В науке я прослыл поэтом
В науке я прослыл поэтом
“Все приму от этой жизни страшной…”
Все приму от этой жизни страшной —
Все насилья, муки, скорби, зло,
День сегодняшний, как день вчерашний, —
Скоротечной жизни помело.
Одного лишь принимать не стану—
За решеткою темницы — тьму,
И пока дышать не перестану
Не приму неволи — не приму.
22 февраля 1950 г
22 февраля 1950 г.
Рок тяготеет над всем
Мною свершенным в труде:
Мысли, картины, стихи,
Трезвой науки плоды—
Все исчезает как дым,
Все превращается в прах,
Будто трудился не я,
Будто созданья мои
Снятся кому-то во сне,
Вместе со мной — их творцом.
“С надеждою и верой бесполезной…”
С надеждою и верой бесполезной
Самоубийственно над самой бездной
Спешим домой, но меркнет Божий свет;
Нет тех людей, которых мы любили,
Нет тех лесов, в которых мы бродили,
Ни ласки, ни тепла, ни крова нет.
“Не враг народа я, но враг убийц народа…”
Не враг народа я, но враг убийц народа,
Чьи имена суть мрак пред именем свободы,
Чьи имена суть ночь пред светлым ликом дня,
О, могут ли они не обвинять меня?
Пускай они грозят, безумствуют, ликуют,
Но гибельный конец уже тревожно чуют,
Затем, что будет час, когда иссякнет ночь
И Солнце филинов разгонит в дупла прочь.
Природой им даны глаза, что ночью темной
Обозревают стан своей орды наемной
И адский замысел готовят в темноте,
И растлевают дух с мечтой о красоте.
Т.С.Ч.
Т.С.Ч.
Трудилась ты и отдыха не знала:
Весь день в работе. Много надо сделать
Полезных дел в хозяйстве нашем бедном,
Чтоб зиму обеспечить скромной пищей,
Уютом деревенским и теплом.
Я — фантазер, натуралист, художник,
Восторженный природы наблюдатель—
Ни в чем тебе помочь, увы, не мог:
Весь день бродил под солнцем по полянам
И наслаждался красотою красок
Да ароматом полевых цветов.
Тревожную и страшную эпоху
Переживали мы. Коварный враг
Своею поступью неумолимой шел на Москву.
Что делать нам? Бежать иль оставаться —
Грозный был вопрос —
В лесах заволжских, где тогда мы жили:
Меж сциллой и харибдой мы предстали.
Увы, судьба решила нашу участь—
Нам указали путь в Сибирь, в Челябинск...
В тот черный день, работой утомясь,
Дремала ты, когда я подошел,
Чтоб разбудить тебя и сообщить:
Мы едем, решено.
И сладкий сон ты, как ужаленная, прогнала
И на локте слегка приподнялась,
И ужас, да смиренный дикий ужас
В твоих глазах в тот миг отобразился,
Как будто ты увидела все то,
Что нам готовила судьбина наша.
Я содрогнулся весь и странно замер,
И леденящий холод пробежал
Вдоль тела моего, и мы молчали
В зловещем и гнетущем созерцаньи
Грядущих бед, которые раскрылись
На малые мгновенья перед нами.
Таинственна предчувствия природа.
Явление его неодолимо!
В одно мгновенье мы познали все,
Что будущее нам определило.
Но презрели совет благоволенья
И вещие виденья разогнали.
Поведать должен, с самого уж детства
Боялся я великого Востока и не любил его:
Невольный трепет испытывал всегда я перед ним,
Не ведая причины той боязни;
В нем было нечто прямо от инстинкта
Или предчувствия своих судеб.
Боялся я людей земли восточной,
Ее животных, гадов, птиц, растений,
Да и сама земля меня пугала
Какой-то затаенной в недрах тайной,
Которой лучше было не касаться.
И в снах и наяву меня тревожил
Зловещий облик древнего Востока
С его глухой мистической культурой,
Проникшей в дальние пределы духа.
Не дай господь притронуться нам к тайне,
Что бедный ум осилить не сумеет.
И, глядя пристально в твои глаза,
Поколебался я в своем решеньи,
Но делать было нечего и сильнее наши воли
Гнали нас—в глухую бездну.
Реальный мир тот ужас отогнал.
Уж через полчаса мы весело
Вдвоем с тобой укладывали вещи—
Пятнадцать ящиков моих трудов.
Увы, быть может, никому не нужных.
И мы поплыли. И что же, что же...
Каждый новый час нам беды приносил
И каждый день тяжелые страданья и лишенья.
И каждый раз, когда мы в черных волнах
Метафизического моря—тьмы тонули,
Опускался на дно,
Я вспоминал всегда твои глаза
И черный ужас в них отображенный.
Как ты была права!
Предчувствие тебя не обмануло,
И видения—погибшей жизни,
Страшное виденье всецело воплотились наяву.
О! Подведем мучительный итог:
Сам я—во тьме, и казнь мне угрожает,
Ты в нищете, лишениях и муках
И, чтоб продлить мое существованье,
Ты трудишься без устали весь день
Одна, как перст, в чужом холодном крае,
И ждешь меня и, может быть, напрасно.
Презумь моя крепка, иссякли силы
И, просыпаясь одинокой ночью
В холодной и сырой моей гробнице,
Я созерцаю смерть перед собой
И каждый раз тебя воспоминаю,
И в черноте ночей твои глаза
Сияют мне в отчаяньи и страхе
Пророчеством — Пифийские глаза!
