным! Я, правда, от этого места отказался, там надо целый день работать. Но, главное, они не признают меня больным!

Были в бане. Здесь баня такая. Две ванны, в них моются по очереди. Когда мой черед подошел, я попросил тряпку, вымыл ванну, но она все равно осталась грязной. Настроение у меня испортилось. Не очень приятно садиться в грязную ванну, где до тебя мылся неизвестно кто. Мочалка тоже одна на всех, хотя у каждого есть своя в сумке. Кое-как помылся. Душа нет. Надо поливать на себя из засаленного ковша. Честно говоря, не думал, что в больнице буду мыться в таких, прямо скажем, антисанитарных условиях. Спасибо мужикам, белье мне хорошее подобрали. Оделся, пошел в палату.

Пока причесывался, видел опять соседа — политического. Показал ему рукой — держись! Спросил по-английски, как его зовут. Но тут на меня конвоир как заорет.

Боря у нас совсем затравлен. Сегодня ему сделали какой-то укол, три раза кровь брали. Илья Харитонович стареет на глазах. Во время обхода просил, чтобы его отдали под суд, но врач сказала, что все решено и он едет в больницу.

Завтра вторник, прогулочный день, жду не дождусь.

9 ИЮНЯ. Геллер только что закончил читать стихи. Сегодня читал Шиллера, Гете, Есенина. Мне очень понравилось стихотворение Державина про кладбище. Но мужик совсем раскис. Просил меня

рассказать о легкой смерти. Очень боится, что не вернется из больницы. Ведь родных у него нет, и забрать его будет некому. Очень жаль его.

Сегодня обход возглавлял профессор Ландау. Подошел ко мне, я говорю: «Вопросов нет!». Он посмотрел с ехидной улыбкой, говорит: «Это у нас к вам вопросы». Я уже не стал говорить им про ванну, про то, что тапочки надо или стирать, или разрешать свои носить. Я решил вообще теперь молчать обо всем. Пожаловался только на резь в глазах. Повели к окулисту. Она посмотрела, говорит, все в порядке.

Привезли нового соседа. Зовут Анатолий. Много сидел, много рассказывал. Интересный мужик. Он купил какие-то вещи, оказались краденые. Его и посадили.

11 ИЮНЯ. Игоря забрали в изолятор за то, что он делает зарядку в туалете и отпускает бабулькам нашим шуточки.

На работе познакомился с парнем из Казахстана. Он рассказывал про недавние события в Алма-Ате. Все было организовано партийными работниками. Народ вышел с плакатами, потом была провокация, ну и вышел погром. Подвели войска, по улицам поползли танки, тюрьму оцепили. Мятеж подавили быстро. Было много жертв. Всех, кого поймали, посадили. Сроки давали от 5 до 10 лет. Приговор обжалованию не подлежит. Тюрьма в Алма-Ате переполнена. Многие с ним сидели. Сюда его везли по этапу через Актюбинск и Куйбышев. В Актюбинске ужасная грязь, не дают ни ложек, ни кружек. В Куйбышеве почище, но народу и там, и там — все переполнено.

Говорит, Кунаева тоже посадили, только он в Москве сидит, в «Лефортове».

12 ИЮНЯ. Илья второй день читает стихи с 7 до 8 вечера. Конечно, человек он очень талантливый, мне

его жаль. Он два года день и ночь учил стихи, вырабатывал дикцию, работал без перерыва, падал от усталости и снова работал. Потом ходил в Москве по инстанциям, всем нравилось, но почему-то на работу его никто не брал. 5 лет назад его звали в Израиль, не поехал. Приглашали в ФРГ, покупали его голос, он отказался. А когда он хотел поехать на могилу Гейне, его любимого поэта, его запихнули в дурдом. Сегодня он прочел новое стихотворение Державина, он за ним стоял в Ленинке три месяца. Оказывается, Есенин написал три тысячи стихотворений, а опубликовано только триста. Остальные пылятся в архивах. Интересно, почему?

Да, мне его очень жалко. Говорит, что если его направят на спецлечение, он покончит с собой.

Сегодня во время прогулки собрал с каждого растения во дворе по листочку. Все удивились, посмотрели на меня как на дурака. Я говорю, хочу показать это людям, которые уже два года листьев не видели.

Сегодня у Миши была комиссия, признали невменяемым. Его и еще одного парня, Леху из 1-й палаты. Леха в больнице уже 7 лет. Его совсем закололи, даже если когда и выпустят, то он уже нормально жить не сможет.

Привезли еще одного политического. Высокий парень, в очках в желтой оправе, темноволосый. Теперь вдвоем им будет веселее.

75 ИЮНЯ. Скорей бы завтрашний день. Завтра - прогулка. Но если будет дождь, то нам не повезло - в дождь на прогулку не водят.

Дни здесь проходят гораздо медленнее. Слышно, как за окном ходит транспорт. Садовое кольцо всего в 150 метрах от нас. Лучше бы не слышать.

Гнетет ужасно жара. Белье у нас зимнее, и переход на летнее пока не предвидится. Даже санитарки нас жалеют.

16 ИЮНЯ. Вчера у Геллера вышел скандал с санитарками. Он лежал с мокрым полотенцем на голове, к нему подбежала бабка и сорвала полотенце. Он попытался с ними поговорить, в общем, дело дошло до старшей сестры. Полотенце у него отняли, правда, разрешили намочить платок.

Потом бабка орала на Леонида за то, что он вытащил скамейку и делает на ней зарядку. Ей представилось, что скамейку он достал для того, чтобы перебить весь медперсонал.

Лучше в зону, чем оставаться здесь.

Пока гуляли, в палате был обыск. У меня забрали трусы, которые я постирал. Говорят, не положено. Положено ходить, не меняя белье, по 10 дней. Потом пришли прапорщики, вывели нас в коридор и обыскали. Заперли нас в первой палате, в это время все еще раз перевернули в нашей. Мне опять замечание - больше одной газеты.

На ужин была картошка с жареной рыбой. Правда, у меня, у Сереги-доктора и у Игоря вместе с жареной рыбой было и по мухе. Позвали сестру, она этих мух собрала, обещала показать врачу.

Сегодня привели Игоря из изолятора и увели Илью. Илья с нами странно попрощался, пожелал всем скорейшего освобождения и сказал, что мы его больше не увидим. Не знаю, куда его повели. Может, в тюрьму, может, в больницу, а может, в изолятор за вчерашнее.

Про изолятор Игорь рассказывал, что там нет ни коек, ни простыней. Комната маленькая, метров 6. Окошко размером в две пачки сигарет. Воздуха почти нет: на окошко еще наброшена сетка. Сидят четыре человека, курят прямо там. Духота страшная, сидели мокрые, хоть одеяло выжимай. Кололи каждый день. Говорит, после укола сразу спать хочется. Пришел какой-то заторможенный.

Читаю Марка Твена «Приключения Тома Сойера».

17 ИЮНЯ. Заработал 15 конфет. Опять все раздал. Не могу не угостить, неудобно. Мы же в тюрьме, значит, если садишься за стол, выкладывай все, у кого что есть.

На работе сидел с Лехой, ему диагноз вроде бы сняли. Рассказывал о больнице. Чуть что — сразу колят. Уколы страшные, собой владеть невозможно. Рот не открывается, под себя ходишь. Мужики здоровые на колени становятся, только бы не кололи. Сидеть там можно всю жизнь. Если кто и выходит, только за большие взятки.

Тут же с нами сидел парень из Новосибирска. Он убил отца. Разрубил на куски и тело спрятал. Говорит, ненавидел его всю жизнь. Тот пил, мать извел. Жить не давал нормально. У них в Новосибирске тюрьма переполнена. На шконках спят по два человека. У нас в зоне так же было. Только мы спали по очереди: один днем, другой ночью. В городе продукты по карточкам, правда, с водкой стало лучше.

В туалете опять кто-то нарисовал свастики.

18 ИЮНЯ. На улице жара, мы в теплом белье. Баня была уже 11 дней назад, а ее еще хотели перенести на понедельник, т.е. еще через четыре дня. Это я еще каждый день умываюсь и стираю нижнее белье. А те, кто «косят» или и вправду «того», они вообще не умываются и не раздеваются на ночь. Я все-таки пошел к врачу: так же и вши могут завестись. Договорились, что баня будет завтра.

Политических уже трое. Сегодня привезли еще одного. На вид лет 30-35, плотный, тоже в очках.

Сегодня работало много малолеток. Их, оказывается, специально признают больными, чтобы не выпускать: на малолеток часто бывают амнистии. Васильевна рассказывала, что в 3-м отделении третий месяц лежит парень 14 лет, убил родных: пили сильно. Жалела его. Хороший парень — видно, совсем его

замучили, раз на убийство пошел. Если признают больным, больше жизни не увидит.

Странное это место. Одна женщина сказала: «Мы — заведение закрытое, у нас порядка никогда не наведут». «Серпы» курирует дочь Дзержинского, Маргарита Феликсовна. На комиссию по Мишке она приезжала собственной персоной. Я ее, правда, еще не видел.

У меня комиссия должна быть через неделю. А завтра — мытье в грязной ванне.

19 ИЮНЯ. Утром встал как обычно, сделал зарядку. Часов в 11 нам объявили, что прогулка будет только в том случае, если баню перенесут на понедельник. Мы выбрали прогулку. В конце концов, я каждый день обтираюсь мокрой тряпкой, так что как-нибудь переживу, а остальным все равно. Вымыл голову холодной водой и пошел гулять.

На улице свежо, солнца нет. Цветы подросли за те дни, что мы не выходили. Жизнь продолжается, и у природы тоже. А мы тут не знаем, что нас ждет впереди и закончится ли когда-нибудь этот кошмар.

Завтра-послезавтра самые скверные дни — выходные. Они здесь тянутся особенно долго.

20 ИЮНЯ. Вчера принесли «Известия», написано об амнистии. Она совсем маленькая. Дай Бог, если из ста человек освободят 5-10.

Бабуля вечером рассказывала про тех, кто здесь сидел. Между зубным кабинетом и отделением была отдельная палата, ее отвели специально для некоего Ильина, это он покушался на Брежнева в 1975 году. Его признали больным. А в первой палате сидел самоубийца, который пытался устроить публичное самосожжение на Красной площади. Его тоже признали.

21 ИЮНЯ. Вчера долго не мог уснуть. За окном слышалась музыка, женский смех... Наверное, в соседнем доме веселились, ведь сегодня праздник. Выборы и День медика.

В газете вчера писали, что арестован заместитель министра внешней торговли Сушков. Наворовал 1,5 млн. рублей, получил за это 13 лет.

23 ИЮНЯ. У меня кончилась зубная паста. Спросил у Сергеевны, как здесь с зубным порошком. Говорит, здесь не дают. Теперь придется сидеть и с противным грязным ртом.

Прогулка была просто чудесная. Я даже немного позагорал. Леха показал нам несколько приемов каратэ, он когда-то занимался.

24 ИЮНЯ. Утром меня водили на «космос». На голову надевают всякие датчики, включают приборы, и на мониторе бегают какие-то импульсы. Я сидел один, мне давали разные команды, я их выполнял. Очень унизительная процедура. Смысла ее никто мне не объяснил: говорят, не положено. Шел назад в палату, увидел зеркало, обрадовался (я уже забыл, как я выгляжу, — тут зеркал нет), попросил разрешения посмотреть на себя — не разрешили. Как же мне все это опротивело!

После обеда вызвали к врачу. Пришло мое дело. Врач спрашивал меня и про какую-то машину. Значит, в деле есть еще какая-то ерунда. Пообещал мне комиссию через неделю.

Олигофрен весь день записывал нарушения за здешним персоналом. К вечеру пришел к выводу, что все воруют и берут взятки. Это исследование побудило его обозвать милицию «псами».

25 ИЮНЯ. Были на тесте у психолога. Этим тестам, наверное, уже лет сорок. Их все уже давно знают

наизусть. Зато Боря нас повеселил. Его спрашивают: «С чем у вас ассоциируется «теплый вечер»?». Он отвечает: «Гласность, перестройка». Правда, когда его спросили о «тяжелом труде» и он ответил: «Серп и молот» — врач встала и ушла из кабинета. «Справедливость» он нарисовал в образе суда, «разрядку» — в виде решетки. Смешно все это.

В 11 вечера кому-то стало плохо. Старшая сестра с няньками бегали, махали полотенцами, таскали вентилятор, каталку, лаборантка прибежала. Оказалось, что плохо Елене Васильевне. Жалко ее. Она тут одна - человек и медик. Зубного порошка мне дала.

27 ИЮНЯ. Привезли нового мужика по 98-й. Помочился на улице, нигде поблизости туалета не было, не утерпел мужик. Год ему светит. А пока его сюда направили.

Нукзар рассказал про свое дело. Фантастика! Ему народный депутат, Герой Советского Союза продал машину. Запросил за нее 38 тысяч. Нукзар деньги отдал. Вдруг его схватили, обвинили в спекуляции, взяли у него еще 25 тысяч в пользу государства, а машину вернули продавцу. Ловко! Неплохой источник дохода для депутата.

28 ИЮНЯ. Следующая баня будет через месяц. Отключили горячую воду.

К нам заходил Азиз Нуриев из 1-й палаты, торгаш из Азербайджана. Он сюда ехал этапом через Ростов и Рязань. Его удивило, что охрана - почти одни женщины. Все с дубинками, кричат: «Бегом! Руки за голову!» В Москве тоже все бегом. Шаг вправо, шаг влево — стреляют без предупреждения. Вместе с ними перегоняли и женщин. Очень многие — с детьми. Им было совсем тяжело: детям постоянно надо в туалет, а надзиратели не пускают. Он в первый раз сидит, впервые видел «Столыпин». Говорит, все ждал,

что их привезут в тюрьму Столыпина, а это оказался вагон для перевозки заключенных. Водили на рентген головы.

29 ИЮНЯ. Сегодня дождь, но мы все-таки уговорили врача пустить нас на прогулку. Вышли на улицу, а там свежо, прекрасно. Даже в палате стало прохладней.

После обеда вызвали на подкомиссию. Со мной беседовали профессор Ландау и мой врач. Поговорили недолго. Они спрашивали о моем детстве, поступках, о том, на какие средства моя мать ездит ко мне из Казахстана. Что я собираюсь делать, если меня выпустят. Я ответил, что хочу устроиться на работу и жить, как все нормальные люди. Обещали, что послезавтра будет комиссия.

У Лени тоже сегодня была комиссия. Но его мучили долго. Он им высказал все, что на душе накипело, а в довершение сказал, что адекватное представление о человеке можно составить, только наблюдая его в реальных жизненных условиях, а не в психиатрическом институте.

Вечером зашел врач, сказал нам — молодцы, добились прогулки. Непонятно только, почему мы должны добиваться?

1 ИЮЛЯ. Сегодня была комиссия. Меня вызвали первым. Было часов 10 утра. В кабинете сидели 1 человек. Они собирались пить чай, на столе по тарелкам был разложен очень аппетитный торт.

Со мной беседовал незнакомый пожилой мужчина, напротив сидела Людмила Алексеевна, рядом с ней — профессор Ландау, потом — мой лечащий врач и еще трое нездешних.

Начали с того, что у меня очень хороший костюм. Лучше всего такой подошел бы для Туркмении. Я поблагодарил многоуважаемую комиссию.

Затем перешли к делу. Дело лежало тут же, на столе, уже два тома. Второй том, наверное, был начат в суде.

Заговорили о преступлении в том смысле, что как же это не преступление, если его вменяют. Я сказал, что у нас много чего вменяют, и даже расстреливают, а потом оказывается, что ошиблись.

Перешли к моим дневникам. Зачем я их писал? -Там описана моя жизнь. Будет память для моих детей. — А разве детям будет интересно, как сидел их отец? - Пришлось сказать, что это было моим заблуждением. Еще сказал, что хочу справедливого суда и жить, как все.

На этом я встал, попрощался, последний раз взглянул на торт и вышел. После меня пошли Костя, олигофрен, Нуриев, Леня и Игорь. Но они торта уже не видели.

Потом врач сказал мне, что все нормально, что я возвращаюсь в «Матросскую тишину». Какое это счастье! Наконец-то я увижу себя в зеркале. Правда, я снова забуду, что такое еда, простыни и пододеяльники, мягкие матрацы и подушки. Ну ничего, главное, быстрей бы суд. Нужна хоть какая-нибудь определенность.

ДЕТИ КАЗЕМАТОВ

4 ИЮЛЯ. Я снова в своей камере. Мне удалось вывезти из «Серпов» учебник немецкого. Спасибо Танечке, библиотекарю, это она меня снабдила. Освобожусь — обязательно верну.

Меня встретили Игорь и Колька. Сашка с Юркой были на вызове. Ребята обрадовались, говорят, только вчера обо мне вспоминали. А я им с порога: «Мужики, дайте скорее зеркало, месяц своей физио-

номии не видел!» Посмотрел. Ничего. Морщин, конечно, прибавилось, ну да Бог с ними, главное, разум остался.

У нас в камере новенький, еще один Колька. Его перевели к нам из другой камеры. Он сидит уже три года из положенных ему 13.

Принесли обед. Потом собрали всех с вещами на «телевизор». Я говорю: как хотите, а я не пойду, сил нет. Пришли дежурные, которые утром меня принимали. Увидели меня — сразу на «вы». Они утром все мои вещи после досмотра скомкали, перемешали с грязной обувью. Я пригрозил, что напишу про них. А сейчас даже разрешили мне не ходить. Отвели меня в соседнюю камеру, чтобы нашу пока обыскать. Ух и грязнющая! Вообще, чище нашей камеры я не видел.

Дело Игоря получило новый поворот. Его потерпевшая рассказала, что Комитет привязал к делу двух подставных свидетелей. Их подвешивали, били. Они рассказали об этом на суде. Их выпустили, но взяли подписку о том, что больше нигде этого рассказывать не будут. Еще она рассказала, что если она покажет на Игоря и Андрея, ей обещали помилование. Она, оказывается, написала жалобу на КГБ. Что будет дальше, никто не знает.

Сашке дали 12 лет, со дня на день должны отправить в зону.

5 ИЮЛЯ. Я сегодня дежурный. Встал рано утром, получил хлеб, кипяток, три куска сахара. Потом принесли баланду. После завтрака немного поспали, сейчас не особенно гоняют, если днем лежишь на шконке. Потом обед — щи из кормовой свеклы и пшено.

Николай, пока меня не было, лежал в нашей больничке. У него была сложная операция на желудке после аварии. А здесь ему не дают диету. Вот он и болеет. Вроде диету выписали из Серпухова, но что-то ее пока нет Рассказывал, что там у них есть каме-

ра, где лежат женщины до родов и после, уже с малышами. Им детей подают на кормление через кормушку. В больничке умирает много народу.

У нас отняли пластину, которой мы резали хлеб, чтобы вены не вскрыли. Теперь мучаемся. Идиотизм какой-то. В «Серпах» вены зубами перегрызают, когда очень надо.

9 ИЮЛЯ. Игорь вернулся из суда. Говорит, опять подорожала водка.

Его дело разваливается окончательно: потерпевшая дает показания на Комитет.

Говорят, что Алиев, 1-й секретарь Компартии Азербайджана, находится под домашним арестом. Министр внешней торговли Патоличев — тоже.

10 ИЮЛЯ. Юрику принесли передачу. Наконец поели колбасы. А вот сыр, 200 граммов, свистнули.

В камере ужасная духота, очень влажно. Я сделал веер из газеты, сижу наверху и помахиваю веером.

13 ИЮЛЯ. Сегодня на улице дождь. Но смена хорошая, разрешила нам не выходить на прогулку. Не очень-то хочется мокнуть.

Игорю привезли свидетеля из зоны. Сидит где-то на показательной зоне вместе с министром легкой промышленности Кондратенко. Говорит, что там жить можно. Работает контролером ОТК. Его как свидетеля возили в Ташкент. Там по сравнению с Россией сидеть — одно удовольствие. В камерах весело, у персонала отношение хорошее. За деньги делают все. Даешь дежурному 25 рублей. Он десятку берет себе, а на остальные приносит тебе с рынка все, чего пожелаешь. Из Ташкента его этапом везли через Куйбышев. Там дежурные по любому пустяку собаками травили.

Сегодня мне сообщили, что все мои заявления,

которые я написал по возвращении из «Серпов», направлены в суд. Но то, что я адресовал в Министерство юстиции, передали все-таки отделу юстиции Мосгорисполкома. Значит, их можно победить. Буду писать дальше.

Читаю сейчас «93-й год» Гюго. Книга отличная.

14 ИЮЛЯ. Шурика сегодня увезли на этап. Я взял его матрац, а то совсем не могу спать: железки так и впиваются в тело.

У Игоря что-то опять в суде не вяжется. Он не спит ночами, все думает. Ведь уже два года это тянется. А дело-то всего: купил пальто у спекулянтки. Дай Бог ему выйти отсюда.

Вчера весь вечер играли в покер.

15 ИЮЛЯ. Игорю снова назначили доследование. Вернулся из суда злой, родные плачут. Это ведь значит, что он просидит тут еще год. А мы так надеялись, что его выпустят. И сны ему хорошие снились, и в домино гадалось хорошо. Он себя успокаивает, говорит: «Я-то что, вот в 256-й парень сидит — взятка 10 рублей, а ему уже в третий раз доследование назначают».

16 ИЮЛЯ. В камере очень сыро. Так недолго и туберкулез заработать.

Вчера дочитал Гюго. Он ставит вопрос о человеке, о его душе, о правах.

По делу о «Молодежном» приговорили к расстрелу нескольких невиновных. Слава Богу, приговор не успели привести в исполнение.

Один из Игоревых лжесвидетелей застрелился. Остался только один. Его перевели из кагэбешной тюрьмы к нам, в 256-ю. Приехал оттуда чуть живой. Хорошо там над ним поработали.

17 ИЮЛЯ. Сегодня пришла фельдшер. У Игоря на спине уже 4 месяца что-то не заживает. Он записывался уже сто раз. Но кожник не появился. А я решил заявить на суде ходатайство, чтобы мне из АМЕРИКИ вызвали зубного врача. Потому что ни здесь, ни в институте у нас стоматолога нет, а мне надо коронку поставить. Ведь поехали же наши врачи к Пелтиеру. Правда, после такого ходатайства меня уже точно признают душевнобольным!

19 ИЮЛЯ. Слушали по радио спектакль белорусского радио «Расплата». Сюжет такой: сын убивает отца; отец пьяница, хулиган. Мне очень понравился спектакль. Ведь когда я работал инспектором уголовного розыска, я тоже старался прежде всего разобраться в том, что заставило человека совершить преступление. У нас обычно это никого не волнует. Главное в нашем следствии, чтобы человек написал признание.

Сегодня сделал кормушку для птиц. Мне удалось просунуть через «реснички» коробку из-под рафинада. Я ее там укрепил, чтобы не упала, насыпал туда крошек. Уже прилетел первый голубь.

20 ИЮЛЯ. После прогулки был наконец ларек. Его не было уже три недели. Ларек на этот раз лучше, чем обычно: есть печенье, сыр. Правда, можно брать только по полкило, но все-таки. Говорят, ожидается очередное подорожание.

21 ИЮЛЯ. Вчера наши мужики взяли работу. К нам приходили несколько дней назад с этим предложением. Все обрадовались, а я отказался. Работа такая же, как в «Серпах». Гнуть футляры из бумаги. За 7 тыс. штук в месяц — паек по 5 рублей.

В общем, сегодня мужики уже не рады, что связались с этим. Сделали за 7 часов работы всего 250

штук. Хотя работали очень дружно. Заработать даже на этот паек по 5 рублей просто невозможно. А вообще те, кто это придумал, молодцы: деньги за весь заказ они положат к себе в карман.

Сегодня ели хлеб с маслом и сыром. Очень вкусно!

22 ИЮЛЯ. Вчера к нам привели новенького, Валерой Шишковым зовут. Оказалось, что он мой сосед, живет на Бабушкина. Задержали, когда снимал колеса с чужой машины. Пьяный был. Касинский, мой знакомый следователь, посоветовал ему уписать, все как было. Тогда, мол, тебя отпустим. Валера — дурачок — написал. Тут же его арестовали и привезли к нам. Дома жена, двое детей.

Сам он раньше работал водителем. Возил начальника УВД. Одно время работал у знаменитого летчика Гайдукова, ныне генерал-полковника. Очень неприятный, жадный человек. Потом работал на базе Совмина, возил начальника ХОЗУ и иностранцев. Те все одаривали: носки, зажигалки, спиртное. Рассказывали, что рабочие в Америке получают по 700-800 долларов в неделю. А начальник ХОЗУ, его шеф, тоже генерал-лейтенант, бывший адъютант Громыко, ничего ему не давал. Вообще мужик так себе.

Рассказал нам, что Горбачев отстроил себе дачу за 5,5 млн. рублей. На Косыгина, 49, у него уже готов личный дом. Брильянтов у Раисы больше, чем у английской королевы.

Говорил, как совминовские функционеры живут. У всех квартиры в центре. Как правило, живут вдвоем на 60-100 кв. метрах. У детей отдельные квартиры. Каждую неделю им дают паек по ценам 37-го года, на него можно прокормить три семьи. Чего там только нет!

Про Аллилуеву рассказывал. Ей дали дачу в Жуковском, квартиру на Алексея Толстого. Машину выделили. Если ей куда надо было, она звонила в

КГБ, там специально стояла одна для нее и одна -за ней «хвост». Все у нее было. А она опять уехала. Дочь ее недавно выступала по «Голосу Америки» -ругала наши порядки.

Валерка говорит, народ с ужасом ждет подорожания. Очереди в магазинах все те же, вообще все так же, как и было до перестройки, только еще хуже.

Где-то в Сибири рабочий стрелял в Горбачева. Попал в охранника. Что с ним — неизвестно.

А самое интересное — Валерка видел, как на Васильевском спуске приземлился немецкий самолет! В тот день он отвез шефа с супругой в Концертный зал. Когда стал выезжать на мост, увидел самолет. Тот подрулил прямо к воротам Кремля. Валерка остановился, подошел к самолету, а оттуда высокий парень кричит ему: «Дружба! Мир!» Откуда-то набежали тут же иностранцы, фотографировали. Какая-то бабка предлагала пилоту хлеб. Руст хотел сесть сначала в самом центре площади, но немного неправильно сделал заход на посадку.

Валерка сперва подумал, что это съемки какого-то фильма. Но когда вез шефа домой, самолет был уже оцеплен военными и штатскими.

Рассказывал нам, что такое «Чайка». Эти машины стоят всегда отдельно. Там множество приборов, даже электронные. Водители «Чаек», в которых есть правительственная связь, не имеют права выходить из машины. Даже в туалет они могут ходить в рабочее время только на базе, в здании Совмина или в Кремле.

Водилы все в основном пьют. Хоть там и стоит японский прибор, определяющий наличие алкоголя, но все равно все пьяными садятся за руль. Даже аварии бывают. Валерку однажды за это лишили прав, так он без прав работал.

Нас Валерка все время смешит: то спросит, откуда позвонить можно, то где телевизор можно посмот-

реть. Мы смеемся в ответ. Говорим, что из тюрьмы звонить может только Пелтиер. Завтра хочет написать заявление, чтобы ему выдали тазик, бритву и разрешили ходить на рынок за продуктами.

23 ИЮЛЯ. Погода отличная. Сегодня на прогулке позагорали по пояс.

В камере духота, молю Бога, чтобы не подхватить туберкулез.

Опять смеемся. Валерка написал заявление, чтобы сообщили его семье, где он находится, и чтобы ему передачу прислали. Просил масло, сало и т.д. Сейчас лежал, лежал и спохватился: «Забыл написать, чтобы соль прислали». Мы просто обалдели: «Может, тебе еще и горчички прислать, и огурчиков?» А он так серьезно-серьезно спросил: «А что, нельзя?» Да, этого нам нельзя.

24 ИЮЛЯ. Игоря сегодня вызвали к кожнику. Его посмотрели две врачихи, сказали обе, что ничего особенного. Что нам тут заняться нечем, вот мы и придумываем себе болезни.

Пришел ответ из прокуратуры. Я спрашивал, на какой день назначен суд. Они ответили, что это знает суд, если суд сочтет нужным, мне сообщат. Почему не сказать человеку, когда его будут судить? Честно говоря, я устал. Жить не хочется. Сдают нервы. Уже неделю не писал заявлений. Это, наверное, отчаяние. Гюго писал, что «человек, доведенный до отчаяния, становится равнодушным».

Нет, во мне все же есть силы. Я решил правильно: будь что будет, главное — здоровье. В колонии его можно сохранить. Там есть воздух.

Завтра напишу в «Известия» — крик души. Ведь я не то что о родных ничего не знаю, я не знаю, когда меня будут судить!

26      ИЮЛЯ. Молим Бога, чтобы спала жара. Сего дня, правда, поливали дворик, и нам разрешили раз деться и помыться под шлангом. Я не стал разуваться в грязь, а мужики купались. Николай теперь мучается — наверное, простыл. У меня тоже страшно болят зуб и ухо.

27      ИЮЛЯ. Сегодня не спал всю ночь. Такой боли у меня еще не было. Оказыается, когда болят уши, жизнь становится невыносимой. Утром, как только принесли кипяток, сразу налил его в баночку из-под зубного порошка — и к уху. Стало чуть полегче. Не много поспал.

Валерка на прогулке рассказывал, как его судили в первый раз. Он спешил в Кремль. Ехал по Ленинскому проспекту со скоростью 80 км/час (там положено 60 км/час). Вдруг у гостиницы «Академическая» перед самым его носом, прямо через две сплошные линии, начала разворачиваться «Волга». Валерка даже не успел затормозить. За рулем «Волги» сидел сын министра автомобильного транспорта Полякова. В общем, гаишник, который все это видел, сказал на суде, что Валерка был виноват только в превышении скорости, а в столкновении была виновата «Волга». Но это не помогло. Валерке дали 1,5 года исправительных работ и взяли с него 1,5 тысячи рублей штрафа. Кстати, ни сына Полякова, ни его адвоката на суде не было. Они уехали за границу.

Сегодня приходила наша доктор Ирочка. Снова записала меня к ЛОРу и дала 4 таблетки сульфадиметоксина.

На прогулке нашли немного чая, завернутого в бумагу. Принесли к себе, во время ужина заварили. Досталось всем по глотку. Вот было наслаждение.

Опять прилетал мой голубь. Ему дали овса. Не знаю, ел он или нет. Ветер задул в камеру перо, и оно теперь для меня как символ другой, свободной

жизни. Здесь радует каждая мелочь, будь то перо, или листок дерева, или глоток чая.

Мужики играют в домино. Сегодня у них забрали все, что они сделали, и сказали, что пока работы больше не будет. Может, они подслушали наши разговоры и поняли, что мы знаем, как нас надувают с этой работой. Обычно в эти камеры работу не дают, знают, что сидят здесь люди неглупые, способные все подсчитать. Интересно, за ту работу, что они уже сделали, дадут им по 5 рублей?

28 ИЮЛЯ. Мое ухо уже не так сильно болит. Я его опять погрел своим способом. Но теперь оно у меня заложенное, как в самолете. Боюсь, как бы не было осложнения. Ребята говорят, что если там воспаление, то надо промывать специальным раствором, который в аптеке стоит три копейки. Не знаю, что делать, врача все нет. Да даже если будет, то все равно вряд ли станет что-нибудь делать. Даже на свободе в больницах все делают только по великому блату. Если человек нашел концы и достал лекарства, то надо еще ухитриться через эти концы это лекарство получить.

Николаю оставили приговор без изменения. 13 лет.

29 ИЮЛЯ. Утром принесли кипяток. Я обнял бачок с одной стороны, Николай — с другой. Так и сидели, он грел зуб, я — ухо.

Перед прогулкой Николая наконец вызвали к врачу. Зуб выдрали. От этого щеку раздуло еще больше. Но завтра уже станет полегче.

30 ИЮЛЯ. Библиотекарь уходит в отпуск, и перед отпуском поменяла нам книги. Опять были только две хорошие: «Анна Каренина» Толстого и Сомерсет Моэм. Мне нравится, как он пишет, читается легко.

Мое ухо по-прежнему заложено, ничего не слышу. Но когда грею, немного помогает.

31 ИЮЛЯ. У нас появились клопы. Теперь придется ждать, пока их вытравит администрация.

Около часа ночи. Не могу уснуть. Нестерпимо болит вся правая часть головы. Только что дочитал роман Моэма «Луна, и грош». О великом художнике Поле Гогене. Интересная была личность!

1 АВГУСТА. Ночью я так и не уснул из-за боли. Теперь у меня такое состояние, как после наркоза. Боль то утихает немного, то опять взрывается. Что делать, не знаю, жду не дождусь, когда принесут кипяток. Хотел после обеда полежать, тут же подошел дежурный — не положено. Я ему все объяснил. Он говорит, надевай зимнюю шапку. А если, мол, еще увидит меня лежащим под одеялом — лишит меня передачи с ларьком и отправит в карцер. Мне в карцер с таким ухом никак нельзя. Пришлось замолчать.

Заканчиваю очередную тетрадь. Начинаю новую и думаю, как бы мне это все сохранить. Мне почему-то очень дороги эти вещи. А сколько их уже отнято... По какому праву?

После ужина немного погрел ухо. Кипяток налил в целлофановый пакет. Минут 10-15 все было хорошо, а потом пакет порвался и в ухо попала вода. Это очень плохо. Ничего не слышу. Ухо распухло, все красное.

2 АВГУСТА. Обвязал голову полотенцем. Сижу как Иванушка-дурачок. Написал два заявления про свое ухо. Одно в суд, с просьбой об оказании медицинской помощи. Другое — нашему фельдшеру. Привожу дословно: «Как Вам известно, я неоднократно обращался к Вам по поводу заболевания моего правого уха. Однако Вы пояснили, что в учреждении врач

приходящий, и когда он будет неизвестно. Ни камфорного спирта, ни средств прогревания у Вас нет. Я больше недели мучаюсь, ухо заложено, ничего не слышу. На основании сказанного прошу Вас: 1) выдать мне справку, что в данное время медпомощь не может быть предоставлена; 2) выдать разрешение на постельный режим в дневное время, так как ночью я из-за уха не сплю, а днем, когда боль утихает, ввиду существующего режима в данном учреждении мне запрещают спать».

Сегодня в «Строительной газете» за 23 июля увидел огромную фотографию: выступление во французских тюрьмах в связи с перенаселенностью. На фотографии - большие, нормальные окна, никаких «ресничек», места полно. Интересно, что запели бы эти заключенные, если попали бы к нам сюда?

3 АВГУСТА. Забрали Николая. Не знаем, куда — то ли на «Пресню», то ли в карцер.

Приходила фельдшер. Я отдал свое заявление, она сказала, что справок никаких не дает. Но закапала мне в ухо борный спирт и заткнула ватой. Теперь я вообще ничего не слышу.

Залез к себе наверх, смотрю — в моей постели паучок. Может быть, завтра суд. Ладно, будем ждать. Хотя паучков я не люблю. Они мне приносят неприятности.

Сейчас три часа дня. На этот раз паучок принес мне приятную весть. Только что сидел, думал о жизни, вдруг открывается дверь, и меня вызывают. Ведут в кабинет фельдшера, она мне любезно улыбается, протягивает пузырек борного спирта объемом 10 мл и новую пипетку, чтобы я сам капал три раза в день, да еще какие-то таблетки. Захожу к себе в камеру, мужики: вот это да! Значит, можно ведь добиться, если постараться. Все у них есть — и спирт, и вата, и лекарства.

Юрка ездил сегодня с мужиками по «хлопковому делу». (Одно из самых громких дел перестройки. Узбекские хлопковые магнаты под покровительством членов Политбюро Узбекской ССР заключали фиктивные договора на поставку тонн хлопка российским хлопкоперерабатывающим фабрикам. За вагон фиктивного хлопка платили 10 тысяч рублей. Таким образом, было украдено 2,5 млрд. рублей. В Москве этим руководил зять Леонида Брежнева Чурбанов. Он получил 12 лет, отсидел 6. По «хлопковому делу» проходили тысячи уголовных дел.).

4 АВГУСТА. Валерка рассказывал о тебе. У него необычная судьба. Родители разошлись, и его воспитывал отец. Мать вышла замуж за генерала, уехала в Москву, и 12 лет ничего о нем не знала. Он после армии заезжал к ней. Она много плакала, но ему показалось, что все напускное. Он остался в Москве, но отношений с матерью не поддерживал.

Юрка привез из суда яблоко и шоколадку. Смена хорошая попалась, разрешили в камеру пронести. Мы разделили на всех.

Сегодня в «Правде» статья «Я вас в Афганистан не посылал». Наконец-то заговорили. Пишут все, что я писал когда-то в своих дневниках. Помню, Шадрин мне говорил: «Какое твое дело до этого?» Я ответил, что мы все в ответе за это, и должны признаться, что это была подлая война.

Опять пишут о Пелтиере. Он звонил в ТАСС. Но говорил недолго, потому что боялся, что отключат телефон. Жалуется, что в одиночке ничего нет, зато, говорит, есть время подумать. Эх! Тебя бы к нам на несколько часов, не больше, ты бы сразу перестал жаловаться на свои проблемы. А то звонишь, говоришь, что хочешь. А здесь все закрыто и одни слова, слова, слова.

Я вчера прочитал у Сомерсета Моэма о России:

«Но уезжал я (из России) разочарованный. Бесконечные разговоры там, где требуется действовать; колебания, апатия, ведущая прямым путем к катастрофе; напыщенные декларации, неискренность и вялость, которые повсюду я наблюдал, — все это оттолкнуло меня от России». Это было написано еще в 17-м году. Видимо, это наша национальная особенность.

6 АВГУСТА. Ребятам сегодня принесли квитанцию за работу. За 9 тыс. штук —6 рублей 40 копеек на пятерых. Мужики работали не покладая рук целую неделю.

Перед обедом привели Николая. Его привезли из другой тюрьмы. Не знаю, зачем. У него все сложно. Говорит, у них на «Пресне» в камере сидят 40 человек, прогулка подольше, каждый живет только своими проблемами, как в зоне. Кормят так же, как здесь.

Везли их туда 30 человек в автозаке. Сашка сейчас тоже там. Направляют в основном в Тагил, там литейка, тяжелый труд, нужна рабочая сила.

Ждем не дождемся ларька. Должна быть колбаса по 2,70 р. Первый раз за все это время!

Пришла сестра-хозяйка, принесла чистые простыни. Говорит, у них теперь перестройка, поэтому простыни дают почти всем. Наверное, просто проверку ждут.

Да, давно хотел описать нашу камеру. Вот собрался. В длину она метров 7, в ширину — 2,5 м, т.е. площадь получается 17,5 кв. м. Пол выложен белой и коричневой плиткой, рисунком — в рубец. Потолок, когда-то, видимо, белый, теперь черный и в паутине. Сантиметров в десяти от потолка начинаются зеленые, страшно смотреть, стены. Вообще в тюрьме этот цвет очень популярен. На потолке — лампа дневного света, очень старая и грязная. По обе стороны намертво стоят шконки: у одной стены в три яруса, у другой — в два. Железная дверь, два огромных замка.

Глазок, пониже — кормушка. Справа от входа унитаз с краном — все это занимает не больше полуметра. Тут же умывальник, который все время течет. Над умывальником железные полки и замурованное в стену малюсенькое зеркальце. Немного дальше правила, тоже замурованные в стену. Над ними наклеен распорядок дня. По этой же стороне, за двумя шконками, стоит железный шкаф для продуктов. Потом окно - 1,5 х 1 м, одно стекло битое. Толстая решетка, за ней «ресницы» плоские наклонные пластины, чтобы не видеть, что делается внизу. В это окно видно только маленький кусочек неба. Дальше идет сетка. Слева от двери вбито несколько железных крючков, чтобы можно было что-нибудь повесить. Посредине — стол, здесь его называют дубком, сваренный из железа. У нас об него постоянно кто-нибудь ударяется. Над дверью — наш самодельный календарь. Его регулярно срывают во время обысков. Еще выше над дверью — решетка, а в ней, как в яме, - громкоговоритель. Есть еще отдушина, но она вообще не работает.

Сегодня, когда выходили на прогулку, попросил дежурного оставить дверь открытой, чтобы проветрить немного камеру. «Не положено». Какая тупость!

Нам принесли пластмассовый нож. Колбасу им резать нельзя, но хлеб все-таки можно. Видимо, точно проверка, А может, и правда перестраиваются.

Завтра-послезавтра самые тяжелые дни, выходные. Тоска невыносимая. В будни хоть что-то происходит. То вызовут куда, то фельдшер придет. Но, честно говоря, мне сейчас очень хочется одиночества. С удовольствием посидел бы пару недель, а то и месяц в одиночке. Устал от шума.

9 АВГУСТА. Сегодня повздорил с Николаем. Наверное, нервы сдают. Решили драться завтра на прогулке. Но, если честно, драться с ним — ниже моего

достоинства. Он мой ровесник, но глуп, как пятнадцатилетний пацан, хоть и работал оперуполномоченным. Ну ладно, здесь тоже главное — честь. Эх, если бы мы были на свободе, с каким бы удовольствием я плюнул ему в рожу!

Мое ухо болит по-прежнему, я им ничего не слышу.

Прошло 38 дней, как я вернулся из института. Может, хоть завтра вызовут? Как мне все надоело!

На улице холодно. Может, от этого и болит мое ухо.

10 АВГУСТА. С Николаем дрались в камере. На прогулке он струсил. Набросился на меня исподтишка. Вертухай принес нитки, я стал разматывать, тут Коля подошел, слово за слово, и внезапно ударил меня кулаком в нос. Я ответил ему ногой в грудь. Пришел дежурный. Коля начал орать, что он убил одного и меня тоже «завалит». Подонок. Противно, что связался с этой дрянью. Что за гордость убить человека, как они, втроем на одного. Эта паскуда ведь то к Шурику приставала, то к Валерке. Видит, что они постоять за себя не могут. Еще и стукач оказался. Своих всех посдавал. Ладно, большего внимания он не заслуживает.

Меня сейчас волнует, что я ничего не слышу на одно ухо. Не знаю, что делать. Фельдшер опять сказала, что, когда врач будет, неизвестно.

Сегодня к нам залетела пчела. Мы решили, что у нас будет гостья. Я взял кусочек сахара и стал водить перед ней. Она села ко мне на палец и не укусила. Поела сахару, опять закружилась по камере. Валерка говорит, что это к известию. Сидим, гадаем, что же за известие у нас будет.

Известия оказались для Валерки. К нему приходил следователь Разин. Предложил ему сделку: он рвет все Валеркины признания, а Валерка молчит о том, как его били в участке. Так и договорились. Потом

долго спрашивал Валерку, как мы тут сидим, что едим, какой чай пьем, приходят ли к нам жены. Разин работает следователем уже очень давно, и до сих пор не знает, что такое тюрьма.

Взял почитать Данилевского — «Беглые в России» и «Воля».

11 АВГУСТА. Николая опять забрали. То ли в другую камеру, то ли снова на «Пресню».

У нас опять новенький. Рашид Усманов из Азербайджана, замначальника тамошнего ОБХСС. Ему 53 года. Сидит за взятку и хищение уже 2 Г месяц. До нас сидел в «Бутырке», а потом еще в 4-м изоляторе. Говорит, у них зимой в камере было 6 градусов. Сюда его везли вместе с дедом. Деду 82 года, повздорил со своей старухой, ударил ее, его арестовали. Старуха плачет: мол, никаких претензий, только верните деда. Дед еле ноги передвигает, а его везут в тюрьму.

«Левитанша» сегодня принесла ответ из Верховного суда. На этот раз мое письмо они пересылают не в мой районный суд, как обычно, а в городской. И еще ответ из отдела юстиции Мосгорисполкома. Формальный, конечно, но раньше они вообще не отвечали. Пишут, что дата судебного заседания будет назначена, когда поступит заключение экспертизы. Значит, и эту стену можно все-таки пробить.

Валерка рассказывал, как он возил министра коммунального хозяйства. Тот утром садился в машину: ни здравствуйте, ни до свидания, ни слова. Однажды Валерка вез его внука. Мальчишка сразу залез с грязными ботинками на сиденье. Валерка сделал замечание, а тот ему: «Я пожалуюсь на тебя дедушке, и он выгонит тебя с работы». Шесть лет мальчугану. Вообще Валерка возил в основном министрову семью. Как-то раз поехал за ними на дачу к 10 утра и прождал до 6 вечера: они встали только в 4 часа! Никто к

нему не вышел, не извинился, не пригласил пообедать. Вечером они молча сели к Валерке в машину и поехали в Москву. Вот так живут боги.

Написал заявление, чтобы перевели последние мои двадцать рублей в Детский фонд. Думаю, что я не умру, а детям хоть что-то. Сегодня прочитал в «Известиях» о создании Детского фонда и его лицевой счет. Я написал в суд, чтобы они согласовали этот вопрос с тюремной администрацией. Не знаю, разрешат или нет.

14 АВГУСТА. Сегодня была баня. Прошлая была всего неделю назад. Сказали, теперь каждую неделю будут нас мыть. Простыни меняют. Точно перестройка. Простыни, правда, узкие и короткие. И с каждым разом все уже и короче. Банщик говорит, это женщины виноваты. Их не снабжают, чем необходимо, вот они в критические дни от простыней отрывают. Тяжко приходится женщинам в этих местах!

Валерка заболел, у него температура 38,6. Смена хорошая, разрешили ему поспать на одеялах.

В адвокатуре меня, оказывается, прозвали Солженицыным. Это мне Валеркина адвокат передала сегодня. Говорит, что мое дело уже в суде. Суд задерживается, потому что моя судья в отпуске. Говорит, что им уже всем интересно, чем мое дело кончится.

Прочитал на днях, что в Америке, если ребенок плохо учится, наказывают родителей. Здорово! Вот чему учиться надо: раз родили — так отвечайте за своего ребенка.

15 АВГУСТА. С едой совсем плохо. Живем Усмановыми продуктами. Игорь, наша «мамка» (так здесь зовут того, кто накрывает на стол), кое-как экономит, чтобы растянуть мед и орехи. Им там, в 4-м изоляторе, это в посылках разрешали. Мы взяли ос татки этого меда, орехов, нашего масла, все переме-

шали и мажем по утрам на черный хлеб. Продукт получился калорийный, жить можно.

Вообще, по словам Усмана, жизнь в четвертом была лучше, если не считать того, что газету им разрешали только одну на всю камеру. Нам можно выписать пять разных. Им там даже туалетную бумагу из вторсырья давали. Радио целый день работает.

К нам сегодня практиканты приходили. Обыскивали на прогулке. Велели Игорю «снять колеса». Он говорит, что у него таблеток нет, а оказалось, надо было снять ботинки. У Юрки в пиджаке кусочек лески нашли. Спрашивают: «Что вы собираетесь делать?». Я говорю: «Оставь, мужик маленький, жена заждалась, пусть «усы» поставит». («Усы» — это когда что-нибудь вставляется в член.) Мужики хохочут, а парнишка серьезный такой, фамилию Юркину записывает.

У дежурного сегодня было хорошее настроение. Принес нам две малюсенькие веточки и мох. Мы посадили их в кружку и поставили на подоконник. Курят у нас сейчас только двое, может, эта растительность выживет. Главное, чтобы не отобрали.

Рашид рассказывал, что с ним в одной камере сидел мужик, его осудили на 4 года за то, что совершил попытку самоубийства на службе. Еще он сидел с Чабаном, директором ресторана «Арагви». Его дело прекратили, а все уже отсидели к этому времени по два года. Написали сразу на себя признаний под побоями.

16 АВГУСТА. Только что обнаружил следы вчерашнего обыска. На моей тетради, на обложке, было написано: «Уголовное дело № 2156888, сфабрикованное УВД по указанию КГБ». Теперь слова «сфабриковано», «УВД» и «КГБ» жирно-жирно зачеркнуты. Интересно, почему, я ведь пишу для себя лично? В общем, я взял и над зачеркнутым написал все снова.

Сегодня еще напишу заявление в суд, что Лотова (судья) в отпуске, а я страдаю. И заявление на имя начальника тюрьмы с просьбой ответить мне, почему нельзя писать слово «сфабрикованный» на своей личной тетради.

Дежурный сказал, что по моим вещам оперативник лазил. Значит, по наводке. Я для конспирации, чтобы при обыске не вызвать подозрений, на первых и последних страницах Уголовный кодекс конспектировал. Хорошо, что все мои дневники Сашка увез. Дай Бог, чтобы сохранил. Интересно, отправил он мои письма в посольство, там ведь семь писем было! Я их с помощью таблеток писал — прочитать можно, только если страницу нагреть. Таблеток таких больше не дают.

У Игоря, Юрки и Николая вытащили шнурки из ботинок. Смешно, эти шнурки были сделаны из шпагата, который ребятам принесли для работы. У них еще целая бобина.

По радио сказали, что США - самая грязная страна в мире, там кругом мусор и проблемы с его уничтожением. Хорошо, что у нас такой статистики нет, а то на первом месте, бесспорно, оказалась бы наша страна.

У Рашида сегодня юбилей: 600 дней в тюрьме. Он считает это юбилеем, потому что до сих пор жив. По этому случаю обещал нам дать по хорошей конфете.

На прогулке попросили дежурного оторвать нам еще кустик, он сказал, что не имеет права. Тогда я попросил об этом лейтенанта. Он говорит: «А вам зачем?». Я говорю: «В воду поставим, будет приятно». Он думал-думал, можно или нет, но все-таки оторвал.

Закончил читать «Волю». Хороший роман, описывает жизнь простого русского народа. Наша жизнь ничем не отличается от крепостного права. Раньше перед барином шапку снимали, а теперь... Россия

всегда останется такой, кто бы ни был у власти. Вон, даже в правилах в зоне записано: «При встрече с представителем администрации вставать, шапку снимать».

Теперь выписал 1-й том Мюссе.

Валерка тоже начал дневник.

18 АВГУСТА. На улице холодина. Пришли с прогулки. Я прочитал статью писателя Вениамина Каверина «Романтика бессмертна». Он пишет, что наступило время раскрепощения, что мы опять вернулись к 20-м годам. Но все равно время лозунгов прошло, выросло другое поколение. Неизменным остался один принцип: ты — им, они — тебе. Единственным стимулом в жизни и тогда, и сейчас является материальное благо.

Конечно, у писателей сейчас появилась возможность писать, но ведь только у тех, у кого есть связи.

В 16 часов был ларек. На этот раз не было ничего, кроме сала и хлеба. Колбасой нас в тот раз просто подразнили.

Вечером хлеб с маслом запивали кипятком. В последнее время дают не кипяток, а просто теплую воду. Может быть, даже из-под крана, уж очень она грязная. Николай приучил нас, говорит: меньше думайте об этом, не смотрите в нее, пейте и представляйте, что вкусно. Так мы теперь и делаем.

Мужики смеялись: Валерка представлял, как он придет домой и будет с женой на тюремном жаргоне разговаривать. Она придет с работы, он ее ошмонает. Потом скажет: быстро на шконку! Потом потребует из телевизора (шкаф) подать шленку (тарелка или чашка). И велит фаныча (бачок для кипятка, в домашних условиях — чайник) поставить.

20 АВГУСТА. Во вчерашних газетах — беседа директора Института Африки с ученым Б. Ливи и биз-

несменом Старром о смертности на Земле. Оказывается, каждую минуту на земном шаре умирают 24 человека, 18 из них — дети. Все от голода и нищеты.

Пишут о безобразиях военных в Туркмении, продают и автоматы, и патроны, и гранаты. Это я знаю давно: только плати — все можно купить. И никто никого не наказывает. Продавцам дают срок с отсрочкой приговора. Так что только действуй!

Прилетали мои голуби. Уже берут хлеб прямо из рук, но еще немного побаиваются. Наверное, видят, как их собратьев здесь хватают, затаскивают в камеры и варят из них суп.

На прогулке сегодня холодно, дождь, но я получил удовольствие. В соседнем дворике сидели девушки и пели. Чувствовалась какая-то теплота. Мы с ними не разговаривали: чтобы они нас услышали, нужно кричать. А кричать здесь нельзя. Потом их увели. Кто-то из них заглянул мимоходом в глазок, а дежурный как заорет: «Я кому сказал, сука, не лезь туда!» Вот так они и разговаривают. Не только с осужденными. Они и к своим сотрудницам обращаются теми же словами.

21 АВГУСТА. Валерка рассказывал, как служил в танковых войсках. Однажды они на учениях поймали цэрэушников. Те фотографировали наши танки из болота. Говорил, на время учений все местные жители оставляли свои дома: бывает, что танки их разносят. На учениях номера танков закрашивают, чтобы никто не мог определить численность машин. Валерка ездил на 64-м, но видел и 72-й, и 74-й. Такие же махины, тяжеленные, и так же разлетаются в клочья на минах.

Мужики сидят за работой, а я читаю газеты. Пишут о Персидском заливе. А меня лично интересует: по какому праву Иран обстреливает гражданские суда других стран? Опять пострадали два корабля: один -югославский, другой — не помню, чей. Надо собрать

глав всех государств и поставить ультиматум — строжайший контроль войсками сил ООН. А если будут противиться, то можно и физически дать немного по одному месту.

Игорю принесли передачу. Завтра у него день рождения, ему исполнится 40. Уже третий в заключении. А в передаче только хлеб, сало, масло, сыр и колбаса. Ни конфет, ни торта — ничего, чтобы почувствовать праздник. Сейчас хоть разрешили помидоры передавать.

22 АВГУСТА. Сегодня встали как обычно. Нам дали картофельную воду и по кусочку селедки. Давно такого не было. Потом пошли гулять.

Сегодня нас обслуживала молодежь. Те самые, что тогда нас обыскивали. Парень с девушкой были здорово нетрезвые. Она очень некрасиво курила.

Вечером поздравил Игоря. Подарил ему надписанную чистую тетрадь за три копейки и ручку. Здесь ведь больше ничего нет. Он говорит: «Тронут, не ожидал». Я пожелал ему, чтобы он оставался человеком, помнил эти годы. Даже если помажут хлеб маслом, то есть оправдают, не отступать, ведь два с лишним года никуда не денешь.

В газетах пишут, что в американских тюрьмах существует воспитательная программа для детей до 14 лет. А у нас опять целый день плакал ребенок. Я слышал, как его мать просила кого-то из соседней камеры передать ей игрушку на время в обмен на что-то. Хорошо если там человечный дежурный, а то и не передадут. Скажут, не положено.

Прошла проверка, мы подогрелись — съели по печенью с водой и еще немного колбасы, которая осталась от вчерашней передачи.

Да, совсем забыл. 2 сентября у Руста будет суд. Пишут, что суд открытый, его будет защищать В. Д. Яковлев. Интересно было бы поприсутствовать на процессе. Уверен, что там нарушений не будет.

24 АВГУСТА. Только что пообедали. Грязные щи и перловка, разбавленная водой. Ее очень хорошо едят мои птицы.

Игорь сегодня сказал Мамедычу, что такие щи его теща варит свиньям. А Мамедыч ответил: «Чтобы нам существовать, и такие есть будем». Да, чтобы не умереть, надо есть это пойло. Тут не до выбора. Я приучил себя есть мало, но все равно — в основном спасает то, что нам приносят в передачах. И еще то, что мы здесь очень мало двигаемся, почти не расходуем энергию.

Взял тетрадь. Опять обнаружил следы обыска. У меня на первой странице был записан новый адрес Лиды. Она недавно переехала. Так его зачеркнули так жирно, что невозможно прочитать. Все адреса здесь уничтожаются. Они думают о преступлениях. А может, у людей человеческие отношения. Сколько людей, познакомившихся на этапе или в колонии, создали семьи. Я очень расстроился.

Мужики работают… До сих пор не могут сделать план на одного человека.

Около половины третьего нас начали вызывать. Оказывается, Левашов, наш «бандит», после того как от нас ушел, написал заявление, что мы его тут били и издевались над ним. Его сейчас как будто бы выпустили, он вовремя выбросил оружие, и держать его стало незачем. Да, дал Левашов. Мне-то все равно, я с ним не ругался. Наоборот даже, относился с уважением к его возрасту, хотя он и хитрый мужик. Вызвали сначала Игоря, затем Горшкова, потом — Карпова, а последним — меня. Нас ведь только четверо осталось из тех, с кем он сидел. Беседовал с нами тот самый лейтенант, что спрашивал меня, зачем мне к прокурору по надзору. Уже стал старшим. Я ему сказал, что писать никаких объяснительных не буду, потому что заявления никакого мне не показали. А если ребята что-то писали, значит, они знают, что

там случилось, и им есть что объяснять. И пошел обратно в камеру. Лейтенант зло улыбнулся мне вслед. Ладно, мне до этого нет дела.

25 АВГУСТА. Погода на улице изменилась, стало холодно. Я целый день кормил голубей. Они уже со всем ручные, залезают под сетку сами, но в камеру не протащишь — слишком узкие «реснички».

В обед сегодня был суп с мухой. Я ее хладнокровно вынул и стал есть дальше. А Колька поморщился — очень брезгливый. Но есть-то надо!

Мужики сделали план на одного человека. Больше работы нет. Приходил эксплуататор, предъявлял претензии.

26 АВГУСТА. 21 час. Мужики играют в домино, я пишу. По радио закончился «Международный дневник», рассказывали о самых страшных тюрьмах Израиля.

Встал сегодня как обычно, спал хорошо. Ухо почти не болит, но там булькает что-то и чешется. Уже где-то в полвосьмого прилетели голуби, покормил их и занялся зарядкой. Сделал «мостик». А вот перевернуться пока техники не хватает, да и страшно упасть — кругом бетон.

Сегодня дежурная у нас — молодая женщина. Лет 25-27, не больше. Рашид спросил у нее иголку, она принесла кривую. Он укололся, снова вызвал ее через «клопа» (кнопка вызова с лампочкой). Говорит ей: «Девочка, посмотри, какая иголка, шить ей невозможно», а она: «У меня другой нет, все пользуются — не возмущаются». Мы посмеялись, а Рашид сказал, что хоть она его и обругала, но он почувствовал рядом женщину. У этих женщин все собачье и звериное.

Потом я себе шил пояс. В случае холода на зоне - это нужная вещь.

Обед сегодня — бурда, каша и пшено. Голуби едят с удовольствием. А мы не очень. Я так вообще ни утром, ни вечером не ем.

27 АВГУСТА. Сегодня один голубь опять залез под сетку. Я кое-как просунул руку, и он попался. С трудом протащили его через «ресницы», они в одном месте отогнуты. Кто-то предложил его съесть. Но я не дал, не такие уж у нас страшные дни, чтобы убивать голубей. Потом Валерка написал записку, что мы живем в ужасных условиях, просим помощи, еды и т.д. Привязали к ноге голубя и вытолкали его на волю.

Потом смеялись весь день, что голубь полетел прямо к оперативнику и сдал ему записку; решали, кто возьмет на себя ответственность. То представляли, что он полетел прямо к посольству США, и нам окажут помощь, как Пелтиеру.

В газетах сегодня впервые написали, что статистика преступлений у нас не так мала, как мы говорим, а закон не так хорош и гуманен, как мы себе рисуем.

28 АВГУСТА. Валерке принесли передачу. А то уже три дня голодали. Правда, все яблоки порезаны и из-за этого подгнили. А у тапочек оторвали подметки, теперь их нельзя носить. Спрашивается, кому это нужно?

Сегодня вызывали Рашида. Вернулся расстроенный. Говорит, ему предъявляют сфабрикованное обвинение, он выходит самым главным мошенником. Мужик нервничает, наверное, они его в фоб вгонят. Его отпустили к нам пообедать, а сейчас опять выдернули.

Был обыск. Все перевернули вверх дном.

29 АВГУСТА. Сейчас половина первого. На прогулку сегодня не ходили, на улице сильный дождь, а в

этой тюрьме над двориком нет крыши, только решетки и сетка. Смена сегодня хорошая, разрешили не выходить.

В «России» написано о хулиганских выходках Пугачевой в ленинградской гостинице. Вот обнаглела до чего, в открытую несет нецензурщину, требует, чтобы человека выселили, а ее вселили. Попробуй на Западе сделай такое — вмиг окажешься перед судом.

Я помню, мы с Остапычем ездили в командировку в Горький (теперь Нижний Новгород), нам сотрудники тамошней гостиницы рассказывали, что вытворяют артисты из Москвы. Пьют, скандалят, погромы устраивают — просто хулиганы.

Ельцин опять сказал, что «Агропром» надежд не оправдал. В прошлый раз он говорил это весной, а народ так и не видел ни овощей, ни фруктов.

Осталось два дня лета, потом осень, потом зима. Сколько еще ждать какого-то конца — неизвестно.

31 АВГУСТА. Сегодня забрали Валерку. Он собирался, весь трясся — куда его отправляют, неизвестно. Может быть, на свободу, может быть — в неизвестность. На всякий случай оставил свою куртку и тапочки. Если его повезут в другую тюрьму, он по дороге спохватится, вернется за ними и сообщит нам, куда его переводят. Но за курткой пришел корпусный. Мы у него спросили, но он только зло хлопнул дверью в ответ. Так и не знаем мы, где Валерка. Переводить его нет смысла, если только из-за того, что мы с ним из одного района и наши адвокаты и следователи работают вместе. Мне Валерка нравился. Простой работяга, без заскоков, все на виду, говорит обо всем простыми словами.

По радио сказали, что к Русту приехала мать и привезла младшего сына, чтобы учился на ошибках старшего. Да, парня искренне жаль, сочувствую ему. Но у него хоть условия содержания приличные.

1 СЕНТЯБРЯ. Началась осень. На свободе дети идут в школу. И сколько это рождает проблем: форма, цветы. У учителей свои проблемы.

Сегодня снилась железная дорога. Это к путешествию — наверное, в суд. Я переходил рельсы, а на меня летел поезд, и вдруг он начал рассыпаться. Потом снились родители, видно, мама все время думает обо мне. А 6 сентября будет 4 года, как умер отец.

Рашида опять вызывали. Он все знакомится с делом, с заключением экспертизы. У него 573 тома, еще около года это будет тянуться. Пришел расстроенный. Его обыскали, нашли письма — он хотел попросить разрешения отправить их домой. Но их отобрали: мол, не положено. Но ведь это письма семье, никакого отношения к делу они не имеют. Не говоря уже о том, что это дело следователя — решать, можно отправить домой или нет, а не тюремного начальства.

Вот где надо посидеть Пелтиеру, чтобы знал, что такое права человека в СССР. Человек два года не знает, что с семьей, хотел домой весточку отправить с разрешения следователя, так у него все отобрали. А он названивает в ТАСС и все чем-то недоволен.

Завтра у Руста суд. Я думаю, ему дадут лет 5 — покажут, какие мы справедливые, или возьмут штраф - покажут, какие мы гуманные. Колька говорит, что ему должны сказать спасибо — помог поменять командование. А Язов вообще должен ему пол-литра поставить за то, что стал благодаря ему министром обороны. Лично я желаю Русту самого хорошего, а главное — свободы. Может, он и неправ, но его поступок пролил свет на многое.

В «Правде» пишут, что Америку одолели тараканы, они есть даже в сиденьях автобусов, и вывести их практически невозможно.

2 СЕНТЯБРЯ. Сегодня видели нашего голубя с за-

пиской, привязанной к ноге. Значит, он жив и здоров, до посольства не долетел, живет здесь. Он самый драчливый и самый симпатичный. Голуби стали совсем ручные, клюют хлеб и никого не боятся.

Мамедычу должна быть передача. Сидит как на иголках: однажды в «Бутырке» посылку отправили обратно, потому что она весила тшесто 5 кг — 5,500. Причем лишние полкило весил сам ящик. Сейчас молит Бога, чтобы вес был ровно 5 кг. Но вопрос еще в том, чтобы в посылке было то, что можно передавать.

Руст признал себя виновным, но говорит, что это была миссия мира. Глубоко раскаивается и т.д. Наверное, его выпустят.

Сегодня был ларек. Опять ничего нет. Но я выписал две пачки сигарет. Одну отдам Сереге-банщику, чтобы менять простыни. Что поделаешь: не подмажешь — не поедешь. А вторую — Кольке, чтобы он сделал еще одну ручку в подарок Рейгану. Ту, что он мне сделал в прошлый раз, с надписью, у меня забрали при обыске.

На улице уже холодно. Завтра передавали 5 градусов тепла.

3       СЕНТЯБРЯ. Мамедычу принесли передачу. Но нам не отдали, он в это время был на вызове. Мамедыч расстроился. У него опять нашли письма, он забыл оставить в камере, был скандал. Завтра его снова вызовут, но он напишет доверенность. У него ко всему еще и расстройство желудка. Позавчера следователь угостила его гражданской пищей. Теперь с горшка не сходит. Здесь портятся желудки. Помню, на зоне в дни свиданий с родными, только съел что-нибудь, и все свидание — в туалете.

4       СЕНТЯБРЯ. Мамедычу наконец принесли пере дачу. Колбаса, пока они ее носили туда-сюда, покры-

лась плесенью.

Мне снился хороший сон: я плаваю в волнах. Это к удаче в делах. И природа — не знаю, к чему.

Ходили в баню. Там очень холодно, окон нет, отовсюду дует. Для меня сейчас главное не простудить по новой ухо, ведь до сих пор до конца не прошло.

Пришли из бани, получили положенную гороховую воду, хлеб с маслом и грязную теплую воду в качестве кипятка. Я сделал пирожное: из буханки хлеба вытащил мякиш, перемешал его с маслом и сахаром и опять заложил обратно в корочку. Так на «Серпах» делал Ольшанский. Очень вкусно получается.

В «Правде» М. Волков пишет о Туркмении «Айсберг в пустыне». Ужас, что творится. Нет питьевой воды, смертность среди детей страшная, нет элементарных условий. Я все это хорошо знаю, я там был. Но это Азия, Кавказ, там ничего не перестроишь, это все у них в крови. Они не хотят ничего менять. Я говорил с ними. Они отвечают, что живут хорошо. У них нет продуктов, но никто не хочет, чтобы они были. Они довольны. Их устраивает, что питьевую воду привозят и хранят в резервуарах по 3-4 месяца. Возмущаются те, кто туда приезжает.

18.30. Ура, перестройка! Нам принесли несколько кусков туалетной бумаги! Бумага, конечно, плохая, но все-таки без газетной краски.

Русту дали 4 года.

Ну ладно, скоро отбой, а мы договорились с сегодняшнего дня вслух читать Мюссе. Сегодня была библиотека, выклянчили «Исповедь сына века». Париж, XIX век, а все, как сейчас. Читать будет Игорь. Главное, чтобы дежурный не запретил.

5 СЕНТЯБРЯ. Пришли с прогулки. На улице дождь. После отбоя начали читать. Вещь отличная. А где-то часов в 11 к нам привели новенького. Зовут

Эмиль, сидит уже год, к нам его перевели из 221-й камеры. Последние три дня его судит Верховный суд. Статей много, основная — убийство. Ему дают 102-ю ст., но потерпевший прожил еще 4 часа, значит, статья должна быть 108-я.

Парень молодой, 25 лет, на вид интересный, заражен Западом. Сам из Белгорода, но убийство совершил в Москве. Бывший менг, но год сидел в общей камере. В «Серпах» его признали вменяемым, хотя у него была контузия в Афгане. Носит с собой вырезку о Пелтиере и собирается на суде просить медицинской помощи у американцев. Молод еще.

Весь вечер рассказывал об Афганистане. Там два раза в день летает самолет, полный гробов с нашими ребятами. Ему врач в госпитале сказал, что в год там гибнет 20 тысяч русских солдат. У власти все родственники Амина. Так что на самом деле никакой победы социалистической революции там не было, все осталось по-прежнему, только название другое.

Наших там не любят. Ему в кабульском магазине в лицо плевали буквально. В кишлаках не дают воды. Чтобы отогнать местных от колодца, солдаты открывают огонь из автоматов. После этого можно подойти и набрать воды.

Кругом скорпионы, змеи. Рассказывал, как убил в первый раз. Не верил, подэшел к трупу и не мог отойти. Говорит, наши тоже издеваются над трупами: отрезают уши и сушат на память.

Наркота там свободно, и все, кто там служит, - стопроцентные наркоманы. Когда демобилизуются, везут с собой в Союз.

Иногда солдаты бегут оттуда, иногда стреляются. Награды там раздаются по блату. Все, кто при штабе, - с орденами, хотя и дня не воевали.

Люди там грязные, бедные. Душманы — отчаянные ребята, хорошо знают горы. Оружие у них в основном наше, но продает его Китай. А Кабул ему

понравился, очень красивый город.

Принес самодельную игру «Монополия». Это американская детская игра. Вечером будет нас учить. Видно, парень много видел в жизни, но пока я разговариваю с ним лишь на общие темы.

На прогулке нас окликнули соседи из 27-й. Сбросили нам записку. Написано печатными буквами: «Привет, братва! 7 октября, на День Конституции, мутится голодовка. В это день вся тюрьма не берет хозяйской пищи, за исключением кичи (наверное, еда или хлеб). Помните об этом! Поддержите! Пусть красные узнают об арестантской солидарности! Ксиву эту размножьте и обязательно срочно отгоните по имеющимся дорогам. Поднимайте базар на сборке, на прогулке... Дело по нашей жизни правильное и стоящее, отнеситесь к нему серьезно!» Вообще организатору этой акции, если все пройдет, не миновать 77-й статьи или расстрела. Но дело это, конечно, интересное, и главное, нужное. Жаль, что нет информации. Мы не знаем, кто рядом с нами сидит, связи вообще нет. Ради этого я готов досидеть здесь до 7 октября.

Но наши только посмеялись, это не те люди. Серьезно отнесся Эмиль. Но я думаю, что из этого ничего не получится. Потому что, во-первых, об этом наверняка уже знает администрация, а во-вторых, добиться этим можно только того, что карцеры будут переполнены, а люди будут избиты и унижены. Но зато это уже попытка бороться за свои права. И может быть, поэтому Эмиля перевели к нам. Ладно, поживем — увидим.

6 СЕНТЯБРЯ. Сегодня 10 месяцев, как я сижу. И четвертая годовщина смерти моего отца. Помянул его.

Сегодня нам первый раз дали свежую капусту, но приготовлена она была отвратительно, как для сви-

ней. Я решил ее пожарить. Отжал, наша «мамочка» Игорь дал мне немного сала, и я начал. Бумаги скопилось много, так что было чем поддерживать огонь. Дыма была полная камера, но ничего, пожарил. Ели с удовольствием. Правда, получилось не совсем то, что я хотел. Я люблю, чтобы она была с корочкой, по-настоящему жареная, а не так, как ее готовят в Москве, — немного потушат и все.

Вечером Игорь читал книгу, правда, многих страниц нет, а половина заклеена.

7      СЕНТЯБРЯ. Сегодня не читаем — решили не много отдохнуть. Тем более что у Эмиля завтра суд.

8      10 пошли на прогулку. Сегодня было солнышко, так что немного погрелись — в камере холодно, особенно ночью. Потом приходил доктор. Новенький, младший лейтенант. Наша мегера Ира в отпуске. Мужик отличный, дал нам горчичников, теперь мы можем сделать горчицу. Да и сами горчичники при таком холоде вещь полезная. Обещал вазелина принести, дал по две витаминки. Даже настроение поднялось от его отношения.

После обеда по радио рассказывали о местных правилах. Напоминали, что нельзя писать на заявлениях слово «тюрьма», надо писать — «учреждение», чтобы не нарушать порядок.

8 СЕНТЯБРЯ. Только что мне принесли передачу - приехала мама. Но свидания не разрешают. Ладно, знаю хоть, что она жива. А то ведь три месяца весточки не было. Мне как раз сегодня снилось, что я с ней ругался. Так что сон в руку. Она приехала. Может, все-таки назначен суд?

Еще мне принесли ответ из спецчасти. Мое дело находится в Прокуратуре РСФСР.

Приехал Эмиль. Говорит, что на улице уже холодно, люди ходят одетые. Сегодня допрашивали его

латъ, была ужасная сцена. Правда, он уже спокоен - играет с Колькой в свою игру.

Вечером у нас пир. Мама передала ириски. Они, правда, слиплись, их в обертках нельзя передавать. Но мы и так отгрызем. У нас есть белый хлеб, масло, колбаса.

9 СЕНТЯБРЯ. Время около двенадцати, ждем обеда. Вчера долго читали «Исповедь сына века». Кто-то из ребят сказал, что главный герой — слюнтяй, но, по-моему, это и есть настоящая любовь.

Спал нормально. Но все же уже очень холодно. Одеяло здесь — одно название. Чтобы не замерзнуть, натягиваю еще телогрейку.

Встали как обычно, поели, потом проверка. После проверки Колька доделал ручку, правда, носик получился не очень, но главное — доделал.

Пришел наконец слесарь чинить кран (шумел очень). Ждали два дня. Сказал, что надо прокладку менять. Здесь прокладки, как и на свободе, — дефицит. Перевернул старую и ушел.

Написал заявление в суд. Прошу свидания с мамой, пишу, что уже год ничего не знаю о семье, что мать возит передачи за 4 тысячи километров. Знаю, что свидания не дадут, но надо, чтобы заявление было в деле. А то, если скажу на суде, что не давали ни одного свидания, мне ответят, что раз в деле заявления нет, значит, я вообще ничего не просил.

На прогулку еще не ходили, наверное, пойдем после обеда. На улице дождь, но мы решили пойти повышать — в камере воздуха совсем нет.

Обед сегодня был опять из старой прошлогодней шусты, а ведь свежая есть, была уже один раз. Так нет же...

Завтра у меня дата — 5 месяцев со дня суда.

10 СЕНТЯБРЯ. Опять был обыск. Пришли с

прогулки, а у нас все перевернуто. Забрали все наши газеты, даже те, которые Мамедыч постелили себе под матрац, чтобы хоть немного спалось помягче. Забрали наш «нож» — кусок пластинки, немного заточенный, типа бритвы. Забрали переходник, мы его с Колькой сделали, чтобы бриться можно было. Спрашивается, кому это все надо? Настроение упало.

Кто-то уже три часа стучит — требует врача.

Игоря сегодня предупредили, чтобы он сбрил бороду. Он немного отрастил, хотел посмотреть, идет ему или нет. Получилась очень аккуратная, ухоженная. Но говорят, не положено, если не сбреет, пойдет в карцер.

Около семи вечера привезли из суда Эмиля. Говорит, что там тоже был обыск, у кого-то отобрали крестик. Парень очень возмутился, этим крестиком его еще во младенчестве бабушка крестила, крестик старинный, серебряный. Но ему быстро рот заткнули.

У самого Эмиля, оказывается, экспертиза была проведена неквалифицированно. Это его оправдывает. Ведь у него не было умысла убить. Это была драка.

После ужина играли, я сегодня на втором месте. Потом Мамедыч мыл полы. Мы смеялись, говорим: «Приедешь домой, будет что жене показать». (У них там не принято помогать женам).

Ладно, время подходит к десяти, сейчас Игорь Мюссе начнет читать. Осталось 80 страниц, думаю, дня за три закончим.

11 СЕНТЯБРЯ. Я в другой камере. Но все по порядку.

Мы сегодня поднялись как обычно, потом прогулка, обед, баня. Вернулись из бани, а дежурный говорит: «Сайвальду и Горшкову собраться с вещами».

Пока укладывались, пришел Эмиль. Говорит, Валерка сидит в 258-й, просил передать, что суд у меня будет 20-го. Так ему его следователь сказал.

Я собрал свои пожитки. В этой камере я просидел почти год. Несмотря на невзгоды, мы привыкли друг к другу. Собрался, наказал Мамедычу кормить голубей, Игорю — смотреть за растениями, поливать. Я взял еще две веточки с собой, и дверь передо мной открылась.

Руки были заняты, веточки в коробочках, взять уже некуда. Говорю охраннику: «Командир, помоги». Он сначала ни в какую, но потом взял. Шли долго, даже отдыхали, наконец открылась новая панорама - коридоры и камеры.

Мы попали в детский корпус, здесь сидят малолетки. Нас подвели к камере №314, приоткрыли дверь. Камера была просторная, сидел там один молодой симпатичный парень. Юрку спросили, не его ли это подельщик. Оказался не его. Тогда нам велели разгружаться.

Парень, Лыжин Евгений, оказался подельщиком Кольки. Нас перевели к нему, потому что он остался один, а одному сидеть нельзя. Теперь мы сидим втроем в камере на 14 человек. Это полуподвал, тут окна вровень с землей. Здесь нет «ресничек», только большие решетки, затем маленькие, но через них видно деревья, стену и много-много крыс. В камере страшная сырость, как в бане. 24 метра на 14 человек. Между шконками ужасная теснота, можно протиснуться только боком и то если худой. Здесь на двери большой глазок и есть еще два. Очень неудобный туалет, ноги упираются в стену. А все остальное так же, как и у нас: умывальник, правила в стене, шкаф, но очень холодно. Сами менты называют эти камеры казематами. Стены здесь — просто кошмар. Я видел в армии свинарники — по колено грязи, без сапог не войдешь. Вот такие здесь стены и потолок.

Главное, что здесь есть, где заниматься гимнастикой, иначе можно заболеть.

Сейчас лежу в постели под одеялом, сверху наброшена телогрейка, но все равно холодно, а ночью будет еще холоднее. Тут еще к тому же два окна. С одной стороны это хорошо — много воздуха. Еще хорошо, что Евгений не курит. Но вот сырость — это страшно. Кстати, Евгений сидит в этой камере, потому что его камера на ремонте. Уже полтора месяца сидит.

Режим здесь строже. Малолеток поднимают в 6 утра, они сворачивают матрацы и на шконки днем не ложатся. У нас такое тогда попытались ввести, но мы не дали. В восемь вечера выключают радио, так что теперь мы и песен не послушаем, которые всегда бывают в 9. Газет тоже нет.

Крепись, говорю я себе, не падай духом, надо жить.

12 СЕНТЯБРЯ. Около трех дня. Мы одеты, в камере холод, изо рта идет пар. Встали в 6. Совсем не дают понежиться, орут, стучат. Там хоть все зависело от смены, а здесь... Спал плохо: шконка узкая, рассчитанная на детей. Приснился плохой сон. Где-то работал, грязь, преграды, яблоки.

После завтрака, как обычно, кипяток, такой же, как у нас. Значит, детям чая тоже не дают. Потом я кое-что убрал, вытер пыль, протер пол — не могу сидеть в такой грязи.

Женя рассказывал про здешние порядки. Этот корпус рассчитан на 900 человек. Сейчас, правда, сидит меньше. Все точно так же, как у нас, только по утрам дают немного масла и раз в неделю водят их в кино, если нет нарушений. Днем их заставляют работать. То же, что приносили нашим мужикам. За работу получают 6 рублей в месяц.

Прогулка здесь хорошая. Дворики большие, в дли-

ну метров 7, в ширину — 4. Главное, что дворики эти на земле, а не как там, на крыше. Над головой тоже решетка и сетка, но видно деревья и забор, за которым свобода всего в нескольких метрах. Там видно рябину, усыпанную ягодами, от нее становится тоскливо.

Здание расположено черырехугольником, наши окна выходят во двор в самом центре. Тут же пристроена школа. С 1 сентября малолеток водят учиться. Учеба организована так: если в камере большинство должно учиться, скажем, в 10-м классе, то вся камера, от 14 до 17 лет, ходит учиться в 10-й класс. Водят камерами.

Тут тоже есть голуби, я их уже кормил.

13 СЕНТЯБРЯ. Вещи мои, которые я постирал вчера, не высохли — ни носки, ни трусы, ни майка. Дежурные ходят в шинелях.

Вчера вечером нажарили сала. Женя впервые за два года съел хоть что-то, напоминающее домашнюю еду. Пришла дежурная: мол, у вас чем-то пахнет. Я честно сказал, что мы сало жарили, уже съели. Она сказала, что если нас за этим поймает, то мы все пойдем в карцер. Что здесь хорошо, так это что у дежурных большая территория и до нас они доходят редко.

Сегодня гуляли на другой стороне. Там одна — «запретка», ток и высокий забор с колючей проволокой, как в зоне. Но очень близко видели деревья. Рябина вся в ягодах, наверное, зима опять будет холодная. Прогулка, конечно, здесь лучше. Отсюда виден корпус, в котором раньше сидели, покрашен очень красиво. Наверное, люди и не думают, что это тюрьма.

Здесь же гуляет и больничка, мамаши с детьми, у них свой дворик. Мы там еще не были. Говорят, там есть стол для пеленания ребенка и лавочки.

С прогулки нас вели вместе с малолетками. Дети вымуштрованы, все переодеты, руки назад, здороваются, как в армии, все строго. Евгеша говорит, что больше месяца их тут держать нельзя: они здесь портятся.

Выпросили «Известия». Юрка отдал заявление, чтобы ему сюда перевели газету. Камерная газета оказалась «Комсомолка», хорошая.

Вечером малолетки пели жалостливые песни. Особенно понравилась Мне песня про то, как человек хочет улететь вместе с голубем на свободу. Споют - и потом хором: «Добро!». Это у них тут коронное слово. Потом кто-то кого-то поздравлял с днем рождения — стал, мол, человек мужиком, и теперь его отсюда переведут. Так под это и уснул.

74 СЕНТЯБРЯ. Недавно прошла проверка. Мои носки так и остались мокрыми. На улице дождь, в коридоре шум — детей повели в школу.

Дневники теперь прячу в страницах книг.

Евгений клеит пакеты для магазина «Ванда» на Полянке, в них там складывают продукты. Он сам захотел работать. Здесь обязательно работают только малолетки.

На прогулку сегодня ходили в 11. Шел дождь. В соседнем дворике гуляла мамаша. Младенец ужасно плакал, наверное, мокрый, а в такую погоду не очень-то пеленать. Да и есть ли еще тут пеленки?

Обед был из свежей капусты.

Вечером склеил коробку. Хочу пересадить одну свою веточку, взять с собой в суд. Подарю маме на день рождения. Ей исполняется 69 лет.

Ну вот, полдесятого, в коридоре, как всегда: «Спокойной ночи, пацаны!» Пора спать.

15 СЕНТЯБРЯ. Ужасный холод. Даже зубная паста замерзает. Спать невозможно! Сегодня написал заяв-

ление, чтобы дали второе одеяло. Не дадут, конечно. Написал еще, что меня по неизвестным причинам перевели в полуподвал и подвергают физическим пыткам. Разве такой холод не пытка?

Сегодня гуляли по дворику для мамаш. Над ним чистое, без сеток, небо. И колючая проволока поднята метра на два. Есть два столика, три лавки, над ними козырек от дождя. Вся зелень — немного травки вокруг колодца. На стене какие-то круглые грибы. Вот и весь дворик номер «ноль» для женщин с детьми.

На улице немного отогрелись. Не хотелось возвращаться.

17 СЕНТЯБРЯ. Сегодня к нам подогнали новенького, свежего парня со свободы. Взяли его по 144-й, за кражу. Зовут Миша, 34 года, милиционер с Киевского вокзала. Он сделал отмычку и открывал камеры хранения. Украл японские аудиокассеты и духи. Парень простой до ужаса, сам с Брянщины, в мае женился. И вот сделал себе «подарок».

Говорит, на Брянщине до сих пор после Чернобыля запрещают есть то, что там растет. Выдают государственный паек — тушенку.

Мы, начитавшись газет, конечно, про перестройку спрашиваем, а он говорит, что в жизни все не так, не по-газетному. Там те же очереди, те же проблемы. Говорит, у них на вокзале сотни, тысячи бездомных, бродяг, безработных. Они живут прямо на вокзале, питаются из мусорных ящиков. Очень много женщин и детей. Говорит, что женщин они брали к себе в общежитие в Кунцево. Жили свободно в жилом доме, два подъезда гражданские, а два — милицейские. Жильцы постоянно жаловались, что советская милиция пьет, хулиганит.

Говорит, у них в милиции есть свой план на тунеядцев и бродяг. С этого года у них новое положение:

в здание вокзала пускать только по билетам.

Принесли книги. Я взял «Госпожу Бовари» Флобера. Когда-то читал, но захотелось прочитать еще раз. Потом принесли ларек. Был сыр, но мне пришлось его вычеркнуть: заказывать можно только на 10 рублей в месяц, а у меня получилось почти на два рубля больше.

Вечером, как обычно, поели, умылись, послушали приветствие малолеток. Сегодня было новое: «Душман, спокойной ночи!» Значит, у них тоже есть свои «душманы».

Опять побаливает ухо.

19 СЕНТЯБРЯ. Вчера принесли ларек. Сыр оказался не развесной, а плавленый, к тому же заплесневелый. Но мы все равно его ели. Пока последствий никаких.

По радио передали, что достигнута договоренность о встрече Рейгана и Горбачева.

Сегодня уже не так холодно: на улице 11 градусов тепла.

Во всех газетах и по радио — первый праздник города в Москве. Должно быть интересно.

22 СЕНТЯБРЯ. Вчера где мог повыдергивал ниток, сшил скакалку и прыгаю теперь по 200-300 раз в день.

Голуби уже совсем ручные. Когда я залезаю на подоконник, они слетаются, подлетают прямо к решетке и хватают хлеб из рук. Завтра постараюсь сделать кормушку.

Деревца мои совсем завяли. Не знаю, может быть, они замерзли, а может, они тоже подчиняются законам природы: если осень, то надо засыпать.

23 СЕНТЯБРЯ. После обеда к нам закинули еще новенького. Он из Алма-Аты, зовут Анатолий. Па-

рень молодой, но выглядит старым. Сидит уже 4 года за убийство. Сначала ему дали «вышку». Он полгода отсидел в камере смертников. Потом приговор заменили на 20 лет, а потом на 15.

В камере смертников тоже сидят по три человека, хотя она рассчитана на двоих. Был ларек, а передачи родные могли покупать только из ларька из расчета 10 рублей в месяц. В дверях 7 замков. Обыск ежедневно, два раза в день. Они научились вычислять, когда человека уводят на расстрел, а когда приговор отменяют.

Потом он попал в алма-атинскую зону. Зона большая, 1000 человек. В бараках живут по 120 заключенных. Но там никого по бунту нет. Сюда этапом добирался полтора месяца. У него забрали зеркало, которое ему жена привезла в зону, — не положено. В вагоне они очень замерзли. Там еще не дают ни матраца, ни подушки, спать — на голом железе.

Парень, видно, пострадал — весь дерганый. Говорит только по-блатному, я отвечаю неохотно. Этот язык я знаю, но не люблю. Я вспомнил зону.

Вечером играли в домино, я не проиграл, не выиграл.

25 СЕНТЯБРЯ. Только что дочитал «Госпожу Бовари». Жаль, конец плохой.

Сегодня нас водили в баню. Что-то здесь мыться дают очень мало. 10 минут — и выходи. Одеваемся на сквозняке, в холоде.

У Евгения второй день идет из носа кровь. Но врача так и нет.

27 СЕНТЯБРЯ. Толик рассказывал о зоне. Полный беспредел. Люди голодают; мужеложество; оборудование, на котором работают, старое — отрывает руки, ноги, отрезает пальцы. В мае, говорит, опять повесился парень, его замучили работой — он был хоро-

шим сварщиком. Об этом знали все, а объявили, что он письмо о разводе получил. Толик в это время был на свидании, там окно выходит на промзону. А оттуда как раз тело выносили, закидали телогрейками, чтобы никто не догадался, но ведь люди-то не дураки. Единственное что — добавили 4 рубля на отоварку тем, у кого нет нарушений. А нарушения дают за расстегнутую пуговицу, стрижку, за тапочки.

В ларьке ничего нет.

Играли в домино — разыгрывали последнюю конфету. Я проиграл, конфета улетела к Евгеше, хотя начало было хорошее.

У нас событие — поймали таракана величиной с полпальца, темно-коричневый. Любая женщина испугается. Я таких видел на «Пресне». Посадили его в коробку — может, удастся сохранить и высушить.

Надеюсь, что завтра поеду на суд.

29 СЕНТЯБРЯ. Сейчас 6 утра. Я сижу в боксе, жду, когда повезут на суд. Наконец-то что-то прояснится.

Моя поездка отменяется: видимо, что-то случилось. Наверное, вызовут завтра.

Сегодня у мамы день рождения. Не знаю, удастся ли передать ей свое деревце, ведь больше подарить нечего.

30 СЕНТЯБРЯ. Сегодня был суд. С утра меня обыскали. Солдаты раздевали догола. Потом посадили в машину, и мы поехали. Народу сегодня было мало, всего шесть человек.

В зале суда сидела одна мать. Судил меня опять Веснин. Был вполне доброжелательным, пока не дошел то того места в моих дневниках, где я пишу о нем. Тут он вспылил. Я сказал, что мне непонятно обвинение. Он объявил перерыв. Я попросил его передать матери цветок, но он отказался. Тогда я в наглую, когда проходил мимо, сунул ей цветок и ручки.

Конвойный начал выхватывать, но мама объяснила, что у нее день рождения, и сунула мне сверток с мясом, хлебом и конфетами. Надо было видеть эту картину! Внизу конвой разорался: мол, накажем, — но мне было все равно. Главное, ручка для Рональда ушла, а остальное — чепуха.

В машине нас ехало человек пять. Объехали все тюрьмы. Малолетки рассказывали о своей жизни. Хвалились друг перед другом своими «подвигами». В голове у них наколки, говорят на жаргоне. Прав Евгеша — больше месяца им в тюрьме сидеть нельзя. Тюрьма делает из них преступников. С ними надо бороться не через решетку.

Весь вечер писал последнее слово.

7     ОКТЯБРЯ. Я приговорен к двум годам строгого режима. Сейчас я уже спокоен. Только жалко мать, она плачет.

8     суде было все то же: зачем я брал с собой на границу тапочки, две рубашки, зачем английский и немецкий разговорники. Веснин оглашал мое заявление в Президиум о том, что я прошу лишить меня гражданства. Потом зачитали приговор. Мать попыталась сунуть мне бутерброд, но получила по рукам.

Потом нас снова набили в машину, как селедок в бочку, и повезли по всей Москве. Со мной ехали две женщины, одной 41 год, другой — за 50. Говорили о женской зоне. Все то же самое: на первое вода, даже нет капусты, на второе — каша, труд каторжный, платят им по три рубля в месяц, те же обыски, то же отношение. У той, что говорила, отняли костыль, когда она болела, так и хромала. Очень возмущалась лесбиянками.

Наконец доехали. Уже выходил из боксика, когда из одного «трамвая» (камера для тех, кто едет на суд) молодой парень без ног пытался выехать на своей тележке. Он за что-то зацепился, упал, я кинулся ему

помочь, но конвойный меня схватил. Тот поднялся сам, у меня сердце кровью облилось.

2 ОКТЯБРЯ. Сегодня в 9 утра начал орать малолетка. Вопил: «Ой, больно!» Его били. Это продолжалось с полчаса.

Потом меня с одним малолеткой вызвали в баню (наши вчера ходили). Только вернулись, как меня, опять с этим мальчишкой, вызвали на свидание. Пришла мама. Разговаривали через стекло, по телефону. Значит, разговоры записывают на магнитофон. Мать постарела, очень жаль ее. Она долго не могла узнать, за что меня держат, следователь говорил обо мне ужасные вещи. Правду узнала, только когда закрывали дело. Она очень боится за сестру. У той из-за меня уже начались неприятности. Я попросил ее написать в посольство, но она ни в какую — говорит, сестру из партии за это исключат.

Через час нас раскидали по боксам, родные остались за стеклом. Малолетка расплакался. Я сказал ему: «Возьми себя в руки» — он успокоился.

Толика Сомова забрали с вещами неизвестно куда.

4 ОКТЯБРЯ. На улице орут малолетки, желают друг другу спокойной ночи.

У меня ничего нового. Эти два дня писал жалобу. Собрал все, что не приобщили к делу: вырезки, свои выступления на суде — получилось 48 листов. Теперь вопрос, куда это пойдет. На «касатку» (кассационная жалоба) не надеюсь. Судя по тому, как Веснин в наглую шел на нарушения, мой приговор решен окончательно.

Завтра, возможно, увезут на «Пресню», а оттуда, может, поеду на ознакомку. Там, на «Пресне», как в колонии. Вспомню — жить не хочется.

Опять обыски, унижения, только теперь все гораздо хуже — я ведь больше не человек для них.

Читал сегодня доклад Горбачева в Мурманске. Повышение цен все-таки будет. Но надо же догадаться приводить такие примеры! Мясо с сапогами сравнивать! Ну даже если так уж хочется сравнить — снизь ты цены на сапоги, чтобы у тебя такого глупого вывода не получалось. Еще пишут, что «народ поддерживает инициативы правительства». Как же обидно за свой народ.

Деньги, которые у меня Шадрин забрал, так мне и не вернули. Машина тоже пропала, вещи тоже. Выйду голый. Как я их всех ненавижу! Вот она, наша жизнь при социализме!

5 ОКТЯБРЯ. Сегодня чуть было не уехал на «Пресню», на пересылку.

Утром, в полдевятого, меня вызвали с вещами. Я собрался, сдал все казенное и отправился в боксик. Потом медосмотр, потом принесли мой ларек. Ну, думаю: «Прощай, «Матросская тишина» - тюрьма №1!» Вдруг, уже в пять часов, меня выдернули обратно. Корпусный сказал, что поступила команда. Значит, что-то не то. Дали мне тонюсенький матрац, такую же подушку и грязное, как пол, одеяло, к тому же вонючее.

Лежу в своей камере в этой отвратительной постели. При обыске у меня забрали все мои вырезки, скакалку, которую себе сшил, скрученные газеты, с которыми занимался зарядкой.

Дежурный дал мне тайком почитать «Огонек» за август этого года. Читал воспоминания Ефимова, брата Михаила Кольцова. Пишет о его судьбе, как его приговорили и расстреляли во времена Сталина. Впервые встречаю такую статью! Но с тех пор мало что изменилось. Тогда приговор был «без права переписки», а сейчас мне разрешили всего два письма в месяц.

6 ОКТЯБРЯ. День прошел нормально. Мне принес ли вещевую и продуктовую передачи. Все продукты порезаны, из вещей повытаскивали все резинки и стельки. Все что-то ищут. Бедная мать, сколько ей приходится страдать из-за меня!

Вечером играли в покер, я проиграл.

В газетах пишут, что люди видят последние булочки и бублики с маком: из-за наркомании эта отрасль сворачивается. Непонятно только, почему, чтобы не было наркоманов, надо с бубликами бороться.

Мишаня рассказывал, как у него дома обыск проводили. У его жены всю парфюмерию описали. А Юрка говорит, что у его жены описали вообще все имущество, хотя он в ее квартире не прописан и там его вещей не было.

Ну ладно, сейчас съедим по конфете — мама принесла ириски — и спать.

7 ОКТЯБРЯ. День Конституции. Встали как обычно. Суп, черный сырой хлеб. По местному радио вы ступил Касьян, поздравил, пожелал хороших судей и адвокатов. Сказал, что 7 ноября будет какой-то концерт по радио.

Интересно, был в спецкорпусе бунт? Здесь нет никакой связи, узнать ничего нельзя.

Перед обедом пошли на прогулку, нам не дали догулять 15 минут. Конвойные закричали, что у них праздник, им надо домой, и мы пошли по камерам.

Обед был хуже, чем обычно. Потом немного поспал: сегодня хорошая смена. На ужин был деликатес — свежая капуста. Давали по ложке к порции липкой лапши, которая тоже бывает редко. Капуста грязная, но ничего, все-таки витамины.

Завтра восьмое, возможно, увезут на ознакомку, уже пора. Хотя все может быть — у них закон, что дышло.

Сейчас 9 вечера, проверка. Корпусный поздравил

нас с прошедшим. Он хороший парень, мы ему грубить не стали, ответили: «И вас так же». Малолетки, как всегда, желают друг другу спокойной ночи.

Сейчас напишу заявление в прокуратуру насчет вещей и машины, и спать.

8 ОКТЯБРЯ. Сегодня возили на ознакомку.

Подняли в 5 утра, боксик и т.д. Сегодня все по-божески, только не дали кипятка. В соседнем боксе кто-то просился в туалет, но его так и не вывели: один подойдет — некогда, другой — не его работа, третий — сейчас, и уходит навсегда.

В суд привезли часов в 11. Там сидели вместе с молодым парнем. Они лазили по квартирам, но им влепили еще и изнасилование. Паренек говорит, что за это сидеть очень обидно. Девицу они знали давно, в половую связь он с ней вступал не один раз. И в этот раз тоже все было нормально. Но их застукала ее бабка и заставила написать заявление об изнасиловании. Девчонка тоже переживает. На очной ставке плакала, сказала ему: «Прости, меня заставили».

Потом меня вызвали, я ознакомился с протоколом. В целом написано все нормально. Вопросы, касающиеся моего отношения к советской власти, как я ни бился, туда не попали. С первым томом ознакомился быстро. Второй том мне сначала давать не хотели, но потом принесли. Почти все мои заявления в деле. И Хайдеру, и о лишении меня гражданства, и в МИД, и в ЦК, и в «Правду», и Горбачеву. Нет только письма к Рейгану, Эмми Картер и просьбы об убежище. Но ни одно из них адресату не пошло.

Есть бумажка, что с делом ознакомился некий Полынин из МУРа. Видимо, на меня хотят еще что-то повесить, считают, что двух лет мне мало. Тут же тот, кто был из Владимирской области. Нет писем из Института Сербского. Есть результаты экспертизы. На-

писали, что вменяем, но требую внимания: имеется в виду, что там тоже возмущался.

Из Туркмении прислали копии моих допросов, обыска и прочую никому не нужную дребедень. А главного — ответа о моем задержании — нет. Выходит, что 7 суток они держали меня без всяких оснований. Дневника, который я там вел и который у меня изъяли, тоже нет.

Потом пришла машина и мы поехали обратно. Рядом со мной сидел парень - попался за зеркало. Снял с чужой машины. Это зеркало оценили в два рубля, и парня — под арест. У него на 24-е число назначена свадьба, уже полторы тысячи угрохали, пригласили родных, знакомых. И, главное, работал мужик нормально.

Еще был мужик со «спеца» (наш спецкорпус). Говорит, никакого бунта не было. Все ели. Так что мои ожидания не оправдались.

9 ОКТЯБРЯ. Меня не забрали. Будем ждать другой недели. Если не заберут — значит, точно что-то придумывают.

Сегодня всю ночь беседовал во сне с Горбачевым.

После проверки мужикам принесли работу, а я читал.

Недавно вернулись из бани. Сегодня нам предложили выбирать между прогулкой и баней. Мы выбрали — помыться. Пришли туда, а там скандал. Один малолетка отказался брать рваные трусы. И правильно, потому что когда он их будет сдавать, его или накажут за то, что они рваные, или вычтут деньги. Минут пять они пререкались. Потом дежурный вызвал «веселых ребят», а нас завели в баню. Мальчишку, наверное, посадят в карцер. Для малолеток тоже есть карцер. Такой же, как у нас. Там их держат до пяти суток. Жалко парня. Такие трусы не взял бы ни один уважающий себя человек. Почему-то им не раз-

решают иметь свое белье. Эта инструкция — натуральный маразм. Почему им не дают в передачах табак — это понятно, но нательное белье-то почему нельзя? Да и верхняя одежда у них не лучше. Все оборванное, на коленях дырки. Ботинки тяжелые, гвозди торчат, дети ноги уродуют. В их камерах обязательно сидит один взрослый, который одет во все свое и не ограничен в куреве. Зачем все это и кому это надо?

Вообще мне их жалко. Смотришь, на прогулку ведут. На улице октябрь месяц, а им до сих пор телогрейки не выдали. И они стоят час, мерзнут в своем белье, потому что побегать поиграть им не разрешают.

Видели Мишаню Зорина, сокамерника, — его куда-то увели. Изоляция. Тоже глупость. Что в ней толку? Вон вчера со мной возили четырех малолеток в двух машинах. В одной двое болтали, о чем хотели, и в другой двое болтали, о чем хотели. Обратно их везли уже вообще в одной машине, и в тюрьме еще сидели все вместе минут 10.

По радио опять говорили о новом кодексе. У нас уже есть хорошо и грамотно написанный кодекс, ныне действующий. Если его выполнять, то не надо другого.

Юрик в трансе. На суде выяснилось, что его жену запугивают, угрожают ей, требуют, чтобы давала против него показания. Он уже два месяца не знает, что с ней. Сегодня передачу опять мать принесла. Спрашивается, почему не разрешить написать человеку два слова: «жива-здорова»?

Из 313-й камеры всех малолеток увели. Они вчера утром устроили драку в школе. Милиция бегала по коридору, кого-то выводили. Слышались крики. Я так и не понял, что произошло. Видно, свои дела выясняли. Теперь, наверное, все в карцере. Там холодно, не топят. Это наказание неприемлемо для

ребенка. Они должны знать о содержании в тюрьме. Об этом должны писать газеты, это должны показывать по телевизору. При незначительных нарушениях им надо давать приговоры с отсрочкой. Сажать -только при повторном нарушении закона. Вот парень, с которым мы вместе были на свидании. Выхватил сумку. Виноват. Но два года за это — это жестоко. Тем более что парень сирота, жил с бабкой. А теперь вся его жизнь рухнула. Эти места никого еще лучше не сделали. Я с ним долго беседовал, он дал слово, что исправится. Конечно, вряд ли он его сдержит — возраст не тот.

17 ОКТЯБРЯ. Нам сменили номер камеры. Теперь она 315-я, а та, где сидели хулиганы, стала 314-й. Позавчера туда привели двух мальчишек, один совсем ребенок, лет 14.

Сегодня там был обыск, я наблюдал в дверное отверстие для винта. Проводил его старший лейтенант с родинкой на правой щеке. Сначала он собрал все картонки из-под матрацев и сбросил на пол. Потом взялся за тетради. Вырывал из них страницы. Видимо, там стихи, песни или чьи-то личные записи. У него при этом было лицо изверга. Потом малолетки выносили этот мусор на свалку. Прежние жильцы сюда уже не вернутся, их переведут в другое крыло.

На улице хорошо, тепло. Который день солнце. Наверное, это и есть бабье лето. Ночью, правда, холодно, но терпимо.

Голуби мои стали совсем ручные. От кормушки не отходят. Еще в моем хозяйстве есть таракан — тот самый, которого поймал Толян 28 или 29 сентября. Я держу его в коробке из-под спичек. Иногда подкидываю ему то моль, то еще что-нибудь. Пока живой. Правда, похудел. Мужики смеются, говорят: «Когда амнистию ему устроишь?» Я говорю, что свожу его еще в другую тюрьму, пусть знает, что такое этап.

Голодовку он уже проходил, темницу тоже, так что осталось совсем немного.

Зарядку не делаю уже 4 дня, что-то нет настроения. Завтра, если не увезут, возьму себя в руки.

Вчера написал заявление в прокуратуру города, в Президиум суда РСФСР. Сейчас еще напишу в Мосгорсуд. Хотя ответ ясен и так.

12 ОКТЯБРЯ. На проверке подняли вопрос о соли. Оказывается, соль нам выдавать запрещено, а баландер на спецкорпусе порол отсебятину. Несоленую пищу проверяет врач, и раз ее нам дают, значит, она нормальная. Так сказал корпусный. И добавил: «А тому, у кого вкус иной, надо приспосабливаться ко вкусу большинства, а если вам и в ларьке приносят несоленые продукты, и в передачах, так тут уж никто ничего сделать не может».

Между прочим, кипяток для нас они держат в бачке, на котором написано: «Не для пищи». Это тоже видит врач.

Меня сегодня так и не вызвали. Значит, вызовут на днях. А может, возникла какая-то проблема. Ладно, поживем — увидим. А сейчас надо делать зарядку.

По радио выступал представитель администрации, рассказывал про положение о письмах, передачах и посылках. Письма — нельзя. Посылки, передачи - раз в месяц. После вступления приговора в силу - через полсрока. Свидание — одно после суда. Короче, ничего нельзя!

Ладно, что-то в последнее время я раскис. Почему меня не везут в другую тюрьму? Что они еще могут придумать? У них есть только то, что я писал в дневниках. Да, все может повернуться против меня. Ведь я прекрасно знал, что это за правосудие, и так глупо и бездумно относился ко всем своим жизненным ситуациям! Ладно, не унывать, борьба продолжается, не все еще потеряно, дай Бог, все будет нормально.

13 ОКТЯБРЯ - НЕСЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО. Сейчас половина восьмого, сказали, чтобы я собирался с вещами, видно, сегодня все-таки поеду на «Пресню». Правда, еще неизвестно, их не поймешь. Сон снился, как я сдавал вещи, — в руку. Ладно, пора выходить.

СРЕДИ «ВОРОВ»

14 ОКТЯБРЯ. Сейчас около двух часов дня. Я в камере тюрьмы № 3 на «Пресне».

Вчера около девяти меня забрали из камеры. Я простился, собрал свои вещи, что-то их получилось много. Посадили в бокс. Просидел там весь день. Туда принесли и обед. Кое-как поел, ложку там дают без черенка, и есть приходится на корточках. В соседние боксы сажали малолеток. Слышал, как их переодевали. Отбирали трусы и даже носки, если кто надевал две пары. Некоторых уводили в карцер. Они говорили дежурной, что там холодно, а она отвечала, что это не ее дело. Опять водили к врачу, все то же. Обыск, правда, сегодня был слабоват. Где-то часа в 4 посадили в машину, набили человек 25 и повезли. Сердце затосковало: на улице тепло, в машину падали солнечные лучи...

На «Пресне» снова посадили в бокс — на моей карточке по-прежнему гриф — «спец.». Затем к врачу, потом беседа со старшим лейтенантом. Написал на моей карточке — камера 428. В семь часов повели на обыск. Выбросили все мои новые приспособления для физкультуры, все разорвали, бритву отобрали, полотенце тоже — не положено. Все забрали, сделали опись. Правда, сунул туда на свой риск мои записи. Тетради тоже там остались. Так что теперь пишу на

обрывках, здесь у мужиков ничего нет.

После обыска опять в бокс. Боксы здесь побольше. Я стал по новой после обыска укладываться. Достал коробку с тараканом, говорю: «Вот видишь, какие, брат, дела, так что терпи», — кое-как собрал вещи и около 9 меня повели в камеру.

Режим здесь жестче: руки назад, вставай при входе и т.п.

Нас в камере семеро. Мужики все неоднократно судимые и, как говорят в социалистическом обществе, - особо опасные. У всех строгий режим.

Камера метров 15, не больше, места для ходьбы всего 4 метра в длину и 1 метр в ширину. Все остальное — туалет и шконки. Здесь шконки — это деревянные нары. В такие камеры набивают по 10 и по 15 человек. Грязь ужасная, такого я еще не видел нигде. На потолок смотреть невозможно, на туалет тем более. В окнах разбитые стекла, все заклеено газетами. Таза для стирки нет, ведра для мытья пола тоже. Столик маленький, как в вагоне, и все мы за ним не умещаемся.

В 10 часов играли в домино и долго болтали. Рассказал мужикам, кто я и что. Дал им почитать кодекс. Но все равно я для них загадка: не курю, вещей много (не отобрал ли у кого?). Правда, они поняли, что я не их поля ягода.

Рядом со мной лежит Сергей Хлебников. Куйбышевский райсуд дал ему три года строгого режима. История была такая. Он вышел из кафе выпивший. Познакомился с мужиком, тот ему предложил сесть за руль своей машины. Он сел, проехал метров 30, подбежал хозяин с мужиками, Сергея начали бить — в общем, все кончилось «угоном». В итоге — статья 212, часть вторая. Я читал приговор. Характеристики все отличные. Но дело в том, что парень ранее судим. Значит, не исправился, выводов не сделал.

Другой мой сокамерник — Олег из Гурьевска. По-

сле освобождения устроился рабочим на склад. А там раскрыли хищения на десятки тысяч рублей. Задержали все руководство, но стрелочником оказался он.

Мужики рассказывали о зонах. Они ведь все со строгих. Что творится ужас. В зонах голод и сплошные дизентерии; многие зоны не рабочие, люди по 8-10 лет лежат на шконках, нет работы. Рассказали о пареньке, который написал письмо Рейгану с просьбой прислать им полтонны хлеба. Его посадили в карцер, а потом крытая тюрьма (тюрьма для особо опасных преступников). Рассказывали, что в связи с нововведением — ст. 188 — сроки добавляли за всякую чепуху вроде расстегнутой одежды. В Рязани зона показательная: днем показывают иностранцам жизнь заключенных, а вечером избивают их из-за всякой ерунды. Рассказывали о биржевых зонах, о сплаве леса. Там у каждого второго-третьего — грибок. В зонах на Новой Земле болезнь — опухание. Есть зоны, где нет света. Заработка везде никакого. Каждый месяц — два убийства. Несчастных случаев — десятки тысяч.

А Миша сегодня распинался о жизни. Мужики, правда, его слушают, говорят — толк говорит. Я с ними не спорил, речь Горбачева мне тоже понравилась, но у меня свое мнение.

Вот пока и все новости. Хотел написать дополнение к жалобе, но не на чем — нет бумаги. Здесь ее не дают.

Еда ужасная. На второе капуста в муке — это блюдо надо видеть. После обеда у нас устроили грандиозный обыск. Все перевернули вверх дном, что ищут - неизвестно.

Играли в покер. Мне не повезло, мужики здесь ушлые, знают фишку хорошо.

С прессой здесь совсем плохо, дали одну газету, «Московскую правду». Да и ее через некоторое время всю скуривают. Радио работает очень мало, часов в

12.15 выключают и могут больше не включить.

Для меня ужаснее всего две вещи — грязь и то, что все, кроме меня, курят, причем день и ночь. В камере очень холодно. Нельзя побриться и посмотреть на себя тоже, потому что зеркала здесь нет. Кипяток дают только по утрам, одну кружку.

На прогулку сегодня не пошли. Мужики всю ночь болтали, поэтому идти не захотели, а меня одного не повели. Короче, я влип, и влип здорово. Но ничего, надо терпеть.

15 ОКТЯБРЯ. Утром забрали Алексея Крайнева. Парень, конечно, по жизни вор, но судьба очень интересная. Приехал в Москву в командировку. Познакомился где-то у магазина с женщиной, привел ее к себе в общежитие. Женщина гулящая, кто только в тот вечер с ней не был. А утром ее нашли раздетой у подъезда — умерла от кровоизлияния. По заключению эксперта, умерла она между полуночью и семью утра. У Лехи есть свидетели, видевшие, что из его комнаты она вышла в полночь, причем в одежде. Но из всего общежития он один имеет судимость. Поэтому крайним выбрали его. Дело пошло в суд по 102-й — убийство и изнасилование. В суде, принимая во внимание показания свидетелей, его осудили по 108-й (непреднамеренное убийство) на 10 лет строгого. Через полгода после ареста у него умерла мать, отец прислал на следствие телеграмму. Но Леха узнал об этом спустя еще полгода на свидании с отцом.

Витальке дали два года за надзор. После отбытия наказания человек находится под надзором, то есть в определенное время суток он должен быть дома, это проверяет милиция. Витальку три раза не застали: то он был в кино, то ходил в гости к родным. За это два года и схлопотал.

Володьке дали три года. У него статья — легкие телесные повреждения — до года. Он выпивший шел

к любовнице и подрался по дороге. Но он тоже «ранее судимый», поэтому ему вкатили «хулиганство». А ведь можно было человеку дать возможность загладить вину перед потерпевшим. Мужик работал хорошо, прекрасные характеристики, хотел жить нормально.

Что их ждет дальше? Конечно, на них уже стоит печать тюремной жизни. Все исколоты: «Раб КПСС», или на ногах — «Они устали ходить». Кроме Олега, никто не умывается, не чистит зубы. Спят в одежде. Но даже если их поместить в нормальные человеческие условия, они все поймут и быстро усвоят. Главное, ведь они — работяги.

Глаза болят от дыма. Умираю в этом аду и молю Бога, чтобы была злая смена и нас выгнали на прогулку.

Утром корпусный дал указание привести камеру в порядок. Я обрадовался, попросил у него швабру и тряпку, но оказалось, что это не предусмотрено. Сказали ему, что надо застеклить окна.

Три часа дня. Пришли с прогулки. Когда я сидел здесь в 1981 году, мы гуляли на крыше, потому что наша камера была на четвертом этаже. Сейчас гуляли по земле, во внутреннем дворике. Видно всю тюрьму, на окна женской половины, кроме «ресничек», наброшены еще и сетки, чтобы не переписывались. Я немного попрыгал, размялся. Мужики попросились обратно, но я уговорил их догулять до конца. На улице увидел паучка, опять какое-то дурное известие.

Пока гуляли, забрали Витальку. Вернулись, в камере все вверх дном. Черт знает что.

16 ОКТЯБРЯ. Вчера весь вечер мужики рассказывали об этапах. Самая страшная тюрьма во Владимире. В камере — 140 человек, столик не больше нашего. Нет ни кружек, ни ложек, постель не дают. Тут же кто-то кого-то трахает, тут же кто-то кого-то бьет. Крысы бегают прямо по людям. В Свердловске вши.

В Соликамске окна без стекол.

Так и уснул под эти разговоры. Снилось, что нам кого-то подселили… Сон, что называется, в руку. Сегодня к нам привели парня из «Матросской». Зовут Борей. Ему дали 6,5 лет по 195-й. Его подельщик рассказывал, что следователь сам писал за него показания и заставлял подписывать: мол, на суде скажешь все что хочешь.

Дым такой, что друг друга не видим. Мужики отказались от прогулки. Так я и дышу этим дымом. Ходили в баню. Там брили всех одной машинкой. Мочалка только у меня и у Олега. Быстро помылись, вытирались уже в другом зале, в переходе грязь, как в деревне после дождя. Выдали чистое белье, не знаю, чем оно отличается оттого, что мы сдали. Я успел кое-что постирать, теперь не знаю, как это высушить. Носки удалось пристроить к трубе.

Убедил мужиков в том, что хоть какой-то порядок необходим, дал им пустую коробку под пепельницу.

Честно говоря, я уже ничего не хочу, только поскорее уехать отсюда.

В 10 часов вечера пришла проверка. Был скандал: мы повесили веревки, чтобы сушить белье. Нас предупредили, что если не снимем — пойдем в карцер.

Играли в домино. Я раз проиграл, раз выиграл. Зато обыграл их в шахматы и шашки. Разговоры у мужиков одни и те же. Скучно.

17 ОКТЯБРЯ. Упросил мужиков сходить на прогулку. Хоть немного подышал.

Заходим назад в камеру, а там у нас опять новенький. Тоже Боря. Попался на воровстве. Не успели толком познакомиться, нам всем велели собираться с вещами и даже с матрацами. Мы собрали и свое, и казенное, и пошли. Привели нас в 13-ю камеру. Грязная, еще хуже, чем у нас, вся исписанная, изрисованная. Просидели там до шести часов. В шесть

вызвали на обыск. Поднялся крик, почему мы по всей тюрьме с матрацами ходим, давно ли мы были в карцере. Оказывается, это у них такое развлечение. Распотрошили все вещи, каждую мелочь сверяли по описи. Издеваются над людьми как хотят. Вернулись в камеру злые. Олег говорит мне: «Все пиши, что с нами делают, скоты!»

18 ОКТЯБРЯ. Встали как обычно. С прогулкой сегодня опять пролет. Никто не захотел идти. Ужасно надоели одни и те же разговоры, красуются друг перед другом. Очень мешает дым. Мужики постоянно курят, сморкаются где попало, хватают мою расческу. Для меня все это каторга:

Хочу постирать, а как — не знаю. Майка у меня уже черная, всего два дня носил. Это она так в моей «прекрасной».постели испачкалась. Ладно, переживу: на других пересылках вообще не дают ни постели, ни посуды.

Борька простыл — спит у окна, его так и не застеклили, а на улице уже минус 2. Пришел врач, послушал. Говорит, все нормально.

Наконец принесли газету. «Известия». Пишут все то же. Досрочный план юбилейного года, жить стало лучше, жить стало веселее. Американцы опять выпустили книгу Горбачева тиражом 200 тысяч экземпляров. До конца дочитать не успел — Серега ее на курево порвал.

Сажусь писать заявление прокурору по надзору, на прием к начальнику и в спецчасть. Надо что-то делать с этапом. Мне надо поближе, хоть к самым отъявленным, только недалеко.

19 ОКТЯБРЯ. Ходили на прогулку. Погуляли минут 20, потом мужики разорались, что холодно. Пришлось вернуться.

Газет не было, радио весь день молчит. У нас ко

всему этому еще и голодуха. Мои продукты съели за два дня. Боря принес еще сахара, но он тоже уже кончился. Так что голодаем. Хлеба на шесть человек дают только три буханки, то есть каждому по полкило, а по нормам должно быть 650 граммов на человека. Очень чешется борода, бритву здесь не дают. Интересно, на кого я сейчас похож с такой рожей?

Вечером опять видел паучка. Завтра или вызовут по заявлению, или что-то сообщат. Честно говоря, очень интересно, что же там в Мосгорсуде с моим делом. Правда, адвокат говорит, что дела там не читают. Но мое-то и читать не обязательно, чтобы стало ясно, что это «липа».

Ладно, скоро проверка, пойду похожу — четыре шага вперед, четыре назад.

21 ОКТЯБРЯ. Сегодня мужики кое-как согласились выйти. Но погуляли всего минут 30-40, не больше. Зашли в камеру, а там вонища такая, что дышать невозможно.

Под вечер Витька скрутило — поднялась температура. Вызвали врача, но никто не пришел. Мы навалили на него всю нашу одежду, чтобы согрелся, но все без толку.

Уже который день дают вместо кипятка еле теплую воду. Видимо, набирают из крана на нашем этаже.

После обеда приходил майор, говорил о стеклах. Если мы еще раз разобьем стекло, будут высчитывать. Как будто это мы бьем стекла.

Сегодня нам подкинули еще одного мужика, нас стало семеро. Он из соседней камеры. К ним вошел майор. Никто не встал; доклада, какая камера, сколько человек, тоже никто не сделал. Он устроил им шмон, прогнал вниз с вещами и раскидал по разным камерам. Новенькому лет 50. Ему дали 8 лет. Из ревности убил жену. Пьян был. Сам ничего не помнит,

ему сказали, когда он протрезвел. Один раз, 22 года назад, сидел. Поэтому дали строгий, хотя прошлая судимость давно погашена. Жаль деда, переживает очень. Ведь двадцать с лишним лет с женой прожил. Водку проклинает. Но уже ничего не вернешь.

На обед опять была мука с водой; А в меню написано «капуста с картошкой». Это меню вывешивают на улице, чтобы родные заключенных «знали», чем нас кормят. Еще вывешивают план культурных мероприятий. Это нашему Боре мать рассказывала. Когда он ей описал нашу действительность, она ему не поверила.

После ужина одни и те же разговоры. У кого родственники за границей, как уехать. Дымов все только адреса спрашивает, где поживиться можно. Вот и вся его жизнь. Он все хочет «деловым» показаться, с таким наслаждением рассказывает, как простых работяг обворовывал. Я как-то не выдержал, сказал: «Мне бы стыдно было этим гордиться. Если бы ты коммуняку, который за счет народа живет, ограбил, тогда бы я тебя уважал». Дело дошло до серьезной ругани. Правда, я себя в обиду не даю и за словом в карман не лезу. Честно говоря, мне такие противней всего, даже в домино честно сыграть не могут, друг друга обманывают. Ну черт с ними, пусть живут, как им хочется. Я молю Бога только об одном, чтобы поскорее уехать в зону, уже безразлично, куда, потому что здесь я подхвачу туберкулез.

22 ОКТЯБРЯ. Нам подкинули еще одного. Места для него уже нет, но мы решили на пол не ложиться, уж слишком грязно. Парня зовут Славой, попал по 89-й статье на три года, но он там вообще не к месту. Посадили его лишь за то, что он ранее судим. Мужик, видно, ничего. Говорит, не прописывали ни к жене, ни к отцу. Кругом гоняют, в Моссовете говорят: снимай судимость. Поехал в Калугу, но что за жизнь без родных!

Сегодня нас вызывали кровь сдавать на СПИД. Но там была такая грязь, что я отказался. Этого никто не заметил, видно, что-то у них не так. Они не знают даже, сколько нас в камере сидит.

На прогулку не пошли. Я уже не могу больше терпеть. В горле что-то стоит, я отхаркиваюсь непонятно чем. Я — один, а курящих — семеро.

На обед, как всегда, нам подавали грязь, слегка разбавленную водой и мукой.

Принесли сегодня «Советскую Россию». В ней интервью Рейгана-младшего. Парень сам выбрал и проложил себе путь. Не то, что наши «сынки».

Мой таракан жив, но стал «тараканоедом». Позавчера поймали такого же таракана, посадили к моему. За ночь мой нового соседа съел. Вот так и в жизни - кто кого.

Витек сегодня нашел вшей. Вот этого я боюсь больше всего. Надо срочно стричься наголо, а баня только в понедельник.

Вечером выключили воду. Ни помыться, ни в туалет сходить. Но у них, хоть говори, хоть не говори, моча не держится. В камере вонища ужасная.

23 ОКТЯБРЯ. На прогулку опять не пошли. Я уже не могу больше, в горле ком, нос не работает. Это не простуда, это воздух семи курящих. Что делать, не знаю, единственное утешение — это сон.

Скучно очень, книг нет, нет радио, одни пустые разговоры.

Сейчас половина восьмого, информации никакой. Принесли «Московскую правду», а там читать нечего.

24 ОКТЯБРЯ. Сегодня у нас праздник. Около семи утра выключился свет. Это второй раз за все время, что я в тюрьме. Ощущение было такое, что получил самое долгожданное удовлетворение, о котором меч тал долгие годы. Сразу заболели глаза, но на сердце

стало так хорошо. Через окно свет почти не пробивался из-за «ресничек», так что целый час у нас была темнота.

Вчера день закончился ссорой. Я сцепился с Дымовым и Барановым. Они все учили жить то Борю, то Вовку. Все бахвалились своими грабежами. Видимо, они поняли, что я не та птичка, с которой можно говорить на повышенных тонах. Заткнулись оба. А если сегодня скажут хоть слово, буду бить. Не за себя - за тех, кого они грабили.

Сейчас лежал и думал, что буду делать в ноябре 1988 года. Почему-то в голове одно пресс-конференция, на которой я расправляюсь с советским правосудием.

Поймал клопа, он полон крови. Я помню, в карцере на моем лице и руках сидели десятки клопов. Хорошо хоть нет крыс и мышей. Очень чешется голова.

Ходили на прогулку. На улице минус 2, чудесная погода. Туман рассеялся. Я немного побегал на месте.

Сегодня выяснилось, что Боря — туберкулезник. У него скапливается жидкость в легком. И мы могли бы никогда не узнать об этом, если бы я не спросил, что у него за шрамы. Это следы от иголок — откачивали жидкость. Здешний врач об этом знает. Боря спит рядом со мной. Я спрашиваю его: «Зачем ты тогда куришь?» Он отвечает: «А что изменится, если не курить?»

На Косарева упал кусок штукатурки. Вот так мы и живем.

26 ОКТЯБРЯ. Ходили на прогулку втроем — я, Серега и Вовик. На улице хорошо, солнышко. Так бы и остался там. Но гуляли не больше получаса. Дежурный сказал, что с нас хватит.

Шли назад, соседняя камера была открыта — совершенно пустая. А у нас перенаселение.

Была баня. Сегодня внедрили новую пытку, включили вентилятор-вытяжку. В двери большой вырез в форме ромба, каждая сторона сантиметров по 10, через этот вырез втягивается холодный воздух, и получается сквозняк. Холод ужасный! Кое-как помылись, я даже успел постирать. Потом нас брили. Результат этого бритья похож на неровную пашню - в одном месте снялось, в другом осталось. Стричься сегодня не стал, все в душе какая-то надежда на отправку. Парикмахер говорит, что в день уходит по 7-8 этапов, в каждом по 30 человек. Вот как нужна рабочая сила этому перестроечному строю.

Говорят, что раньше вагоны для пересылки загоняли прямо на территорию тюрьмы. Не «Столыпины», а «скотники». И давали горячую еду. А теперь дают только селедку с хлебом, и то не всегда.

27 ОКТЯБРЯ. Гуляли. Мороз и солнце... Правда, солнце до нас не доходит.

Отдал жалобу в Прокуратуру РСФСР.

Сегодня заметил, что на правилах кто-то закрасил несколько букв, и получилось, что они «утверждены МВД СС и согласованы с Прокуратурой СС». Интересно, в каких условиях эсэсовцы содержали заключенных на самом деле?

По мою душу приходили две «левитанши»: «Изложите свои вопросы к начальнику спецчасти письменно. Но имейте в виду, что за все время существования этой тюрьмы он не принял ни одного человека». Я попытался вручить им свое заявление, а одна выхватила его, скомкала, швырнула мне в лицо и захлопнула кормушку.

Вот-вот должна быть проверка. В камере невозможно дышать. Я написал заявление в медчасть, чтобы меня перевели в одиночку. Не знаю, что из этого выйдет, но нервы мои уже не выдерживают.

28 ОКТЯБРЯ. С самого утра мужики спорили о политике и жизни в стране. Как будто у них только что глаза открылись. Я говорю: «Протрезвели, что ли, на свободе об этом надо было думать!» Они поразмыслили и отвечают: «Да, здесь мы протрезвели, почитали газеты, сопоставили с жизнью — все стало ясно. А там, если есть трешка в кармане, значит, все отлично, главное — выпить».

От здешнего хлеба болит живот. Есть его невозможно: кислый, горелый. Но без него совсем голодно.

Сегодня я дежурный, решил все-таки подмести. На пол смотреть страшно: бросают окурки, плюют тут же, хуже свиней.

К нашему деду (тому, что убил жену), его фамилия Акимов, приходили на свидание отец и брат. У него умерла мать. Хорошо, что он уже осужден, а то бы так и не узнал. Жаль его. Ходит взад-вперед, глаза вытирает, наверное, плачет. Конечно, никто никуда его не отпустит. Так и не простится с матерью.

У меня кончилась бумага. Буду писать, на чем придется.

Уже несколько дней болит правая сторона груди, на уровне сердца. Не знаю, что это. Наверное, оттого, что не занимаюсь. И печень что-то покалывает. Не дай Бог это требует лечения.

29 ОКТЯБРЯ. С утра дежурный объявил, что по камерам будет ходить начальник тюрьмы, то есть, чтобы мы навели порядок к его приходу. Так что ждем «хозяина».

Борю Косарева забрали на ознакомку.

Меня вызвали к капитану из спецчасти, он почему-то назвался воспитателем. Говорит, что приговор у меня в законку не вступил, так что пока я буду здесь.

Потом меня, Славика Сазонова и Борю Дымова вызвали к врачу. Боре помогли. А мне сказали, что в

одиночке сидят только те, кто под «вышкой». Дали две таблетки валерианы и все.

Вечером вернулся Боря Косарев. С ним в машине возили бабку лет семидесяти, а то и больше. Дали ей 8 месяцев за нарушение паспортного режима. Сама уже почти не ходит. Менты поднимали ее и снимали с машины.

«Хозяин» так и не пришел.

30 ОКТЯБРЯ. Рано утром нас с Борей Косаревым подняли и велели собираться. Мы собрались, нас обыскали, кто захотел, побрился (процедура такая же, как в бане, толку от этого бритья никакого). Дали нам суп какой-то и овес. Потом бокс на четыре человека. Часов в 10 дежурный меня выдернул, сказал, что я еду в суд по поводу гражданского дела. То есть по поводу моей квартиры.

Долго ездили. В машине у меня разболелся живот. Видимо, из-за грязной еды, да и ложки давали грязные.

Где-то часа в три меня вызвали, увидел соседей, Ирину. Она стала еще привлекательней.

Примерно в семь нас повезли обратно. Катались еще часа два. Наконец приехали, сели в бокс. Мужики рассказывали о себе. Один парень здесь оказался из-за ножа. Просто шел по улице, нашел нож, навстречу — менты. Проверка документов, нашли нож - и хлоп: «Ношение холодного оружия».

Потом нас повели на обыск. Раздели догола, все вещи выпотрошили.

В камеру вошли примерно в 11. Славика увезли. Вместо него привели Виктора. Фамилия у него, почти как у поэта, который работает с Пугачевой, — Резников (фамилия поэта — Резник. — Ред.). Весь исколотый, считает себя в авторитете. Сидит уже три года, последние три месяца сидел в одиночке, в «Бутырке». Взяли его за разбой. Получил 16 лет (11 и 5) высыл-

ки. Те же разговоры, мечта о загранице, но иногда говорит дело. У него есть свои стихи. Но пока он - загадка.

31 ОКТЯБРЯ. Сегодня нас выгнали на прогулку. Мужики упирались и не хотели. Гуляли долго, почти целый час.

Потом играли в домино. Мне крупно везло.

Около четырех часов все угомонились. У нас накопилось много газет. Пока они их не рвут, оставляют мне почитать. Понимают, наверное, что мы разные. И еще, кажется, у меня температура, как-то нехорошо режет горло и нос не дышит. Или это от воздуха в камере, или из-за вчерашней поездки. Сердце тоже как-то щемит, и по-прежнему болит правая сторона груди.

«Россия» посвящена сессии. Кругом цифры: всего стало больше, все стало лучше. Я вчера поговорил с ментами, говорят — жить стало хуже. Как всегда, пишут о правах человека, на полстраницы фотография - полицейские уносят забастовщика, который где-то сел или лег в знак протеста против чего-то. Заголовок: «Расправа по-американски», и далее: «Так обходятся со сторонниками мира в США», А здесь бы его обвинили в хулиганстве и упрятали бы надолго.

Но больше всего мне понравилось заключение Чарльза Уика: «Гласность по-прежнему остается наведением глянца, а ее цель — триумф обмана и фальши над правдой и открытостью». Вот это слова — к ним комментарии излишни.

10 часов вечера. Только что вошли в камеру из бокса. Сидели там с восьми часов. Во время проверки корпусный заявил, что в камере грязно. Нас загнали в камеру-бокс, а Дымова одного оставили убираться. Мы сидели на 2,5 кв. метрах всемером. Вернулись, в камере почти чисто. Мужики говорят, вчера точно так же было. Видимо, тюрьма таким образом перестраивается.

7 НОЯБРЯ. Обед сегодня впервые дали более или менее приличный. На первое был борщ, где кроме воды была капуста, картошка и даже морковь. Конечно, перед тем как бросить эти овощи в кастрюлю, их никто не вымыл. Но главное — витамины. На второе — рожки; конечно, липкие, но без воды.

Мужики играют в наклейки. Боря с Вовиком проиграли, уже нацепили носы, как у Буратино. Даже корпусный посмеялся.

2    НОЯБРЯ. По радио передавали доклад Горбачева. В камере стоял шум, и я слушал кое-как. Доклад мне понравился, но Горбачев его растянул. Что-то заикается, может быть, плохо себя чувствует. Говорит, «тут у нас перемены». Затронул все времена, вспомнил Сталина, Брежнева, но все в рамках приличия. И, как всегда, — все ради человека. Сейчас, наверное, говорит о международном положении. Но нам уже выключили радио. Я позвал дежурного, говорю, там доклад Горбачева, а он решил, что я над ним издеваюсь. Вечером напишу об этом прокурору и замполиту.

3    НОЯБРЯ. Снился плохой сон.

Сон был в руку. Шли из бани — видим, из 419-й камеры все выбегают с матрацами, бросают их, берут другие и возвращаются. Я говорю, мол, ученье боевое. Только мы вошли к себе в камеру, нам велели собрать все матрацы и подушки. Мы их вынесли и взамен получили те, что оставила 419-я камера. Это своего рода шмон. Мне попался не матрац, а одна матрацная ткань, грязная-грязная. А Боря вообще остался без матраца, будет спать на одеяле.

Не успел застелить постель, как меня вызвали. Оперативник стал спрашивать, что я хотел сказать своим заявлением, и почему это мной интересуется камера. Будто в пятницу наши мужики пытались вы-

ведать, кто я такой и какой у меня срок. А главное: что я пишу? Я просто опешил. Ответил, что делаю выписки из книг, газет, что с соседями по камере у нас разные интересы, что я даже не курю, и вообще прошу перевести меня в одиночку. Он усмехнулся, а на прощанье сказал, что со мной будет говорить начальник режима.

В камере я прямо с порога объявил, что кто-то доложил о моей писанине. Мужики распсиховались. Витек перешел на мою сторону. Решили с ним переговорить после ужина.

Он много рассказал о себе. Его осудили по заказу. Сказал также, что мной действительно интересовались. Что опер выдергивал двоих. Те сдуру брякнули, что я целыми днями что-то пишу, веду свой образ жизни. Поговорив, мы пришли к выводу, что опер играет с нами. Хочет расправиться со мной Витьковыми руками, и наоборот.

После обеда ко мне пришла «левитанша». Сегодня в 10.00 рассматривалась моя кассационная жалоба. Судя по тому, что мне об этом сообщили как о свершившемся факте, все оставили без изменения.

4 НОЯБРЯ. Витек опять вяжет. Я отдал ему свою кофту на нитки, попросил его связать что-нибудь мне на память. Обещал связать шапочку.

Сегодня часов в 10 утра начали стучать на прогулку. Мужики, как всегда, не хотели выходить, но нас выгнали. Я был этому очень рад. Но дежурный велел идти обратно уже через 20 минут. Тут мужики пошли на принцип: мол, пусть гуляет с нами, сколько положено. В камеру нас все-таки загнали, но после обеда поведут опять. Мне это только на руку.

Сегодня предупредили, что выключат воду. Чтобы мы набрали. А у нас ничего нет, кроме кружек. Опять сидим в такой вони, как будто это конюшня или свинарник.

...Благодаря утреннему скандалу погуляли еще полчаса.

Ларек теперь будет после праздников. Мужики кричат мне: «Пиши жалобу!» Вообще интересно, как здесь отпразднуют 70-летие Октября.

Деду принесли передачу. Все, как обычно, порезали. По описи в передаче должен быть мундштук, но его нет. Значит, себе забрали.

Приходила библиотекарь. Мы попросили УПК, она говорит, что у них нет. Выписал себе «Пропаганду молодежи».

7 НОЯБРЯ. Единственная примета праздника работает радио. Передают репортаж с демонстрации. В меню ничего не изменилось. Хлеб даже кислее обычного. А вместо овса дали мамалыгу, есть ее совершенно невозможно.

На прогулку ходили вдвоем, я и Витек. На улице хорошо, морозно. Витек рассказывал о своем деле. Как только он попал за решетку, его сестру выгнали с работы. Я думал о своей сестре, ведь ее тоже могут «проводить» из института. Гуляли всего полчаса.

...Радио выключили в два. Я нашел книжечку Думберса «Календарь Артура Спуры», о нашем «брате». Мгновенно «проглотил» 70 страниц. Даже прослезился, читая, как Артур встретился с матерью, вернувшись из колонии. Наверное, писатель сам пережил заключение. Такие книги надо читать и обсуждать на уроках литературы в школе. Молодежи необходимо об этом рассказывать. Ведь никто не знает, что где-то рядом есть иная жизнь, и будни там не отличаются от праздников.

Я часто думаю об освобождении, о своей встрече с мамой, с друзьями. Ведь никому, кроме них, я не буду нужен.

Вот и все наши праздничные новости. В девять должен быть салют, но вряд ли мы его здесь увидим.

Я просидел 366 дней. Теперь срок пошел на убыль.

11 НОЯБРЯ. Вчера принесли ларек. Хлеб, сахар, зубная паста и тетради. Теперь я снова пишу.

Нашего деда забрали на этап.

Гуляли втроем: я, Витек и Боря Косарев. Остальные отказались: у Дымова болят уши, у Баранова нет шапки, у Сереги — телогрейки. Дымова повели к врачу, а Витька Баранова отправили в карцер на 10 суток за нарушение режима.

Стоит отличная погода, выпал снег. Мы немного побегали, поиграли в жучка.

Привели новенького. Парню 20 лет, зовут Игорь Шмелев. Уже отсидел 5 лет, только освободился - квартирная кража, и новый срок три года. У него сожительница на 9-м месяце беременности, может даже, уже родила. Расписаться не успели из-за ареста.

После обеда Витек Резниченков (как выяснилось) дал мне почитать свои записи. Вернее, то, что от них сохранилось после обыска (почти все порвали). Очень хорошие есть изречения, жаль только, что он не помнит, откуда. «Мне ненавистно утверждение личности жестокостью. Но я за насилие — над злом». Или вот еще: «Русский народ с невероятной легкостью создает себе трудности, затем с невероятным упорством их преодолевает, гибнет при этом, совершая подвиг». А вот его собственное стихотворение:

Россия, Русь многострадальная,

Ты многое пережила,

Так дай же силы, Бог, тебе,

Чтоб пережить и это,

Кроваво-красное, чумное,

С названием — трудовой диктат.

Правда, слова «кроваво-красное» зачеркнуты. Витек говорит, что он боится их оставлять, а то «могут

ребра пострадать». Еще ему удалось сохранить молитвы.

12 НОЯБРЯ. В 6 часов передавали новости, но я не мог ничего разобрать из-за шума в камере, даже раз ругался на мужиков. Понял, что произошло, только после семичасового выпуска. Ельцина сняли, вместо него назначили Зайкова. Интересно, что же Ельцин сказал на пленуме? Речей-то не публиковали. Вообще он мужик прямой, говорит обычно все по делу. На верное, за то и пострадал.

После прогулки нам велели собраться с вещами. Отвели в бокс, где негде развернуться, и объявили, что в четверг генеральная уборка, и им надо мыть нашу камеру. (Сказали бы нам по-человечески, мы бы сами все вымыли). Просидели в боксе около часа. Там нет ни окна, ни просто щелочки, все мужики курят. Я еле выдержал.

Потом был вполне приличный обед, капуста с картошкой, почти без клейстера.

У нас еще один новенький, Николай. Попытка квартирной кражи, 5 лет. Я с ним еще не говорил, поэтому больше ничего о нем не знаю.

Вечером Витек рассказал, как сидел с директором института. Того по сфабрикованному делу 7 месяцев держали на Петровке и били. Дело в конце концов развалилось. Его упрашивали подписать заявление о том, что он не имеет претензий, но он отказался. Говорил Витьку, что если бы он сам этого не пережил, а просто где-то услышал, ни за что бы не поверил.

Витек Баранов третьи сутки в карцере. Никто о нем не вспоминает. А я представляю, каково ему сейчас без еды, без теплой одежды, в страшном холоде...

13 НОЯБРЯ. В 7 часов в «Последних известиях» передали, что выступление Ельцина признали оши-

бочным. И не за критику Политбюро, а за политические ошибки. Содержание ельцинской речи доведено до коммунистов. Наверное, они это говорят потому, что за рубежом речь Ельцина прокомментировали по-своему. Кстати, почему бы им не довести содержание этой речи до народа? Ужасно интересно, что же он все-таки сказал.

Гулять нас выводили в сопровождении собаки.

Обед был ужасный. Мы поспорили, что наши коммуняки и не знают, чем нас тут кормят.

Николай, оказывается, два года, с 1984-го по 1986-й, отбыл в ЛТП. Он попал случайно, тогда была чистка перед фестивалем в Москве. Это такая же зона, как и тюремный лагерь. Они никуда не ходят, их так же охраняют, правда, без оружия. Письма проверяются, свидание — трое суток, ларек не больше 10 рублей. Единственное различие: разрешается короткая стрижка. Но если попадаешь в изолятор, стригут наголо. И еще от заработанного «хозяину» в ЛТП отдают 30%, а в лагере — все 50%. А годы, проведенные в ЛТП, засчитывают в трудовой стаж.

Люди в ЛТП самые разные. От 18 лет. Лечат их в основном тетурамом. Это таблетки и порошок, которые обволакивают печень, и если во время их приема выпить спиртного, наступают очень неприятные последствия. Наказывают там, как в «Серпах», галоперидолом. Очень высокий процент смертности. Тамошний начальник внутренних дел так прямо и сказал: «С теми, кто в ЛТП в первый раз, все ясно. А вот кто второй и третий, тех будем убивать».

Сейчас по радио новости, но послушать ничего нельзя — мужики режутся в домино. Вся соль их игры - в обмане, кто кого лучше надует. И они это называют игрой.

Серега снова нашел вшей. Если на следующей неделе меня не отправят, надо срочно стричься.

15 НОЯБРЯ, воскресенье. Сегодня я дежурю, так что встал даже раньше подъема. Подмел, окурков и грязи набралось полтазика. Мужики-то здесь «воры», им по рангу нельзя веник в руки взять. Сказал им, что на свободе они жизнь проводили в очередях за бутылкой, да у помоек и в подвалах. Тут они «воры» потому, что грязь не оскорбляет их достоинства. Я вымыл пол, получил три листка туалетной бумаги. Мне плевать, что они обо мне подумают.

По радио говорили о «верхушке». В горкоме партии хороший внимательный руководитель «устраивал» машины подонкам с партбилетами, а те продавали их по спекулятивным ценам.

17 НОЯБРЯ. Вчера меня возили в суд. На обыске опять раздевали догола. Везде заглянули, не везем ли мы чего неположенного в суд. Что тут везти, кроме вшей, клопов и тараканов?

В машине познакомился с парнем из 419-й камеры. Он сейчас в больничке. У них там весело. Бросают девчонкам записки. Его «любовь» написала ему, что их бьют сильно, по лицу. В камере у них мужики друг другу на голову надевают миски с клейстером. Проезжали его дом.

На этот раз меня почему-то привезли в Брежневский суд. Боксы там большие, светлые, надписей на стенах почти нет. Менты сидят прямо там. Спорили о Ельцине. Один говорит, что Ельцин диссидент, другой — что Ельцин хотел стать идеологом и отказаться от перестройки. Я попросил разрешения позвонить - отказали.

Где-то около трех часов меня вывели, посадили в машину и повезли в мой суд. А в 6 вечера сообщили, что мое гражданское дело отложили до 1 декабря.

Назад ехали, как всегда, заезжая во все суды. В машину набили человек 20 — ни встать, ни сесть, и опять я один некурящий. До тюрьмы добрались часам

к 10. Выгрузили, дали суп и три ложки на 17 человек. Хорошо, что я взял посуду с собой. Потом был медосмотр: кого-то избили в «воронке».

Вернулся в камеру уже ночью. К нам привели еще одного, грузина. У нас с ним есть общие знакомые. Парень не дурак, кавказцы вообще народ более порядочный.

Пока я мотался по судам, наших мыли в бане. Корпусный мыть одного меня отказался. Пришлось написать заявление.

У нас опять голод.

18 НОЯБРЯ. Меня все-таки помыли.

В камере тишина, все кемарят. Я слушал радио, пока не выключили. Была передача о декабристах. Читали их стихи и стихи их жен. Да, такая жена — самая настоящая ценность. Вот кто по-настоящему имеет право на любовь и уважение. За такую не жалко и жизнь отдать. Жаль, что не дослушал. Интересно, если бы декабристы дожили до 17-го года, как бы они себя назвали: социалистами, большевиками или меньшевиками?

На прогулку опять ходили с собакой. Она без намордника, рычит, а вдруг укусит? Здесь прививок делать никто не станет. На улице хорошо — тепло, снег. Я много ходил.

Кольке Вересаеву принесли передачу. Два дня поедим.

В «Новостях» передали, что Ельцина назначили заместителем председателя Госстроя СССР и министром. Видно, это под воздействием Запада.

19 НОЯБРЯ. Сегодня был грандиозный шмон. Смотрели матрацы, листали тетради. Раздевали догола. Больше всего вопросов вызвали мои тараканы. Я сказал, что мне интересно, могут ли тараканы жить в неволе.

Степе — грузину, который, кстати, оказался греком, подсунули два лезвия. И потребовали

«чирик». Он удивился: мол, откуда у него в тюрьме такие деньги, и ему записали, что у него нашли лезвия. Отняли дорогой брючный ремень (все допытывались, что за смена разрешила пронести его в тюрьму) и рисунок с изображением его любимой женщины. Она в халате, верхние пуговицы расстегнуты, чуть видна грудь. Красивая. А в «Бутырке» у него забрали золотую зажигалку и вместо дорогой ручки подсунули простую, за 35 копеек. Куда он только ни жаловался — бесполезно.

Вернулись в камеру, стали раскладываться. Главное — расстелить матрац. Чтобы не очень жестко было спать, надо разогнать вату более или менее равномерно. Пока елозил руками, разгоняя вату, руки стали черными. Кое-как расстелил, бросил одеяло-огрызок (все одеяла оборванные) и пошел мыть руки.

Мне принесли передачу. «День живота» продолжается.

20 НОЯБРЯ. У меня что-то случилось внутри: сегодня утром отхаркивался кровью. Не знаю, что это такое. К врачу идти бесполезно, у нее на все один ответ: «Надо лечиться на воле».

У Борьки Дымова раскрошился зуб. Мучается ужасно.

На улице небольшой снежок, не хотелось уходить. Попробовал побегать на месте, но сразу начал задыхаться.

Из карцера вернулся Витек Баранов. Там кормят через день, дают очень мало. Зато рядом женщины сидят, с ними веселее.

Теперь нас в этой клетушке 9 человек.

22 НОЯБРЯ. На улице минус 18. Мы мерзнем. Вода ледяная. Умываюсь я один. Когда стираю носки, замерзают руки. Но я все-таки стою на своем, надо хоть как-то сохранять человеческий облик.

2 ДЕКАБРЯ. Вчера ездил в суд. Опять напрасно. Суд перенесли на 18 декабря. В камеру вернулся уже после полуночи и сразу лег спать.

Сегодня написал заявление начальнику с просьбой дать мне возможность работать бесплатно, что я согласен на любой труд.

Только что узнал из радионовостей, что книгу Горбачева и на свободе в нашей стране не достанешь. Зато на Западе она продается везде, даже в универсамах.

3 ДЕКАБРЯ. Сделал себе новую скакалку. Немного попрыгал на прогулке. На улице хорошо, морозно. Мою скакалку увидел сержант. Этого сержанта я до сих пор считал нормальным мужиком. Объяснил ему, что вешаться не хочу, а скакалку для здоровья сделал. Но он сразу пришел в ярость, орал, будто его режут. Ладно, прыгать нельзя — будем приседать, правда, они и это могут запретить: я у них на заметке.

Часа в три меня вызвали по поводу моего заявления насчет работы. Не верят, что я хочу трудиться. Беседовал со мной капитан — воспитатель. Удивлялся. Но работать не разрешил, как и следовало ожидать. «Не положено». Дал мне кодекс.

4 ДЕКАБРЯ. Сегодня у нас было «плановое травление клопов и тараканов». Нас выводили в другую камеру на время травли. Вернулись к себе, тут все обрызгано морилкой — глаза режет. Не знаю, как мы будем сидеть.

На прогулке вчерашний сержант начал «травить» меня. Объявил в камере, что по моей милости гулять пойдут все, кто идти не хочет, болеет, мерзнет без телогрейки и т.д. Правда, мужики его разочаровали. Ко мне подошел Коля и сказал: «Ничего, я потерплю на холоде без телогрейки, а ты дави этих гадов, ставь на место!» Слова поддержки меня разволновали. Поэтому когда сержант попытался закончить прогулку

на 10 минут раньше (я считал, сколько раз прошел дворик туда и обратно), я объявил, что он жульничает.

В газетах пишут о том, как в рамках «сухого закона» на свадьбы приходит милиция смотреть, чтоб не пили. Совсем обалдели!

6 ЛЕКАБРЯ. Сейчас около шести вечера. Впервые на ужин дали почти густую картошку со вкусом картошки, а не клейстера. Борины продукты заканчиваются, так что опять наступают голодные дни.

Говорили о семьях, о жизни. Игорь, оказывается, воспитывался в интернате, мать у него спилась, у отца была другая семья. На скамью подсудимых в первый раз попал в 14 лет. Теперь его собственный ребенок остается сиротой. Его девчонка должна родить вот-вот, а, может, уже родила — он не знает, свидания так и не дали. Дали бы ему этот срок, но на химию, жил бы с семьей, воспитывал бы ребенка, может, человеком бы стал. А теперь уж не станет.

...Только что прошла проверка. Ни «как дела?» никто не спросит, ни даже «здрасьте» не скажет, а только: «Все живы?» В соседней камере избили мужика за то, что он не встал, когда они вошли. Мужик удивился: им в «Бутырке» разрешали не вставать, если голова очень болит. Сейчас он в боксе валяется.

Завтра баня. Давно хочу постричься, но все откладываю: в правилах написано, что у нас должна быть «аккуратная короткая стрижка», но на самом деле это означает под «ноль». Ладно, подожду еще неделю — может, на этап отправят, а там уж по-любому на лысо обреют.

В камере холод.

7 ДЕКАБРЯ. Привели новенького. Гена, к нам перевели из больнички — с язвой лежал. Здесь нет рентгена, так что, если язва появилась в тюрьме, ее

не выявят. Лечат только тех, у кого уже есть диагноз в карточке. Сам он получил 2,5 года за то, что хотел на чужой машине покататься, да снял с нее стекла. Хвастался, что машина эта была матери шахматиста Карпова. Иск на 54 рубля он погасил, но срок все равно ему дали.

8 ДЕКАБРЯ. Сегодня ларек, а деньги из «Матросской» мне так и не пришли, наверное, их через Америку пересылают. На два стержня и мыло выменял у Бори с Колей 4 тетради, два конверта и зубную пасту. Выгодный бизнес получился: 46 копеек на 69.

«Левитанша» принесла ответ, что мои вещи вернули моей матери, но о деньгах ни слова. Из Верховного суда вернули мою жалобу. Пишут, что нужна копия приговора, хотя я ее отправил им.

Сегодня слушали по радио встречу на высшем уровне. Дежурный не хотел включать, я пообещал написать жалобу. В конце концов, нам дали послушать. Камера, затаив дыхание, ловила каждое слово Рейгана. Он говорил о том, что людям Богом даны права на свободу передвижения, свободные мысли, о том, что у нас полторы тысячи боеголовок. А Миша вспоминал войну и ничего хорошего не сказал.

10 ДЕКАБРЯ. День прав человека. Забрали Борю Косарева. Жалко, человечный был парень. Жену только свою знал. Вчера мужики над ним из-за этого смеялись, а ведь это говорит о его твердом характере. Сегодня его забрали...

На прогулку меня одного не повели, со мной-то только Боря ходил. Сижу без воздуха.

Дымов вернулся из больнички. Его не долечили.

12 ДЕКАБРЯ. В «Московской правде» статья об Эмиле Стрижакове, том самом, с которым я сидел в «Матросской». Дали ему высшую меру. Расписали

парня, страшно читать. Но он ведь не хотел убивать. Человек умер уже потом. Эх, Эмиль, Эмиль, как сейчас помню — высокий, симпатичный парень, в черной рубашке, в костюме... Сидит он в одиночке в «Бутырке»... Конечно, он должен был понести наказание, но жестоко убивать парня в 24 года... Лучше бы подумали о том, что прошел он в Афганистане, каким его сделал этот Афганистан. Он ведь поехал туда не по собственной воле. И ведь скольким мальчишкам жизнь перекалечили на этой бессмысленной войне!

Завтра будет два месяца, как я здесь, и не видел себя в зеркале. Два дня у меня болит живот. Наверное, от чеснока, который принес Боря. Есть его необходимо — десны кровоточат.

Катя Лычева опять в Америке. Мужики говорят, она доездится, как Саманта Смит.

14 ДЕКАБРЯ. На прогулку опять не пошли. Мужикам «холодно», хотя на улице всего один градус мороза.

У меня трескается кожа на пальцах, на теле, фельдшер дал вазелину, и на этом спасибо.

75 ДЕКАБРЯ. Сегодня ходили на прогулку. Я убирал дворик. Дежурный кричит, что во мне умер дворник, а я только усмехаюсь.

Сегодня подкинули новенького — Сашу из общих камер. Из тех ребят, что сидят «по фирме». Волнуется малый, не понимает, за что 5 лет получил, почему его к нам посадили, почему одного.

Гена ходил на свидание с матерью. Купила ему масла в магазине, а здесь весы показывают на 100 граммов меньше.

После обеда принесли передачу. Поели белого хлеба, колбасы, съели даже по яблоку.

Вечером появился еще один новенький, Толя Леп-

ко, из «Матросской тишины». За наркоманию сел. Наркоманом стал в Афганистане. Служил там с 1979 по 1981 год. Они были первыми. Рассказывал, как убил первого, а потом стрелял людей десятками, сотнями, без суда и следствия. В плен наши брали только главарей, а остальных —на расстрел. Никто никого не хоронил, убитых растаскивали шакалы. Из каждой сотни солдат 70 становятся наркоманами. Толик уже в третий раз за это сидит. Два раза уже оттрубил по два года.

На ужин была одна вода, мы есть не стали. Через некоторое время нам принесли вполне густую еду.

17 ЛДЕКАБРЯ. Сегодня всех выгнали на прогулку. Я опять убирал дворик. Собрал весь снег в кучу к окну. Сержант говорит, мол, теперь переноси его к двери. Вот поэтому в нашей стране такой бардак, что дела делают не продумавши. Приходится во второй раз переделывать. И законы лепят точно так же. А потом экономику приходится перестраивать, вместо того, чтобы один раз как следует все продумать. Сержант посмотрел на меня невинно: «Что поделаешь!»

У нас на этаже опять собака. По правилам это не положено. Спросил у доктора, почему он это допускает, он ответил: «Так приказ есть, что вас нельзя без собаки держать, только ее и надо на вас натравливать».

Русту отказали в помиловании, только что по радио передали. Жаль, что не передадут весь брифинг. Интересно.

Завтра поеду на суд.

19 ДЕКАБРЯ. Подняли в 5 утра. Дальше все, как обычно. Бокс, еда, бритье, обыск. В девятом часу нас (набралось человек 30) вывели, всех переписали, повели в машину.

В Октябрьском суде выяснилось, что двоих пере-

путали, оба Ильины, однофамильцы. Одного должны были высадить в Октябрьском суде, другого — в каком-то другом. Конвойный весь обосрался, но, видно, попадет ему крепко.

Следующим высадили меня. Ждал недолго. Зато пока всех по моему делу опросили, прошел весь день. Квартиру у меня отняли, но и другим она не досталась. Так что настроение у меня было отличное.

Когда проезжали мое отделение милиции, к нам в машину посадили двух девчонок по 20 лет, Жанну и Инну. «Клофелинщицы». «Снимали» богатых иностранцев для интимной связи, подсыпали клофелин и грабили. Их клиенты по трое суток в сознание не приходили. Прежде чем заняться этим делом, попробовали действие клофелина на себе, их еле откачали в Институте Склифосовского.

Потом меня пересадили в другую машину. Там ехала женщина, Марина. По 174-й и 88-й. Работала в «Интурбюро». Интеллигентная женщина. Сидит уже два года. Была на «Серпах». Потеряла в тюрьме слух, зрение, не раз пыталась покончить с собой. Выглядела она ужасно. Вся замотана в платок, дрожит... Я хотел передать ей через решетку свою кофту, но конвойный не разрешил. Позволил, правда, писать ей записки — она не слышит. Все хотел, чтоб я спросил у нее, как она насчет интима, замужем или нет. Но я об этом спрашивать не стал. Написал ей, что она должна держаться, что должна выжить. Она отвечала откровенно. Сказала, что ее здесь сломали. Хотел узнать ее фамилию, но меня пересадили в другую машину.

Тут сидели все только «пресненские». Среди них - мужик в тапочках. У него нет другой обуви. Сидел, растирал ноги. Один парень рассказал, что его возили свидетелем. Его избили, он упал, а менты считали, как на ринге: «Раз, два, три...»

Привезли в тюрьму. Как всегда, медосмотр, ужин

из грязной посуды, снова обыск. В камеру попал уже после полуночи.

Захожу, а у нас двое новеньких. Теперь нас в камере на семерых 9 человек, сидим друг на друге. Один — родной брат Коли Вересаева, личность недалекая. Про другого знаю, что его зовут Сашей, и больше ничего. Спит он рядом со мной, очень неприятно, дышит мне прямо в лицо.

20 ДЕКАБРЯ. Саша всю ночь дышал мне в ухо, повернуться можно было только, если все остальные тоже перевернутся. Утром Саша рассказал о себе. Сидит по 144-й. Его подговорила любовница ограбить ее квартиру, но вышло недоразумение, и его задержали. Она, конечно, не могла сказать, что сама его об этом попросила. Получил парень 6 лет. Он уже сидел здесь в 1985 году, у него тут даже свадьба была. Расписывали в кабинете замполита, девица из загса оформила все за пять минут. Молодые сидели за столиком, невеста принесла чай в термосе, а в конце комнаты сидела дежурная. Новобрачные даже не поцеловались — неудобно при всех. В общем, на все про все жениху с невестой дали 40 минут, а потом молодого мужа увели, раздели догола и обыскали. Вот и вся свадьба. После освобождения его, естественно, к жене не прописали.

21 ДЕКАБРЯ. Распрощался со своими кудрями. Теперь я лысый. Голова шелушится, это от нехватки витаминов. Сегодня мылись в большом боксе, свободно, правда, все время подгоняли. Хорошо, мне теперь голову долго мыть не надо, — успел постирать белье.

Мой сосед Саша — чахоточник. Был раньше на тубзонах. Там все то же самое, что везде. Питание, правда, получше. Медпомощи никакой. Уколы одной

иглой делают.

После обеда ловил мух. Запихнул их к пауку и таракану. Паук уже еле ползал от голода, но на муху набросился мгновенно. А таракан все ходит, шевеля усами, надо дождаться, когда он начнет есть.

23 ДЕКАБРЯ. На улице морозно, градусов 15. Погуляли хорошо. Сегодня мне компанию составили Боря Дымов и Игорь Шмелев.

В газетах пишут о кооперативах. В Москве их уже около 17 тысяч. Надо будет почитать о совещании правоохранительных органов, которое собирается по этому поводу. У нас ведь половина заключенных отбывает за предпринимательство.

Наш туалет сегодня обработали какой-то розовой смесью. Приходила лейтенант-медик с осужденным из «рабочки». Говорит, сегодня «хозяин» обход делать будет.

...Приходил «хозяин». Перед этим кормушка открывалась раза четыре, дежурный кричал: «Идет, готовьтесь!» Наконец дверь открылась, грубый мужской голос спросил: «Вопросы есть?» Мы встали, в камеру зашел мужчина лет 50, плотного сложения, в гражданской одежде, в синей куртке. За ним свита — две женщины, воспитатель, фельдшер. Я спросил, почему здесь такая еда. «Хозяин» ответил: «Ты, небось, здесь в сотый раз уже, должен знать, что тут никогда ничего не изменится». Попросил его о приеме, он дал указание записать мою фамилию: мол, может и приму. Сделал нам замечание, что мы вместо того, чтобы сразу назвать статью и срок, задаем дурацкие вопросы. На этом и ушел. Ни с наступающим Новым годом не поздравил, ни «здрасьте», ни «до свидания» не сказал.

Вслед за ним пришел опер. Предложил нам обтачивать какие-то игрушки за 5 рублей в месяц. Договорились, что с пятницы начнем работу. И что нас

наконец расселят.

Пришли мои деньги! Выписал 8 тетрадей. Решил, что работать не буду, — это все равно обман.

25 ДЕКАБРЯ. У меня траур, умер мой паук. Я сам виноват. Наверное, не надо было сажать к нему живую муху. Правда, муха тоже мертва. А таракан живет, как ни в чем не бывало, ест мух.

Сегодня был ларек. Поужинали славно! Съели все 5 батонов и полкило масла на восьмерых. Честно говоря, многовато сразу, даже тошнит немного. Но что делать: не урвешь — останешься с носом. Приходится через силу есть.

27 ДЕКАБРЯ. После завтрака и проверки открылась кормушка и меня, Игоря Шмелева и Колю Вересаева (брата оставили) забрали с вещами. Это этап.

Мы сдали вещи и оказались в какой-то камере. К нам привели еще двоих. Один солдат стройбата — два года за самоволку, другой — по 198-й. Сначала мы так и сидели впятером. Сейчас нас уже человек 30. Куда этап, никто не знает. Кто говорит — в Сибирь, кто — в Тамбов. Когда поедем — тоже секрет.

Все, кроме меня, курят. Видно, разгневалась на меня судьба, раз мне выпадают такие испытания.

ВОЛЧЬЯ ЗОНА

29 ЛЕКАБРЯ. Продолжаю писать дневник. Итак, день отправки, 27 декабря. Сидим, значит, ждем. Принесли обед, на 30 человек дали 12 ложек. После обеда нас отвели вниз, всех пересчитали, переписали. Выдали каждому по две булки хлеба, граммов 10 сахара и в пакетике кильку. Снова рассчитали, переписали и передали под охрану солдат. Затем нас раски-

дали в две машины, и мы поехали на вокзал. На вокзале простояли что-то около часа. Потом пришел конвой, залаяли собаки, и нас начали грузить в «Столыпина». Мы с Колькой попали во вторую камеру. Это купе на четверых, но нас в нем было 12. Все опять закурили.

Кое-как допросились, чтобы нас вывели в туалет. Все как обычно — к стене, руки назад, не разговаривать.

Я устроился хорошо, наверху. Так доехали до Ярославля, но ни в туалет, ни на водопой нас больше не выводили. В Ярославле к нам в вагон посадили еще человек 100.

В туалет повели только в Вологде, часа в три ночи. Дали воды из общего ведра, из одной кружки.

Утром на станции Ерцево Архангельской области москвичам приказали одеться. Мы вышли на улицу, нас рассчитали и бегом погнали к машинам. «Шаг вправо, шаг влево — расстрел!» Собаки, приклады...

Через 20 минут нас выгружали в какие-то гаражи, где вместо ворот большие решетки. Это была пересылка. Вонь, холод, на стенах лед. Сидели долго, пока вызывали по три человека на обыск. Тут же со мной были Игорь и Колька.

Через несколько часов 18 человек вызвали с вещами, среди них были и мы трое. Мы вышли на улицу, и нас куда-то повели. Здесь что ни куст, то колония.

Пришли в какой-то штаб. Мы еле поместились в специальной загородке. Начался обыск. На нем присутствовали ДПНК-майор и сержант с прапорщиком.

Забрали все — зубную пасту, крем, таблетки: «У вас должны быть только трусы, майки, полотенце, носки и тапочки». Кто-то сдавал свои вещи, кто-то нет. Сержант их с удовольствием разглядывал и говорил, что многое придется сжечь. Процедура тянулась долго. Я был последним, мне дали телогрейку, шапку, валенки и «костюм» — все очень тонкое.

Потом была баня, тазики, хорошая вода, но тупые

лезвия для бритья. В ленинской комнате нам... включили телевизор. Я смотрел его впервые за год и два месяца. Правда, ручки для переключения программ у него не было.

В столовой — кстати, очень грязной — нам дали какую-то похлебку, тухлые огурцы из бочки и клейстер с кусочком хлеба.

После обеда нас повели к начальнику. В кабинете за столом сидели три майора, начальник спецчасти и еще несколько офицеров. Стали распределять. Когда дошло дело до меня и я ответил, что окончил МГМО, все даже замолчали на минуту. Я попал в 5-й отряд, в 15-ю бригаду. Вся процедура заняла минут 15.

Наконец меня привели в отряд. Помещение жалкое, грязное. Умывальник есть, а туалет на улице. Я сидел в ленинской комнате (одно название), пока всех не привели на политчас — ежедневная обязательная «воспитательная» работа. По ее окончании меня пригласил к себе лейтенант-отрядник. Мы с ним поговорили, его удивила моя история, даже пообещал посмотреть дело. Мне выделили койку на втором ярусе (слава Богу, не третий, как в Иркутске), простыню, на которой кто-то уже спал. Я опять посмотрел по телевизору первую серию «Чичерина», программу «Время» - Громыко принимал простых людей. И лег спать.

Подъем в 6 утра. Сразу поели баланды и уже в 7.15 — на работу.

Наша работа — лесозавод, то есть разделка леса. До цеха шли долго. Меня первым делом «представили» начальнику нашей «биржи», старшему лейтенанту, я расписался за технику безопасности и пошел на свое рабочее место.

Работа оказалась самой тяжелой и малооплачиваемой. Заключается она в том, чтобы вываливать обмотанный проволокой лес из вагонов, разматывать и складывать. Рукавиц мне не дали, пришлось надеть свои.

Работал я нормально, мужики смотрели на меня косо. К тому же я еще сказал им, что не курю и не чифирю. Видно, ломают теперь головы над тем, кто я такой.

В этой зоне волчьи законы. Воруют все, даже хлеб. В лесу едят волков и все, что удастся убить. Мужикам со слабым характером приходится туго. Порядки тоже суровые. 15 суток ШИЗО дают за все — за незастегнутую пуговицу, незавязанную шапку, если пойдешь в соседний цех — расценивают как попытку к побегу. Из тех, с кем я сегодня работал, два туберкулезника.

Обед приносят прямо на «биржу». Дают только первое — одна вода, второго не бывает. Поели — и пошли на работу.

В жилую зону ведут строем. Сперва на обыск, потом в столовую. «Рыбкин» суп и капуста. Надо сказать, что в тюрьме это готовили лучше. Но я съел все, вспоминая, как в 1981 году мы ходили за кусками хлеба.

В отряде не успели прийти в себя, как начался политчас. Никто, понятно, не слушает, каждый занимается своим делом. Я рассматривал татуировку в виде свастики на ухе одного мужика, ему лет сорок, не больше. А на другом ухе у него наколка «16». Мне было интересно, что это значит, но я не стал спрашивать.

Отсидели час, я сходил на улицу в туалет, умылся, помыл ноги и лег спать. Завтра напишу письмо домой.

Главное, смотреть в оба, чтобы не украли носки и варежки.

30 ДЕКАБРЯ. Встал кое-как, все тело болит. Насморк прихватил и, похоже, температура поднялась.

Работал сегодня с Юрой из Полтавы. Распиливали стойки на метровые куски. Пила вся на проволоке; рамки не центрированы; ремень, если оборвется, прямо по лицу врежет. Натаскался сегодня вдоволь,

руки ручку не держат. На улице снег, а я то весь мокрый от работы, то замерзший от отдыха.

Приходили мастера делать обход, матерились. Один парень в это время был в туалете, чуть в ШИ-ЗО (штрафной изолятор) не загремел.

В ШИЗО здесь курить не разрешают. Погреться негде. В «пролетные» дни (там кормят, как и в тюремном карцере, через день) — одна вода. В «питательные» — только ужин.

Здесь есть библиотека. Но туда надо обязательно брать пропуск. Если там поймают без пропуска - попытка к бегству.

Территория лесозавода большая, а сама жилзона маленькая. Всего 5 бараков, в каждом по 300 человек. В нашей секции — 406 заключенных. Помещение маленькое, вонь, воду в умывальник надо носить.

Выяснил, что можно посылать в посылке через полсрока хлеб, сухофрукты, сыр, печенье. Нельзя - шоколад и кофе.

Баня здесь раз в неделю, но надо успеть поймать место — весь отряд там не помещается.

Сейчас полдесятого, я только что пришел с улицы — ходил в туалет. И холодно же там!

На политчасе сидели как дураки, потом включили телевизор. Он черно-белый и всего с одной программой. Сегодня смотрели «Шире круг», немного развеселились. Мужики, правда, очень бурно комментировали появление женщин на экране. Программу «Время» я смотрел один, только к новостям спорта подошли еще человека четыре.

Холодно. Плохо топят, хотя ведь на дровах сидим.

31 ДЕКАБРЯ. Новый год. Праздник не ощущается совершенно.

Сегодня опять делали рудовые стойки. На улице мороз, работали резво. В обед у одного парня украли хлеб. После обеда работали, немного грелся у костра,

от этого сели валенки, стали маленькие. Уже собирались в жилзону, как привезли 15 вагонов леса. Разгружали.

На ужине случилась драка: кто-то кому-то мало налил.

Весь праздник — телевизор разрешили посмотреть до 11 часов. Елки нет. Зато завтра выходной.

На той неделе пойду к «хозяину», попрошу перевести меня в другой отряд. Здесь все живут мастями: блатные, мужики, менты и т.д. — а я один. Одному здесь прожить невозможно.

Посмотрели «Полосатый рейс». Прогноз погоды пообещал завтра 30 градусов мороза.

Вывесили список тех, кто завтра идет на работу.

Такой вот Новый год. Прошлый год я встречал в тюрьме, и все было по-человечески. В Иркутской колонии в 1981 году в праздники нам давали концерты самодеятельности. А здесь невозможно себя в порядок привести, руки даже помыть и лицо. Завтра, если будет тепло, побреюсь.

И все-таки я устроил себе маленький праздник. У меня оставался кусочек хлеба, а вчера нам дали сахар за два дня. Я зашел в ленинскую комнату и под передачу «Вокруг смеха» все съел.

1 ЯНВАРЯ 1988 ГОДА. На завтрак была та же пайка черного хлеба, тот же суп. Паре ребят не досталось. Я уже наловчился: при входе в столовую надо шустрить, ловить место, а то останешься голодным.

Пошел, погулял по улице. Хотел посмотреть территорию, лесозавод, но нельзя — запишут склонность к побегу. А почему нельзя по территории гулять? Правда, здесь в основном у всех на уме только как и где покурить и почифирить. Так что, может, и правильно, что нельзя гулять.

На обед были ракушки в воде на второе и рыбная котлета, соленая до невозможности. А еще был кро-

шечный пончик.

Разговорился с мужиком напротив. Сидит уже 4 года, работает инструментальщиком. Я спросил его, как написать жалобу. Он говорит, приезжал прокурор, сказал, что из полутора тысяч жалоб, которые они получили, подтвердились только три, так что, мол, писать бесполезно. Но если я все равно хочу, то надо идти к отряднику или в спецчасть.

Был в клубе, смотрел кино. Фильм не очень, но смотреть можно. Правда, показывали не целиком, а кусками, так что за час уложились. Клуб для этих мест хороший — кресла, новогодние газеты, поздравления, слова. Вся колония в нем, конечно, не поместится, но половина точно войдет.

Спортивного зала нет.

Ужина снова на всех не хватило.

Посмотрел новогодний концерт, «Время» и лег спать.

Завтра опять на работу.

2 ЯНВАРЯ. Работали. Еды все время кому-нибудь не хватает. Сегодня голодными остались «девочки», у нас в отряде их двое.

Читал правила: запрещается разводить комнатные растения, вешать в тумбочках картинки и фотографии.

Завтра вроде бы у нас выходной. Я в дурзвене, то есть с теми, кто отказывается работать, кто из ШИЗО и т.д. И у этой дурбригады выходной — воскресенье.

Сегодня политчаса не будет.

3 ЯНВАРЯ. Меня перевели в другую секцию. Оказывается, я спал на месте человека, который лежал в санчасти. Здесь вообще практикуется такая вещь: на одной койке «живут» двое: один спит днем, а ночью работает, а другой спит ночью, а работает днем.

Угол мне достался плоховат, рядом менты и

«девочки». Одна из них спит без матраца — недержание мочи. Другая — спит не раздеваясь. Сам я сплю у стенки, от этого все одеяло в светло-зеленой известке. Рядом со мной лежит парень и чем-то постоянно мажет ноги. У него авитаминоз и непереносимость к климату. На его ноги страшно смотреть, в санчасти помочь не могут.

У меня выходной. Кино сегодня нет. На обед сечка. Кто-то в наглую отрезал у меня половинку хлеба, хорошо еще весь не забрали.

Посмотрел «Утреннюю почту» и «Служу Советскому Союзу».

Покусали клопы.

4 ЯНВАРЯ. Работали под дождем. Промокли на сквозь.

Сегодня было ЧП. Одному парню перебило пальцы станком. Целый день приходили офицеры, велели мастеру сделать ограждение на станок, но — только они за порог, мы снова вставали к станку без ограждения.

Привезли троих новеньких из Эстонии. Им не досталось коек и матрацев.

Меня вызывал отрядник. Все спрашивал, кого я знаю, называл какие-то липовые фамилии. Чего он на самом деле хотел, я так и не понял.

Была баня. Я, наконец, постирал. Развесил все на койке.

У одного парня крысы утащили хлеб. Я свой хлеб теперь храню в целлофане.

5 ЯНВАРЯ. Приходил лейтенант: «Да, многовато вас здесь». Я напомнил ему про норму два с половиной квадратных метра на человека. Он сказал: «Тогда будем чай давать по норме: две пачки по 50 граммов, а не по 100». Тут все, конечно, возмутились. И все осталось как есть.

Валенки не просохли, носки тоже. Хорошо, что у меня еще пара есть. Сегодня ходил, обмотав ноги в пакеты, благо пакетов я накопил достаточно, хоть в тюрьме надо мной из-за них смеялись. Валенки достались бракованные, вот-вот появится дырка, а ведь хожу всего шестой день. Сапог нет.

Сегодня рубили сучки. Натер мозоли. Зато ноги промокли не очень. После работы пошел к начальнику. Разговор ничем не порадовал: в другое место меня не переведут. На прощанье он сказал с подковыкой: «Будет плохо, приходи, помогу».

6 ЯНВАРЯ. До освобождения осталось ровно четыре месяца!

Вчера мне все-таки выдали сапоги. Я попросил щетку для обуви, купил сапожный крем, почистил их.

Сделал себе крючок из проволоки, чтобы вешать  одежду.

Утром влетел Конь-голова (наш мастер, прозвище получил из-за очень большой головы), кричит: «Быстро вперед! Всех в трюм (карцер) посажу!» В общем, сирена зазвучала, когда мы уже работали.

Работали хорошо, я промок насквозь. Работали с Расимом Саидовым на станке, а вот Вася Кузьмин - на сучках. Васю посадили за то, что он украл 30 кг семечек, записали, что украл 70 кг (Вася сам-то весит всего 48, и задержали его в 5 км от места преступления) — 4 года. Я сегодня заварил ему чая. Все-таки работаем вместе. Здесь чай — это все. Даже Дед Мороз в клубе на новогоднем поздравлении нарисован под елкой с пачкой грузинского чая. Вася на этих сучках стер всю руку, и видна новая молодая кожа. Удивляюсь, как он еще работает. А по жизни бич, говорит, пил все подряд. Ему 36 лет, а выглядит он на все 45.

У Расима крыса прогрызла карман и добралась до его хлеба. У Кольки Степаненко украли рукавицы.

После ужина пошел в санчасть. Там чисто, но все постоянно выбегают посмотреть, не украл ли кто чего. Воруют все. Стараются забрать новое, а оставить старое. Сегодня протезиста нет, будет завтра. Сказал им про отеки под глазами. Они так удивились, что я хочу сдать анализы, а не прошу освобождения от работы. Назначили на 13-е.

8 ЯНВАРЯ. Сегодня мороз 30 градусов.

Утром написал записку и положил в кружку, откуда пропали конфеты, и к банке с повидлом. Написал очень грубо. Вообще-то я догадываюсь, кто это сделал, но вора надо поймать.

Ходил в библиотеку. Учебников немецкого и английского нет. Только словари для вузов. Даже кодекс еще 1981 года издания. Есть художественная литература, но мне читать некогда. Библиотекарь всего боится, поэтому к нему в читальный зал можно приходить лишь по воскресеньям.

Работаем по 12 часов. Комарова, «девочку», сегодня пришибло стропой. Но в санчасть не пошел: все равно от работы не освободят, а в изолятор упекут наверняка.

Взял йода для мозолей, аптечка никудышная.

10 ЯНВАРЯ. Почти не спал. Ночью проснулся во время проверки. Они заходят и топают здесь как кони. Потом, часа через два, — от боли, болит вся правая сторона. Это от простуды. Болят зубы, глаза, сопли текут ручьем. В шестом часу встал Федя, я опять проснулся — шконка ходит ходуном. Снился плохой сон. Будто судья, женщина с красивыми глазами, сообщает, что умерли мои мама и брат. Не дай Бог сбыться этому сну.

Двуногие «крысы» украли конфеты и маргарин с повидлом. Завтра мои запасы кончатся, и слава Богу. Лучше уж голодать.

Видел сегодня парня без ног. Говорят, он сам себе ноги отрезал. Подложил под вагон, не выдержал работы.

Сегодня выходной, пойду на фильм в 10 часов, «Нежданно-негаданно». Еще надо будет сходить в читальный зал. Хочу почитать газеты.

Занимался делами. Сшил «тормоза» на брюки, чтобы не задирались, сшил нарукавники, а то уже все руки ободрал, сделал себе стельки в тапочки.

По отрядам развесили положение о социалистическом соревновании, при плане 106% будут давать ценные подарки на три с полтиной. В подарке — чай. Чай здесь дарить нельзя, но в качестве премии можно.

12 ЯНВАРЯ. Погода сегодня неплохая, 5-7 градусов.

Санек Пуглов опять «сломался» на работе. Парень слабый, тяжело ему.

Вчера рассказывал Кулиеву, что надо писать в объяснительной: его сегодня вызвали. Он так и написал, что условий нет, станок плохой, человек работает голодный и т. д.

Подходил «бугор» (бригадир) — спрашивал, как написать помиловку. Это значит, что я завоевываю авторитет. Обещал помочь.

Все-таки у меня украли носки, я отдал заявление начальнику с просьбой возбудить дело. Посмотрим, что получится.

Увидел в «политике» свой расчет по зарплате: за три дня декабря я выполнил 74% плана, заработал 5 рублей 54 копейки, районный коэффициент 0,55 и 50% — «хозяину». Осталось 3 рубля 32 копейки. За питание за три дня у меня вычли 1 рубль 75 копеек. Итого я получу на паек 1 рубль 55 копеек.

Мужики, я посмотрел, зарабатывают в основном 10-15 рублей в месяц. Редко кто 30-50. Высчитывают за все: за питание, за стирку, за вещи. Хотел сохра-

нить этот расчет, но говорят, нельзя.

13 ЯНВАРЯ. Первым делом побежал на анализы - еще закрыто. Пришлось сначала позавтракать. А в санчасти уже очередь. У одного парня брали кровь минут 10. Делают это двое осужденных, к медицине не имеющих никакого отношения. Банки для меня у них не оказалось, мне пришлось бежать к себе за банкой. Хорошо еще, что у меня осталась из-под повидла. В общем, кое-как сдал.

Работал сегодня хорошо. Только успевал выжимать рукавицы. От сырости у меня потрескались пальцы у ногтей. Руки стали грубые, шершавые.

До обеда приезжала машина за дровами — видимо, шофер брал для себя или продавать: сам смотрел, как грузим. А из нас 54 рубля за костер высчитали.

Нашел кедровую шишку, даже удалось пронести ее через обыск. Хочу сохранить.

Хочется спать. Пишу, а глаза закрываются. Но надо еще на политчас идти и получить сахар. Как вспомню, что завтра на себя опять мокрую одежду надевать, начинаю думать: может, правда пойти в отказ. Но 113 дней в изоляторе на бетонном полу и едой через день я не выдержу. Теперь понимаю, почему люди ноги вагонами режут. Но мне надо выжить!

14 ЯНВАРЯ. Сейчас полседьмого. Первый развод в 6.15 уже ушел на работу, мне повезло: я во втором. Мы выходим в 7.15.

Вчера посмотрел фильм по роману одного шведского писателя «Осенняя соната». Почти все ушли, им не понравилось. А я смотрел с удовольствием: у меня с матерью тоже никогда не было понимания, она всегда видела во мне только сына. Наверное, это не совсем правильно.

Написал заявление с просьбой ответить официаль-

но, почему при 12-часовом рабочем дне зарплату нам начисляют только за 8. Пошел с ним к юристу. Юрист, молодой нерусский лейтенант, прочитал его и сказал: «Вон отсюда!» Я пошел к начальнику, но попал к замполиту. Тот вызвал отрядника, наорал на него: мол, почему мне разрешил в штаб идти. Предложил написать заявление на мастера. Дальше у нас в отряде случилось стихийное собрание из отрядника, мастера и начальника «биржи», где меня подобру-поздорову попросили не совать нос не в свое дело. Я решил не отступать. Кончилось тем, что я написал объяснительную, «почему не выполняю норму»: «Норму не показывали, считаю работать в таких условиях нецелесообразным. Прошу посадить меня в изолятор.» Что со мной делать, они так и не решили.

15 ЯНВАРЯ. Я не пошел на работу. Написал подробное заявление, сказал «бугру». «Бугор» меня отговаривал, говорил, что ему меня жалко. Но я уже собрал вещи, туда ничего нельзя брать, кроме трусов, майки и носков: ни бумаги, ни ручки. Я решил бесповоротно.

Утром всех, кто остался, больных, хромых, стали собирать на хозработы. Я не пошел, я — в отказе.

Часов в 12 отрядите вызвал меня к себе. Сказал, что напрасно я все это затеял, потому что у них все стряпается быстро: на меня уже готовы докладные. Я ответил, что если отступлюсь, то перестану себя уважать. Он забрал мое заявление, и я пошел к себе.

На место Кулиева, он в изоляторе, положили новенького. Так и меня уведут, а потом буду без места или скитаться по койкам, где найду свободную. Остаться бы там до конца. Я даже согласен без матраца и подушки, без телогрейки, лишь бы один. Конечно, кормят там через день, но я как-нибудь втянусь.

Наши вернулись с работы. Перед ужином я встретил отрядника, он мне: «Что, устал бездельничать?

Подожди еще немного». А завхоз сказал, что меня пока провели как выходного. Вечером со мной будут беседовать начальник колонии и отрядник.

20 ЯНВАРЯ. Сейчас 22 часа. Я в своей секции. Уже отбой, но я пишу под ночником.

Итак, 15-го вечером меня вызвали в штаб. Там посадили в клетку на улице. Клетка метров 10-11, как вольер в зоопарке. Сидел ждал, пока в ШИЗО придет начальник. Он пришел, попил чая — я видел через окно. Потом кто-то заорал: «Спасите, мамочка, не бейте!» Минут через 15 вызвали меня. «А, тоже такая же скотина!», — ответил на мое «здравствуйте» «хозяин». Выписал мне 5 суток с выводом на работу, я расписался: «Не согласен, Сайвальд».

Я переоделся в одежду с надписью «ШИЗО», только что с кого-то снятую, и пошел в камеру № 7. В камере метров 7 на четверых я был четвертым. Стены в «шубе», тут же маленький столик метр на двадцать сантиметров, на цепи тяжелая параша и шконки из четырех досок: нижние на цепях, а верхние — на раздвижках.

На следующий день подъем в пять утра. В шесть - завтрак. Это был голодный день, хлеб и вода: тем, кто идет на работу, дают 600 граммов хлеба, тем, кто остается, — 400. От работы я отказался. Меня посадили вместе с другими отказниками в 10-ю камеру. Там был один парень, Саша Тарное, детдомовец: родители погибли в железнодорожной катастрофе. Говорит, в детдоме самые лучшие — дни поминок, когда всем детдомом ездили на кладбище и собирали все, что лежало на могилах. Однажды у них старшие украли полвагона носков и раздали всем детям. Их посадили. Сам он сел в 17 лет за воровство. Сейчас ему 21, сидеть еще год.

Сводили нас в баню. Помыться толком не дали.

Вечером меня вызвал начальник нашего отряда и

сказал, что если я не выйду на работу, то получу еще 15 суток. В общем, сидеть здесь так вот очень глупо, и я решил, что лучше выйти на работу.

На работу вели нас солдаты с собаками. Я попал на погрузку леса. Ни рукавиц, ни одежды не выдали. Трактора, машины и стволы деревьев грузили вручную.

На обед принесли кашу. Давали в грязных мисках по черпаку.

В четыре нас повели в ШИЗО. Сначала бросили в те клетки. Оттуда вызывали по одному, переодевали, обыскивали и отправляли в камеру. На ужин была баланда и кусок рыбы.

После проверки Коля достал из ануса (!) капсулу, мужики сделали закрутки и покурили. Капсула была вся в крови. Я спрашиваю: «Что, геморрой?» Он: «Да чего только нет!»

Так пять дней. Вернулся в свой отряд, на свою койку. Правда, на ней уже кто-то спит, но он сейчас в изоляторе. Здесь хоть выспался на матраце. Пока я сидел в изоляторе, у меня украли теплые брюки, рукавицы и нарукавники. Я написал заявление и отдал завхозу.

Работать меня сегодня поставили отдельно. Из горы стоек из вагонов надо вытягивать проволоку, раскручивать ее и складывать. Работа очень трудная, а норма такая, что выполнить ее невозможно в принципе. Это значит, на меня началось давление.

23 ЯНВАРЯ. Вчера получил два письма от мамы. Она пишет, что посылка к ней вернулась: мол, куда убыл — неизвестно. Что из КГБ о моих записях никакого ответа нет.

Сшил себе что-то типа шарфа на шею из куска ватника с пуговицей, высокий, на полголовы (у нас телогрейки без воротников) и нарукавники. Мужики сказали, что это я ловко придумал.

Я написал письмо прокурору.

Сегодня надо во что бы то ни стало попасть в баню с малолетками, постирать наконец белье — уже месяц не стирано. В прачечную отдавать нельзя — не найдешь потом, да и целых два дня голым ходить придется. А если меня за самостоятельной стиркой застукают — нарушение запишут. А я ведь просто хочу быть чистым.

24 ЯНВАРЯ. Сегодня был слет передовиков и торжественный обед для них. Я тоже записался. Из отряда были 15 человек. Нам разлили гороховый чистый суп, дали рожки и по куску жареной рыбы.

26 ЯНВАРЯ. Сегодня ровно 100 дней до моего освобождения.

На улице очень холодно. Я опять заболел. Вызывали к оперу по поводу моего письма в прокуратуру: «Что это? Пиши объяснение, осужденным нельзя писать письма в учреждения!» Я написал заявление, чтобы мое письмо все-таки отправили, а с него потребовал официальный ответ, где сказано, что нельзя.

В отряде повесили памятку для осужденных, что колония переходит на самофинансирование, что они (то есть мы) должны трудиться и экономить.

28 ЯНВАРЯ. Снились женщины. Пришел с завтрака и написал небольшое предложение в газету. Работать не по старинке, а ввести рубрику «Осужденные администрация», где будут открыто говорить о недостатках, трудностях, о том, что от нас требуют, а сами не выполняют. Взять, к примеру, приказ начальника колонии о вежливом обращении. Этот при.-каз не выполняет в первую очередь сама администрация. В конце написал: «Политика нового времени позволяет нам высказывать свое мнение, надеюсь на поддержку и публикацию моего предложения». Пойду

на работу, воткну это в дверь замполиту, посмотрим, что будет. Ну не могу я, жить как все!

На работе Зуйков, работник администрации, постоянно оправляется у конторы, хотя до туалета дойти — 10 метров. Мастер сегодня обрушился на пильщиков, забросал костер.

Обед обычный, перед столовой опять заставили всех завязать шапки. Потом погнали на флюорографию.

Капенко сегодня надорвался, еле передвигается, говорит, боль в паху ужасная.

Вечером пришел Конь-голова, сказал, что Васе Кузьмину дали 10 суток за невыполнение нормы. Вася там один работал, он даже два часа к своему рабочему дню добавил, хотел подарок за хорошую работу получить. Наверное, это из-за того, что я называл его свидетелем в моем деле. Ведь если свидетели откажутся, накажут меня. Завтра надо сходить к начальнику.

29 ЯНВАРЯ. Ровно месяц, как я здесь. А противно так, как будто я сижу годы.

На улице холодно. Очень тяжело без радио, как в тайге живем.

Сегодня Грачу вернули письмо, которое он написал по-эстонски. Мол, можно по-русски только писать. Грач говорит, что в его деревне никто русского не знает. А отрядник ему: дескать, ничего, соседа попросят. А сосед деньги возьмет за перевод. В общем, так и не договорились.

Сходил к начальнику насчет Васи, да все без толку.

Грач рассказывал про свой детдом в Эстонии. Там не бьют. Они сами били тех, кто повязывал красные галстуки. Директором там была дочь бывшего нациста, и все они очень этим гордились.

По дороге в зону разговорились с Полищуком. Говорит, что нарядов здесь не показывают, что в бух-

галтерии дают только выписку на одного или на звено. В июне они работали впятером, а закрыто было на 11 человек, то есть работали они еще за шестерых. Парней, которые подняли шум, сразу перевели в другую зону. Кругом обман.

31 ЯНВАРЯ. Сегодня выходной. В секции пыль - не продохнуть. Зимой здесь не моют: может намерзнуть лед, и люди будут падать.

Остались без обеда: трое пришли раньше всех, съели весь бачок.

На чистку картошки теперь назначают по списку, по одному человеку. Там кругом вода, почти не топят, начистить и нарезать картошки надо 50 кг.

3 ФЕВРАЛЯ. На меня пришла докладная, что я не выполняю норму, хотя каждый день я сдаю 9 кубов. Пошел в штаб. Меня сразу спросили, что это я веду разговоры про ЦРУ (не было ни слова). Сказали, что мое заявление рассмотрено, что мои свидетели остаются на долгий срок и вряд ли поддержат меня, а я вот-вот освобождаюсь и могу получить срок за клевету. Я повел разговор прямо. Мы потолковали о жизни, о работе, о Москве, договорились, что я напишу заявление о переводе в другой отряд.

На работе чуть не выбило проволокой глаз. Но работал я все равно от души. Навел порядок. Не знаю, зачем я это сделал. Наверное, это моя немецкая педантичность, унаследованная от отца, - с детства привык к чистоте.

4 ФЕВРАЛЯ. Сегодня сделал норму уже к 16 часам. Кубов 18, но с их коэффициентом — всего 9. Потом пошел к костру на пилу. Смотрю, Грач и Русланов режут дрова диаметром 15-20 см. Говорят: приходил Зуйков (замначальника по политике), приказал пи лить дрова, потом их будут рубить, а в понедельник

придут машины — все это, наверное, для себя или для начальства. Пилят, конечно, из реквизита, откуда я проволоку вытаскивал: прекрасная береза, около трех метров, а идет на дрова. Все, понятно, не зафиксировано. На другой пиле мужики тоже говорят: Зуйков приходил сам забирать груженную машину. Значит, тоже «левый» товар, или хищение — на языке юристов. И так на них работаешь, а они еще у государства воруют. И еще 50% им от заработанного отдаешь.

Сегодня в нашем отряде ларек, но мне деньги еще не пришли, поэтому я «пролетаю».

6 ФЕВРАЛЯ. У меня новая жизнь. Во-первых, я с сегодняшнего дня сплю на другой постели, на месте Нуриева, его вчера перевели в другой отряд, в строй- бригаду, во-вторых, я сам жду перевода в шестой отряд в 10-ю бригаду.

В «Известиях» пишут о белорусских деревнях: автобусы не ходят, магазины не работают, школа — за 7 километров, сельсовет — за 15.

Из изолятора вернулся Бондарь. Говорит, что каждый вечер там всем теперь ставят клизму: кто-то настучал, где прячут курево.

7     ФЕВРАЛЯ. Я в другом отряде. Меня собрали с вещами вчера после отбоя. Поднялись на второй этаж, сразу бросилась в глаза чистота — это лучший отряд во всех отношениях. Единственное — помещение для 90 человек маловато, да и запах тот же, что и у нас. Мне тут же дали свободную койку. Рядом - радио, часы. Койка, конечно, ходит ходуном, к тому же она у окна, так что спать слишком светло. Тумбочки и табуретки — одна на двоих.

В этом отряде делают ульи из заготовленного нами леса. Мы норму не выполняем, тут все зарабатывают по 30-50 рублей. Правда, засчитывают только 7 часов

работы, притом, что начинается она в 7.15, а заканчивается — в 20.00.

В этом отряде встретил Костю, мужа Светланы. Когда-то я спас ее от тюрьмы. Она обвинялась в квартирной краже, но я сумел доказать, что она невиновна.

У парня, отморозившего руки в ШИЗО, началась гангрена, ему будут ампутировать пальцы.

8 ФЕВРАЛЯ. Пришли на работу. Цех закрытый, сравнительно тепло, кругом станки, есть даже современные. Мастер обо мне уже слышал. Поскольку у меня нет никакой рабочей специальности, меня поставили разнорабочим.

Сначала я чистил снег под готовые ульи. Потом таскал носилки с опилками на улицу, высыпал их в кучу, другие грузили их на машину. Потом делали рамки, прибивали уголки. Работал с башкиром Сатаровым, ему 60 лет. Посмотрел, сколько увозят отходов на свалку, а ведь все это можно было бы продавать населению, и не расходовать на топку хороший лес.

9 ФЕВРАЛЯ. Из цеха меня выгнали. Начальник Климов так и сказал: «Ты мне здесь не нужен». Видимо, боится, что я и тут что-то разнюхаю. Так что работал на БАМе (здесь это те, кто остался без работы).

Я все-таки разнюхал: тарифная ставка здесь на один улей превышает 40 рублей, на его изготовление уходит больше 6 часов. В среднем цех делает за день 100 штук, на 4 тысячи рублей. Предположим, половина идет на материал, значит, на оплату остается 2 тысячи рублей на отряд. Стало быть, на человека приходится примерно 20 рублей в день, то есть в месяц — 500. А мужики получают максимум по 50. Так что все остальное уходит «налево».

Сегодня в клубе замполит объявил, что те, кто работает по 12-14 часов и не успевает выполнить 8-часовую норму, будут наказаны. В общем, колония выполнила план всего на 102%, так что подарка никто не получит.

Зубного порошка нет уже 5 месяцев, а замполит об этом даже не знает.

11 ФЕВРАЛЯ. Сегодня принимал прокурор по надзору. Я, конечно, пошел к нему на прием. Разговора не получилось. На все мои заявления о произволе, неправильной оплате, хищениях он ответил, что это «несущественно». А о том, что у нас нет зубного порошка и кипятка, он, мол, и так знает.

Получил письмо от мамы.

За январь я заработал 1 рубль 16 копеек: ШИЗО в оплату не идет, а мне вместо 5 суток засчитали 15. Надо написать заявление.

Заходил в санчасть, чтобы проверили, что у меня с глазами. Видел, как зек делает уколы. Шприцы не кипятит, делает всем одним шприцем, только иголки моет в воде. Про глаза мне сказали, что ничем помочь не могут, даже определить, что у меня с ними.

С баней сегодня я «пролетел», надо попробовать попасть в субботу. Простыню заменили, но ее цвет особенно не отличается от той, которая была. Создается впечатление, что их вообще здесь не стирают.

12 ФЕВРАЛЯ. Хохол, забыл его фамилию, начинает делать улей на выставку в Москву. Готовых у нас стоит штук 500, но ни один не соответствует ГОСТу. Еще мужики рассказали, что у нас по штату записано 4 шлифовальщика, работает только один, а «закрывают» за четверых. По бумагам проходит механизированная уборка, делаем же мы все вручную: машина не работает.

13 ФЕВРАЛЯ. Вчера приехала мама. Мне дали сутки. Я взял пропуск, справки, зашел в нашу комнату: две койки, тумбочка и разные мелочи. Мама там была уже с трех часов, успела сварить курицу. Я сразу набросился на еду.

...Маму обыскали, забрали у нее все лекарства, деньги, ручки, переворошили все продукты. С ней была женщина, она пыталась пронести для мужа деньги в заднем проходе, но ее изобличили.

Пока мама здесь, ей нельзя выходить в поселок, даже за хлебом. Она привезла колбасу, шоколад, сгущенное молоко. Все эти продукты запрещены, и если я не съем их во время свидания, ей придется все это везти обратно.

Я ел, а она рассказывала, как следователь читал ей мой дневник, как пугал ее, что я отсюда не выйду. Как жаловалось на меня начальство колонии. Умоляла меня оставить их в покое. А я все ел и ел. У меня заболел живот, но я не мог остановиться. Съел курицу, огромный кусок мяса, выпил пол-литра кофе с молоком, конфеты, шоколад, торт... В 5 утра пошел в туалет и несколько часов не выходил... А потом опять ел и ел. А мама все смотрела на меня.

Туалет тут — дырки на улицу. Маме было очень тяжело, ведь ей уже 70 лет.

В три часа меня вывели. Разрешили взять передачу, раз посылку я так и не получил. Собрали, что могли, едва успел поцеловать ее.

На вахте у меня вытащили из передачи зубную пасту, сгущенку, конфеты. Еле уговорил оставить мне мыло, шарф, зеркальце и рабочие рукавицы. Разрешили лук, чеснок, батон белого хлеба, масло, сыр, немного ирисок — все это мелко изрезали. Кое-как выпросил оставить две пачки сигарет.

В отряде отложил сразу масла, сыра, ирисок и сигарет для «местной власти».

Вечером я сходил на ужин, угостил всех, кого

только мог, осталось еще на три дня. Вот и вся посылка.

16 ФЕВРАЛЯ. Третий день бегаю в туалет. Наверное, это от масла. Хорошо, что оно уже кончается.

Вася Кузьмин, работавший на все 200%, получил деньги только за 40%. С горя попал в санчасть одновременно с грыжей, язвой и легкими.

Дед, который ходит к нам из ОТК, — бывший полицай; начальник склада — тоже, их после войны выслали сюда, так они тут обосновались, командуют теперь в лагере. Удивительно, как бывает в жизни.

19 ФЕВРАЛЯ. Сегодня нас собрали в ПВР и объявили, что мы плохо работаем, но подарки нам все-таки дадут. Давали по пять пачек чая, по три пачки папирос «Любительские» и по маленькой банке паштета. Получили все, кроме меня, поскольку я пришел из другого отряда. Мужики были счастливы. А я сказал отряднику и мастеру, что они преступники и воры. Чем это закончится, я не знаю, но, по крайней мере, я наконец высказался.

21 ФЕВРАЛЯ. Сегодня по большому блату достал полбанки зубного порошка.

«Бугор» сказал, что я работаю до 1-го числа, а там мне найдут другую работу.

У нас в бригаде есть человек, уже пожилой, был раньше бригадиром, а сейчас работает на склейке. Он в свое время предлагал руководству делать из опилок и глины кирпичи, все рассчитал, прибыль должна была пойти уже через месяц. Но его с этим рацпредложением выгнали из бригадиров. Теперь он говорит только: «Был бы Сталин жив, расстрелял бы их за это разбазаривание!»

Да, есть в этих местах люди, которые на свободе

знают только рюмку с водкой, а здесь у них открываются таланты.

23 ФЕВРАЛЯ. Сегодня мужской праздник. Работали нормально, много досок идет с браком, но это вина не наша — такой лес привезли.

Ничего праздничного не было.

25 ФЕВРАЛЯ. Пришло письмо от мамы. Пишет, что забрала мою машину.

Меня ставят сторожем на склад, подальше от людей. Придется торчать там с 5 вечера до 8 утра.

Отрядник сегодня вызвал Серегу, пугал его ШИ-ЗО, грозил, что пострижет его и тот поедет домой лысым. Оказывается, Серега написал в газету критическую статью о нашем санитарном состоянии.

Вызывали в штаб. Женщина-лейтенант предложила мне подписать распределительный бланк, будто я после освобождения хочу жить в Караганде — дескать, в Москву мне теперь нельзя. Я отказался. Вернулся к себе и написал письмо в Моссовет Сайкину, чтобы ответили, имею я право жить в Москве или нет. Из-за этого получилось, что два письма, которые мне разрешено писать в месяц, я адресовал в газету и в Моссовет, а на родных ничего не осталось, придется ждать марта.

Мой живот не успокаивается, постоянно выбегаю на улицу. Видимо, это все-таки из-за повидла. Оно плохое, давно списанное, на нем дата изготовления - 1985 год. Серега рассказывал, как им продавали в ларьке списанные конфеты. Половину продали, а остальное скормили свиньям.

Отрядник вчера заявил литовцам: «Хватит «чирикать» по-своему, вы живете в России, говорить только по-русски, иначе — ШИЗО!»

Сегодня у нас банный день, пора идти.

27 ФЕВРАЛЯ. Серегу все-таки упекли за статью. Но не в ШИЗО, а в «каменный мешок». Это темная холодная бетонная комната с высоким порогом. Когда человек в нее заходит, он обязательно спотыкается и падает. Серега разбил руку. Телогрейку отнимают, чтобы было холодно. И не кормят.

Вечером Серегу перевели в ШИЗО, 5 суток дали. Такого поворота мы все-таки не ожидали: Серега активист, висит на доске почета и т.д. Сейчас его постригут налысо, а он ведь через неделю освобождается.

Вообще сегодня день пополнения изолятора. У Маматова в бандероли нашли 50 рублей, их забрали «в пользу государства», бандероль отправили назад, а ему показали постановление на 15 суток с переводом на полтора месяца в ПКТ (помещение крытого типа: камера как в тюрьме, служит для наказания, до 6 месяцев). Еще посадили парня, у него в руках лопнула бракованная пила. Слава Богу, никто не пострадал. Непонятно только, почему наказывают не мастера, который распоряжается выдавать нам бракованные пилы.

29 ФЕВРАЛЯ. Последний день зимы — год-то високосный!

Сегодня в завтраке мне попался маленький кусочек тушенки!

Работали на станке. Это надо видеть: вылетают щепки, которые могут не то, что глаз выбить — вообще убить. Хорошо еще, что все летит в сторону. Потом опять колотили рамки.

Завтра иду в ночь, сторожем. Значит, телевизор сегодня смотрю в последний раз. Кроме обязанностей сторожа на мне еще снег и изредка подмести раздевалку.

1 МАРТА — НАЧАЛАСЬ ВЕСНА!

Все ушли на работу, мы втроем — со вторым сто-

рожем и Игорем Гриневым (его должны куда-то везти: во время флюорографии что-то в легких обнаружили). У нас ждут комиссию по санитарному состоянию благодаря Серегиной статье. Так что целый день мыли плинтуса, тумбочки, полы.

Днем немного поспал. Снилась еда. Потом читал газеты. Пишут о «Памяти», о Прибалтике. О Нагорном Карабахе — ни слова.

Пришел на работу. Наши уже ушли, все открыто. Только Климов осматривал ульи и давал мне наставления.

Я помыл пол, подмел, выкинул, что не нужно. Простирнул носовые платки, носки, портянки. Пришла новая смена.

Саша Панасюк сломал средний палец на руке — он руку сунул в станок. Мужики прибежали ко мне за тряпкой, но она, оказалось, не нужна. Аптечки на складе нет, телефона тоже. Мы с ребятами помогли ему надеть штаны, намотать портянки, и начсмены повел его в санчасть.

Мой первый день работы на новом месте начался сЧП.

2 МАРТА. Половина десятого утра. Я уже в постели. Смена закончилась спокойно. Я посчитал все ульи, их 1744, они не реализованы, откуда же тогда взяться зарплате? Утром еще кое-что убрал, а в полдевятого нас вывели, обыск: потом столовая — все как обычно, только нет строя и очень спокойно.

Панасюк в отряде, швы ему вчера накладывал зек.

4 МАРТА. 15.30, я уже проснулся. Спал плохо - все кто-то ходит, разговаривает. Да и времени на сон получается всего 6 часов.

Вчера меня «сдали» отряднику — считал ульи и лес. «Бугор» сразу насторожился, начал спрашивать, кем я до тюрьмы работал. Как только узнал, что до

тюрьмы я работал инспектором уголовного розыска... В общем, к ульям больше не подойду.

Зато все перестирал. Мужики надо мной смеются. А я радуюсь, теперь у меня чистая одежда и все белье.

Между начальником цеха и отрядником началась война. Дело в том, что позавчера мужики для детей отрядника сделали маленький трактор. Получилось -просто прелесть! С рулем, сам выгружает, такие можно делать на продажу. А начальник цеха взял и сжег его.

Главная новость — меня поставили на дополнительное питание. Будут выдавать дополнительно хлеб, и в обед к первому — кашу. Все это очень странно, потому что сторожей никогда так не кормили. Вычитать за еду у меня будут больше. Хотя, как высчитывают, и так непонятно: например, у Кости — 23 рубля, у Сани — 30, еще у кого-то 25, а ели все одно и то же.

Серега завтра освобождается.

У меня кончился зубной порошок, не знаю, как теперь буду.

5 МАРТА. Два часа дня, но все не сплю: рядом прапорщик делает обыск, у него уже полный пакет ножичков, кипятильников — все это запрещено. У меня вчера при обыске чуть не отняли кусочек наждачной бумаги, которой подпиливал ногти: здесь стричь их нечем, приходится обкусывать, а потом зачищать наждаком.

Сегодня мне осталось ровно два месяца. Завтра буду уже считать ОДИН месяц и 29 дней. Сейчас пойду соберу свои железки и позанимаюсь. Сегодня ночной смены нет, поэтому можно сделать зарядку, чтобы никто не увидел, а то - ШИЗО. Надо еще как-то подремать, завтра хочу сходить в кино на утренний сеанс, да и телевизор хочется посмотреть.

7 МАРТА. Спал хорошо, снилась пшеница, ее пололи, а она превращалась в доски.

Хочу попросить отрядника принести мне зубного порошка. Если откажется, напишу заявление «хозяину», чтобы он сам принес. Самое обидное, что этот зубной порошок здесь никому, кроме меня, не нужен.

Дополнительную пайку решил отдавать, надо сокращать рацион.

8 МАРТА. Мысленно поздравил маму, сестру с женским праздником, пожелал им всего-всего. Больше мне поздравлять некого, в женщинах я уже раз очаровался.

Половина восьмого, с минуты на минуту придет бригада, сегодня рабочий день. А я пойду спать, вечером опять на работу.

У ворот плакала какая-то женщина лет 60. Ребята говорят, что ее лишили свидания с сыном за то, что она привезла ему что-то запрещенное. Второй день стоит она у ворот, когда его ведут на работу, и плачет.

Еще встретил Васю Кузьмина. Он болеет, но его так никуда и не переводят. Диету не дают. Конь-голова свирепствует.

Говорят, что на обед дают по куску жареной рыбы, вот и весь праздник.

10 МАРТА. Сегодня Климов спросил меня: «Что, мемуары пишешь?» Я ответил, что пишу. Он: «И про меня тоже?» Я: «Конечно». Он: «Ну, давай вместе почитаем, там у тебя такая толстая тетрадь». Я просто опешил, про общую тетрадь здесь никто не знал. Значит, на меня пришли бумаги по запросу, в том числе и о записях. Теперь можно ждать всего. Про тетрадь я сказал Климову, что передал ее с Серегой на свободу.

Перед выгрузкой бункера в цех влетел ДПНК Бе-

лов, весь взъерошенный, кричит: «Обшарьте все углы, нет человека из 15-й бригады! Если через два часа не найдется — будем включать «тревогу»!» «Тревога» — это когда всех выгоняют на улицу, травят собаками, избивают, все вещи из секций выбрасывают на улицу... Слава Богу, парня этого нашли. Почки ему отобьют уж наверняка.

Разговорился с мужиками из 3-й бригады. Работают на пилах по 12 часов — как говорит «хозяин», «по желанию». Пилы допотопные, постоянно застревают, чуть только туда набьется щепок. Один малый в 1985 году полез убрать лишние деревяшки, а кто-то пилу включил, его разрезало на куски, и все это попадало в бункер. Мужики потом чистили.

Написал заявление начальнику: кругом висят плакаты о личной гигиене, а зубного порошка нет уже полгода.

11 МАРТА. Моего соседа по койке забрали в сан часть со своим матрацем: мест нет, его положили на пол. А у меня температура и кашель, но в санчасть я не пойду, попробую вылечиться сам.

«Бугор» объявил, что вчера на дровскладе убили человека — ударили топором по голове. Там из ШИ-ЗО работали. Нашли тоже, куда их ставить.

Слушал мужиков: недавно во время госприемки браковщик ходил и ставил на непригодных ульях крестики мелом, следом за ним шел пожилой мастер и стирал их со словами: «Ничего, и так пойдет!»

12 МАРТА. Была интересная ночная смена. Мужики говорят, что тот парень из ШИЗО остался жив. В санчасти началась война: одна из фельдшериц пере спала с начальником санчасти, об этом узнал ее муж, начальник уголовного розыска, и устроил у начальника санчасти обыск.

У меня вчера сняли ремни с ульев, за которые я

отвечаю. Причем, когда я сдавал смену, все было на месте. Климов сделал мне предупреждение. Сегодня мужики говорят, что доподлинно знают, что это дело рук «бугра». Я и сам так думаю, он обожает интриги.

15 МАРТА. Сегодня начальник отряда заставил меня снять телогрейку: мол, на каком основании у меня пришит воротник? Понес мой воротник начальнику режима.

Потом Климов застал меня лежащим с закрытыми глазами на рабочем месте. Обещал меня снять за «неоправданное доверие». В общем, началось.

Пришли копии моего приговора суда и определения. Меня вызвал отрядник, интересовался, чем я собираюсь заниматься после освобождения. Не хочу ли я вернуться в МУР? Я ответил, что займусь надзором над ИТУ (исправительно-трудовое учреждение).

16 МАРТА. Мне записали два нарушения: невыполнение указания начальника отряда и нарушение формы одежды. За это меня лишают ларька. Лучше бы в ШИЗО посадили до конца срока.

Свой воротник я пока не отпарываю, хочу все-таки показать его начальнику — что он скажет. Просто из принципа.

Все готовятся к какой-то проверке. Обыски, уборки. На ужин даже жареную рыбу дали.

17 МАРТА. Дневники с 17 по 23 марта были найдены во время обыска и изъяты. В те дни я написал прокурору по надзору о хищении продукции и все, что мне удалось выяснить о махинациях с расчетами. Конечно, это письмо к нему не попало.

23 МАРТА. Меня вызвали в штаб. Мне объявили, что я водворяюсь в изолятор. Дескать, со мной «пытались по-человечески», поставили на хорошее

место, дали дополнительное питание, а я все равно продолжаю лезть не в свое дело и пишу дурацкие письма. Так что другого выхода у них нет. Я тут же объявил голодовку и отказался от работы. За это, «не отходя от кассы», я получил еще 15 суток. Итого -30 дней ШИЗО, а до освобождения мне осталось всего 44. Там же от меня потребовали объяснительную насчет голодовки и работы. Пока их читали, я потихоньку выкрутил под столом стержень. Этот стержень мне удалось пронести в камеру.

ШИЗО

Эти записи я вел прямо на одежде, бумага в ШИЗО запрещена. Поскольку одежду там не меняют, я не снимал ее с себя все эти 30, а потом и еще 15 дней изолятора. Поэтому записи сохранились плохо. Это то, что мне удалось разобрать.

РУБАШКА. Правый рукав.

28 МАРТА. Сижу в одиночке, но все, что происходит в ШИЗО, мне хорошо слышно.

Опять голодаю. Кое-как добился врача. Давление 170/100, температура 35. Нет сил вынести парашу. (Туалет в камере — это прямоугольное чугунное ведро. Утром его нужно тащить в конец коридора, опорожнять, а потом нести обратно.)

Левый рукав.

5 АПРЕЛЯ. Вчера вместо кипятка давали холодную воду. Пришли «разбираться». Я заявил, что нам недодают хлеба. Сегодня пришли с весами, взвесили, оказалось, что у нас от каждого куска крадут по 100 граммов. Я поздравил себя с победой.

Грудь.

Косарев опять в наручниках — отказался работать. Наручники застегивают до крови, Косарь кричал и молил о пощаде.

После отбоя кто-то стучал в правом крыле изолятора — наверное, было плохо. Дежурный орал: «Да пусть сдохнет, если стучит, пидораст!»

В ШИЗО привели Мельника, он зашил себе рот в знак протеста, дали 15 суток.

Еда, как обычно, — хлеб и вода. Почти не сплю: нары — три доски, ни матраца, ни простыни, ни подушки. Очень холодно...

Живот.

Камера метр на метр. Рассчитана на четверых, я сижу пока один. Кажется, я скоро сойду с ума: шаг вперед, шаг назад, шаг вперед, шаг назад — и больше ничего...

Я вчера долго думал о жизни. Если бы в таких условиях человек осознавал себя личностью, а на свободе ему была бы оказана помощь, многие не совершали бы повторных преступлений.

Спина.

9 АПРЕЛЯ. В зоне субботник.

...Пытали Степахина. Он кричал, потом была какая-то суматоха. Кажется, он умер. Но точно не знаю.

БРЮКИ.

Меня подстригли. Ведь после водворения прошло уже 17 суток. Волосы успели вырасти всего на какие-то сотые миллиметра, но все равно побрили наголо. А ведь я скоро освобождаюсь.

Мои дневники перешли на штаны. Сейчас 14.15, приходил начальник спецчасти, принес ответ, что мне нельзя вернуться в Москву. Вот так, была v меня

жилплощадь, а теперь нет. Вернулся в камеру расстроенный. Даже не заметил, как съел весь хлеб. Говорю себе: «Не унывай, будет и на твоей улице праздник!»

10 АПРЕЛЯ. 1 утра. У меня день рождения, мне 32 года. Спал, как обычно, плохо: всю ночь опять над кем-то издевались, слышались стоны, вопли. Сильно болит голова.

Я попросил позвать ДПНК, думал, может, мне в честь дня рождения разрешат откинуть нары днем или по зоне немножко походить. Но, разумеется, он ответил: «Не положено».

До освобождения мне осталось всего 25 суток. Еще 12 дней — в одиночке. Хотя могут и до конца продержать.

Только что закончил свой «праздничный» обед - хлеб и вода. Погода на улице изумительная. Солнце и ветер — это мой характер. Ладно, пора заканчивать: сегодня заступает прапор, он к камере на цыпочках подбирается. Недавно застукал парней в соседней камере — они на полу лежали, — накинул им еще сутки за нарушение режима.

В коридоре шум: пришел новый этап, человек 30.

11 АПРЕЛЯ. Ночью опять выпал снег. Очень холодно. Прапорщики что-то жарят. Запах невыносимый и страшно хочется есть.

12     АПРЕЛЯ. Сегодня впервые за 20 дней дали горячую воду. У меня тут же, после пары глотков, заболел живот.

13     АПРЕЛЯ. Обед — вода, хлеб, утром была соль. Сегодня много отказников. Всех посадили в холодную камеру.

Привели еще грузина, он требует бумагу — напи-

сать, что он только из больницы, а его посылают на тяжелые работы. Ну, его быстро сломают.

Жаль, что нет учебников. Вот где надо язык учить.

Мне осталось 9 суток...

15 АПРЕЛЯ. Время 11 часов. Мне очень плохо. С 2 ночи болит живот. Наверное, это от грязи: я вчера собрал все крошки. Просил врача, глоток чая, но из ответа понял, что ничего просить не надо.

Грузин, его фамилия Каджая, тоже требует врача. Прапор его материт, а потом натягивает ему на руки и на ноги наручники. Тот через некоторое время начинает вопить. Прапор ждет, пока у грузина посинеют конечности, и говорит: «Ну что, сука, успокоился?» А потом, когда тот уже и орать не может, снимает. И так по нескольку раз в день.

Я сделал себе «туалетную бумагу» из тряпок, которые нам каждый день приносят для мытья пола. Отрывал кусочек, сушил и рвал на небольшие «листочки».

Завтра последняя моя баня здесь. Но я, наверное, не пойду. Толку от нее никакого, только еще хуже становится.

16 АПРЕЛЯ. С утра орали на повара за то, что у баланды появился цвет супа. Парень оправдывался: мол, бросил всего-то две гнилые свеклы.

В баню все-таки пошел. Там познакомился с грузином. Его зовут Тамаз. Он сидит в ШИЗО с 16 января. Оказывается, его подвешивают в наручниках. У мужика туберкулез. Был пару дней в лазарете, и сразу опять сюда.

Отказников из 11-й камеры «морозят» — специально открывают дверь камеры, чтобы был сквозняк. Они вчера переговаривались с ребятами из 9-й камеры.

Да, в бане грузин отказался бриться тупой бритвой, сейчас его побрили насильно, в коридоре кри-

чат, что надо вытереть кровь. Дали ему еще 15 суток.

17 АПРЕЛЯ. Тамаз просил врача, просил открыть нары, ему совсем плохо. Ему сказали, что он здоров, а врач скажет то, что ему будет приказано.

У Никитина из 10-й камеры был приступ эпилепсии. Мужики кричат: «Врача!». Прапор орет: «Да х... с ним!» Наконец пришел ДПНК, вызвал фельдшера.

У меня болит горло...

18 АПРЕЛЯ. В камере совсем холодно, не топят, а на улице снег.

Утром потерял стержень, насилу нашел. Расстроился оттого, что носки совсем порвались, я почти босиком. Утешает одно — осталось 4 дня. А потом оставлю свою традиционную подпись: «Мужики, боритесь за свои права!»

Мне уже, честно говоря, тяжело. 25 суток одиночки, да еще перед свободой.

19 АПРЕЛЯ. Утром меня вызвали в штаб. Там начальник колонии Пашков и его зам. по политике Голованов провели со мной беседу. Подняли все мои жалобы, достали сфабрикованное заявление, объяснение какого-то Царегородцева, которого я будто бы науськал писать жалобу, и пригрозили все это отправить прокурору. Освобождение мое закрыть, и засадить меня за клевету. Говорили что-то о КГБ, видимо, с ними все уже согласовано.

20 АПРЕЛЯ. На проверке ДПНК спросил меня: «Ну что, борец х..., ты еще тут?» Это он к тому, что после моих выступлений в умывальнике повесили полотенца и даже разрешили умываться во время выноса параши.

Сейчас 2 часа дня. До обеда ко мне приходил капитан Котов из политотдела управления. Дела такие:

Серега, как только вышел на свободу, отправил в ЦК телеграмму. Она, конечно, пришла обратно, и вот кто-то должен со мной побеседовать. Я рассказал ему все, что здесь видел и слышал, как попал в изолятор. Телеграммой поручено заняться заместителю политотдела Зайкову, он придет ко мне в пятницу.

Из-за этой беседы я «пролетел» с водой. Ужасно хочу есть. На столе лежит мой кусок хлеба, но трогать его нельзя. В нем я прячу свой стержень.

23 АПРЕЛЯ. Зайков так и не пришел. Мне объявили еще 15 суток за голодовку 1 апреля. Надо быть осторожней, могут и убить, такие случаи бывали.

Писать больше не на чем, на моей одежде не осталось ни одного чистого места.

Буду писать на своей «туалетной бумаге».

ТРЯПОЧКИ...

Каждую тряпочку я исписывал с обеих сторон, и как бы подшивал к штанам между ног: это место почти не обыскивают. Так мне удалось сохранить их все.

23 АПРЕЛЯ. Приходил Пашков, сказал, что меня не выпустят. И возможно даже, я вообще не освобожусь. На меня собирают материал по клевете. Эту ситуацию я создал себе сам. Не выступал бы, все было бы нормально. Прямо так и сказал.

После обеда я все-таки добился врача. Ко мне пришел сам начальник медицинской части капитан Ваша. Осмотрел меня, сказал, что со зрением не успеем — очки надо ждать 4-5 месяцев. А с почками нужно сдавать анализы, но пока я в ШИЗО, это невозможно.

Ладно, главное взять себя в руки, не раскисать, делать зарядку, ведь прожил же я как-то 30 дней. Опять была баня. Меня повели первым и дали

нормально времени. Станок, конечно, был тупым, да и подстригли меня опять, но все равно помылся сегодня хорошо. Прапорщик сказал, что меня сгубил мой язык. Стало быть, они все знают, что я за правду страдаю. После бани я совершил проступок, украл бутерброд у прапорщика. В первый раз за месяц я почувствовал сытость! Пропажа скоро обнаружилась, но бить меня не стали, просто махнули рукой.

24 АПРЕЛЯ. Вчера ДПНК весь вечер издевательски меня подкалывал: дескать, дописался, остался перед освобождением без волос, да еще с надзором. Значит, на свободе я буду под надзором, то есть я обязательно должен быть дома с 9 вечера до 7 утра. Если я нарушу этот «комендантский час», получу новый срок.

Никитину дали еще 5 суток, он отказался идти на работу из-за своей эпилепсии.

Какой-то астматик просит свой баллочник: воздуха не хватает. Ему говорят, что его сюда никто не звал, баллончика не дали.

25 АПРЕЛЯ. Отказникам налили на пол воды, что бы никто не лежал на полу.

Меня вызывали к фельдшеру, дали каких-то таблеток.

Сейчас 9 вечера. Жду, когда откинут нары, чтобы лечь спать. Сегодня прапор застукал меня, когда я лежал на столе. Вообще день прошел тяжело. Весь хлеб съел уже в два часа. Чтобы как-то отвлечься, штопал носки. Делал обгоревшей спичкой дырочки, просовывал туда тонкие тряпочки и связывал между собой. Вроде бы заштопались. Теперь хоть теплее будет.

Чувствую себя очень плохо. Может, вместо таблеток мне дают какую-нибудь дрянь? Так ведь бывает. Надо завтра не пить их. Хотя они заставляют откры-

вать рот, показать язык, смотрят, куда я их...

В соседней камере кто-то рассказывал, как работал на бесконвойке, ездил отделывать кому-то из начальства квартиру. За «услугу» ему давали пачку чая.

26 АПРЕЛЯ. Спал плохо. Но впервые были открыты обе стороны нар, и я спал прямо у трубы. Я обнял ее, и было тепло. Снился дом, еда, постель.

Утром Морозяку не хватило хлеба. Прапор орет: «С такой мордой ты не сдохнешь!» А парню целый день катать баллоны по 50-100 кг.

Таблетку пить не стал — спрятал под языком, трюк прошел.

Смирнова гонят на работу. Мужик 7 дней голодал, воду только пил. Прапора над ним смеются: тоже, мол, советский Хайдер.

27 АПРЕЛЯ. После отбоя пришел Пашков, давал сутки, подписывал постановления.

Прапора говорили о том, что за зубной пастой в поселке народ в магазине убивался. Одеколона уже два года нет.

У Никитина снова был приступ. Врач пришел только к вечеру. Мужики сами его держали. Только парень пришел в себя, прапор ему: «Ну что, остыл?» А ведь человек умереть мог.

В 8 вечера была «плановая проверка заключенных медицинским персоналом». Смотрели нас две женщины. Мне сказали сразу: у тебя освобождение 6 мая, там все и вылечишь. Даже давление никому не померили.

28 АПРЕЛЯ. Меня вызывали отрядник Астарханов и опер Беляев. «Ну что, — говорят, — понял, что у нас за воспитательная система? Захотим, навсегда тебя здесь оставим». Потом меня вызвал капитан Ваша, я показал ему свое обшелушенное тело. Спросил

про Смирнова — может ли человек, голодавший неделю, быть трудоспособным. Он ответил, что приказ МВД запрещает насильно кормить и давать диагноз «нездоров ввиду голодовки», поэтому все вполне законно.

Нам заварили все кормушки, еду будут давать через двери.

29 АПРЕЛЯ. Осталась неделя. Попробовал сегодня запеть. Прибежал прапор, велел заткнуться, а то на ручники наденет.

Записи на рубашке совсем затерлись. Жалко будет, если мне не удастся их потом разобрать.

Глаза у меня постепенно проходят. Я их мою мочой. Мне посоветовал один парень в бане.

Очень хочется пить, но воду дадут только в 7 часов.

Была плановая проверка: Пашков, Голованов и подполковник Иванов из управления. Ко мне даже не зашли. Пашков дал указание вернуть кормушки.

30 АПРЕЛЯ. Завтра праздник и «голодный» день. Так что я решил сэкономить немного хлеба. Хожу по камере шаг вперед, шаг назад, смотрю на хлеб и говорю себе: «Нельзя». Из десен снова пошла кровь. Нужна хотя бы маленькая луковица. Вспоминаю тюремный овес: с каким удовольствием я бы сейчас его съел!

1 МАЯ. Пока все как всегда. Съел свой вчерашний хлеб с водой. Поздравил мысленно всех борцов за мир. Ко мне пришли гости: крысы проели пол, и одна сидит у меня. Тоже есть хочет, но у меня ничего для нее нет.

3 МАЯ. Вчера не мог писать — все время кто-то смотрел.

До обеда ко мне бросили того самого Смирнова. У него 19 дней голодовки. Требование одно — увидеть прокурора. Я убедил его голодовку снять, ведь все равно ничего не добьется, а здоровья больше не будет. Сегодня его выгнали на работу. Так что у меня есть возможность писать.

Смирнов сам с Урала. Борец за правду. У него были свидетельские документы того, чем занимались власть и органы. В конце концов его самого упекли на 8 лет за клевету, хищение и взятку. Понятно, что дело было сфабриковано. Сидит с 1983 года. Сейчас надеется на «новые веяния». У него это уже четвертая колония. Как и я, он пишет жалобы, требует справедливости, вскрывает воровство, убийства, наркоманию (он сидел в Казахстане и Узбекистане). Вот его и переводят с одного места на другое. Интересный человек. Думаю, он говорил искренне. Спали с ним на одних нарах, наверху, а то внизу очень холодно. Устроились кое-как валетом и всю ночь проговорили.

После обеда у нас морили клопов — запах просто кошмарный. Забрали все вещи на прожарку (молю Бога, чтобы не обнаружили мои записи) и погнали в баню.

Умер Колесников, за это сняли начальника медсанчасти. У Колесникова был туберкулез, а над ним здесь издевались. Нашли крайнего — медицину.

Камера вся залита морилкой. Даже хлеб мой облили. Невозможно дышать, даже глаза режет, невозможно ходить. Попросил у них тряпку, не дали. Зато записи не нашли.

Вместо Смирнова мне после работы привели Арарата Мусайлова из 8-го отряда. Он работает, поэтому ему положена пища. Он меня угостил, и я ел кашу. Он получил 13 лет. Его тоже прессуют. От меня его увели быстро, в 11-ю камеру. Пашков дал ему еще сутки за плохую работу.

ПОСЛЕДНЯЯ ТРЯПОЧКА.

4 МАЯ. На проверке мне сказали, что завтра я отправляюсь на пересылку. Последняя ночь здесь, даже не верится.

В одной из камер упал дед, 50 лет. Водили его в санчасть, но вернули быстро: мол, упал и все.

У нас в камерах 3-4 градуса тепла, а на улице - 7-8.

20 часов. Деду опять плохо, но нары ему открывать не разрешают.

Все не верю: неужели это последняя ночь в кошмаре штрафного изолятора?

5 МАЯ. Утром ДПНК сказал, что меня уведут в 14 часов. Пишу последний раз, всего доброго всем та ким, как я, и скорой свободы. Я прячу последние записи. Главное, не забыть хлеб, где я спрятал стер жень, соль, а больше ничего и нет.

ЗДРАВСТВУЙ, СВОБОДА!

5 МАЯ. Вышли на улицу. Тепло. Я иду, шатаюсь, в голове все кружится. Пришли в отряд. Все мои веши перерыты, записей нет. Обидно, колоссальный труд, но у меня есть моя голова.

В штабе уже был готов мой баул с вещами. Я написал расписку, а посмотреть, все ли на месте, уже не успел.

По дороге на пересылку я съел весь хлеб. Пришли, обыск, потом — камера, просторная, метра 3-4. Плохо только, что здесь нет туалета (выводят 3 раза в день), нет воды, как в ШИЗО. В таких сидят все освобождающиеся. Поезд будет в 23 часа, а пока меня повели фотографироваться. Мужики относятся по-человечески.

Сейчас 22 часа. Только что выпустили сегодняшних ребят. Выпускают специально так поздно, чтобы в магазин не успели.

Очень хочется в туалет, но не выводят ни в какую, говорят: «Терпи, а если не вытерпишь, убирать будешь сам».

Холод невыносимый. Мое ШИЗО по сравнению с этой камерой — просто Ташкент. Нос у меня уже заложен.

6 МАЯ. 6 утра. Наконец сводили в туалет. Вещи мне отдадут только перед баней, в два часа.

На завтрак была пшенная каша на воде с сахаром.

Потом меня вызвали, капитан Сурков ознакомил меня с постановлением о надзоре. Не позднее 10-го числа я должен быть в Караганде. Если не прибуду, то буду привлечен к уголовной ответственности. На постановлении — санкция прокурора, виза заседания наблюдательной комиссии от сегодняшнего числа - в общем, все у них готово.

Разобрался с вещами. Нет писем от сестры, от Виктора. Нет тетради, куда я записывал, когда и кому отправлял заявления. Забрали все, что я писал о работе в колонии.

После бани переоделся в гражданские вещи. Запах у них не очень приятный, но все-таки лучше специфического зековского аромата. Почистил зубы (у меня как раз оставалось немного пасты), на многих зубах отлетела эмаль, ужасно больно. Потом долго смотрел на себя в зеркало бритвы. Выгляжу ужасно.

На ужин съел овсяную кашу. Но все равно чувствую постоянный голод.

Осталось три часа. Не знаю, как их прожить, наверное, быстрее шли полтора года, чем эти последние часы.

Принесли бандероль, которую мне не отдали в колонии. Сейчас я ем печенье, ириски, настроение поднялось — до Москвы доеду.

ДО СВОБОДЫ ОСТАЛСЯ ЧАС...

ЭПИЛОГ

Я ПРИЕХАЛ в Москву. Полки в магазинах опустели, зато кругом появились кооперативы и платные туалеты.

Жил по знакомым, зарабатывал извозом. Через четыре месяца ценой невероятных усилий мне удалось добиться восстановления прописки в моей собственной квартире. Кроме прописки пришлось восстанавливать трудовую книжку и военный билет. Все эти документы были подшиты к делу. Пока я ходил по московским инстанциям, меня искали в Караганде. Мама получала письменные предупреждения о том, что меня ждет новый срок за нарушение положения о надзоре.

Навестил своего судью, Веснина. Он меня не узнал. Игоря, с которым мы вместе сидели в «Матросской», в конце концов, признали невиновным. Его восстановили на работе, выплатили какие-то деньги и с почетом проводили на пенсию. Виновных в том, что три года были вычеркнуты из его жизни, конечно, не оказалось. Спустя несколько лет я ему позвонил. Он меня не узнал. Я прочитал его новогодние стихи, которые он написал в «Матросской» тюрьме. Он сказал: «Наверное, это Бердяев». И тогда я понял, что забыть можно все.

Валерка, водитель с базы Совмина, отсидел 1,5 года.

Из-за того, что в моем отделении милиции читали мои дневники и были очень «обижены», меня постоянно проверяли на все преступления, которые совершались в нашем районе, и часто беспокоили. Так что я обменял квартиру и переехал в другой район.

Работал в кооперативе, много ездил по стране. И искал пути выезда за границу. В конце 1989 года я

получил приглашение в Венгрию.

7 ЯНВАРЯ 1990 ГОДА. Мой самолет летит в Венгрию. Потом думаю побывать в других странах, пожить на Западе, посмотреть жизнь наяву.

Очень боюсь за провоз брильянтов, но венгры сказали, что на Запад без них не попасть. Вот, пожалуй, и все. С собой беру только матрешку, даже трусов и носков не взял. Начинать новую жизнь надо с новыми вещами!

Мне 33 года, возраст Христа, и я решил: будь что будет!