Тихонов Михаил Андреевич. Родился в 1913 г. в селе Ильинка Кузнецкого района, закончил педтехникум в Кузнецке по специальности «Учитель младших классов». Арестован 1 ноября 1937 г. Осужден на 10 лет ИТЛ. Реабилитирован в 1957 г.

Этот вечер я не забуду до самой смерти. Резкий стук в дверь заставил вздрогнуть моего трехмесячного сына. В проеме распахнутой настежь двери стояли трое. Помню, как испугалась, побледнела и залепетала жена: «А что? Что он наблудничал? Вы куда его?» «Разберемся, отпустим», — последовал ответ.

Начался обыск. Что искали они среди тетрадок по математике — мне неведомо. Ничего не нашли, однако же приказали взять полотенце, мыло, и по безлюдным улицам поселка повели на трамвай. Я уже догадался о месте своего будущего обитания.

Подвальное помещение Первого дома по ул. Энтузиастов, куда меня втолкнули и вмяли внутрь дверью, было битком набито молодыми и старыми мужчинами. Я огляделся. У многих по щекам текли слезы. Потрясенные случившимся, они молча плакали.

В октябрьские праздники состоялся первый допрос. В полупустой комнате два следователя обрушили на меня массу вопросов. Ошеломило то, что вопросы повторялись по нескольку раз и были короткие, как выстрелы.

— Где родители?

— В Ильинке.

— Правду, правду говорите!

— Вас трое в семье?

— С кем дружите?

— С коллективом в школе.

— Не надо говорить «с коллективом». Называйте фамилии.

— Не двигаться с места, стоять!

Я не мог понять, что эти двое от меня хотят. И от этого они ярились еще больше. Вся эта предыстория закончилась тем, что я, устав от стояния на ногах, от мата, брани, которыми щедро пересыпался каждый вопрос, на третий вечер подписал какие-то бумаги. Оказалось, меня обвинили в антисоветской агитации и пропаганде.

В один из морозных дней меня перевезли в Старокузнецкую тюрьму. Огляделся я кругом, двор был огорожен высоким забором с плотно пригнанными друг к другу досками. Засадили меня в недостроенную баню без окон. Сквозь набросанные на потолок жерди утром проникал свет, а ночью видны были звезды.

На дворе стоял ноябрь — начало зимы. Сибирские зимы полны неожиданностей. В том году ноябрь одарил нас холодной погодой. Сквозь щели задувал ветер. От холода вся толпа находилась в постоянном движении. У людей, особенно пожилых, пухли ноги. Я смотрел на этих пожилых людей, и жалость разрывала сердце. Старался отвлечь себя мыслями о своем селе Ильинка, в котором родился, вспоминал реку Кондому с ее тихим течением. О родителях и их состоянии я даже боялся думать. Все так хорошо начиналось в моей жизни: окончил школу, поступил в педагогический техникум, что в Старокузнецке (он был расположен через дорогу от винзавода, наискосок). Начальная школа, куда я был направлен после окончания педтехникума, — мое самое приятное воспоминание. Я с радостью бежал по утрам на уроки в 43-ю школу Куйбышевского р-на, размещавшуюся в двухэтажном засыпном домишке. Мы, учителя, жили рядом со школой, в точно таком же засыпном доме. Школа эта была организована для спецпереселенцев, и в моем третьем классе сидели переростки по 16—17 лет. Родители, приходившие в школу, отличались молчаливостью и были неулыбчивы.

Мои ухищрения с уходом в прошлое прерывались привозом и раздачей пищи. Бочку с отрубями, разведенными водой, арестованные брали штурмом. Раздатчик пищи черпаком на длинной ручке бил по головам, устанавливая свой порядок. В ход вместо тарелок шли шапки, калоши, ржавые банки.

Каждую ночь подводами вывозили мертвых. Умирали больше пожилые — от расстройства, недоедания, потрясения. В бане, месте нашего обитания, стояла звенящая тишина. Никто ни с кем не разговаривал, друг на друга не смотрели, лишь иногда тишину разрывал вдруг короткий всхлип или плач.

Через полторы недели моей отсидки в тюрьме собрали колонну человек 700 и пешком повели к вокзалу. Колонна тянулась от моста до «Коммунара». Сквозь приклады часовых смело прорывались женщины, выкрикивая имена мужей. Прорывались с узелками, пытались отдать одежду. Смело вели себя женщины. Я был одет в зимнее пальто, фуражку, ботинки с калошами. Когда меня уводили, жена сказала: «Одень, Миша, калоши, может, хоть ноги не намочишь».

...Трудная была дорога до ст. Известковой. Не было жилья. Правда, стояли вагоны с теплушками. В них заселили тех, что послабее.

Нас привезли сюда для строительства железной дороги. Ее вели от станции Известковой на север, три ветки с выходом на БАМ.

Начальником строительства был Анненков Николай Александрович. Он меня приметил. Подходит и говорит:

— Где здесь мальчик, который быстро бегает?

А я по молодости крепкий был, так с ним три года секретарем и проездил. Многое я увидел за эти три года. Редкие выдерживали такое испытание...

Было так: человек не в состоянии идти, падает. А охранник пинает его в бока, чтобы тот встал. А потом махнет рукой: да пропадай ты пропадом! На следующий день человека уже нет — умер. Сами копали себе могилы. Этих кладбищ по Известковой ветке столько — не сосчитать.

Весна начнется — все тает, течет. Пить захочешь — пей талую воду. Питанием служили колба, орехи, кора кедра. Вот так напьются, нахватаются, забьют желудок, а потом с неделю понос — и нет человека.

Охранников не видно, но знаем, что работаем в оцеплении, туда-сюда нельзя. Огонь добывали при помощи палочки, куска ваты из фуфайки и дощечки...

От уголовников жизни не было. Первые два года догола раздевали. Потом мужики, что посильнее, стали объединяться, сдачи давать.

Охранники тоже всякие были. Некоторые страшные, просто варвары, а один такой, Коля Бойко, всегда кусок хлеба за пазухой приносил. Их житуха тоже была несладкая. Холодина, а винтовку положить нельзя, чтобы костер разжечь.

Всего насмотрелся за 10 лет — не опишешь, да и вспоминать тяжело.

В 1944 году от Астрахани до Саратова тянули нитку нефтепровода. В Баку строил нефтекомпрессорные станции. Здесь я жил уже в центре города, без конвоя. Из Баку приехал в свой родной колхоз, Ильинку, накопил в неволе 700 рублей — я ведь там работал прорабом, по 76 руб. в месяц получал — вернулся в отцовский дом. Потом еще подкопил деньжат — много пришлось поработать — купил дом за пять тысяч, и вот до сих пор живу со своей женой, Евдокией Афанасьевной. Вместе и приехали с ней из Баку. А что с сыночком и женой моей первой — и не знаю.