30 сентября 1943 года в 3 "Театре музыкальной комедии, единственном ленинградском театре, работавшем в те страшные блокадные дни, шла премьера оперетты Имре Кальмана «Принцесса цирка». Дирижировал ею девятнадцатилетний стажер, студент третьего курса Ленинградской консерватории Михаил Носырев. После первого акта дирижера срочно вызвали в кабинет директора театра.

— Эти товарищи хотят поговорить с вами, - сказал директор, указывая на двух не знакомцев, один из которых показал документ сотрудника НКВД.

— Прошу следовать за нами, - сказал он. В черном «воронке» Михаила привезли домой (он жил вместе со своими родителями), сотрудники НКВД предъявили ордера на арест всех троих.

Начался обыск. Был найден дневник, который вел Михаил в осажденном Ленинграде. Никогда не предполагая, что дневник попадет в чужие руки, он откровенно записывал в него свои мысли.

Михаила арестовали по доносу одной из преподавательниц консерватории. Студент Носырев рассказал анекдот о том, что один из героических руководителей Ленинграда ел клубнику, когда тысячи ленинградцев умирали от голода.

Военный трибунал Ленинградского военного округа приговорил Носырева к высшей мере наказания (по знаменитой 58-й статье).

Десять мучительных дней просидел он в камере смертников. Однако произошло чудо – расстрел был заменен десятилетним заключением.

Мир искусства сменили ленинградские «Кресты», вологодская пересыльная тюрьма, воркутинские шахты, таежный лесоповал…

К девятнадцати годам Михаил с отличием окончил музыкальную школу-десятилетку для особо одаренных детей и два курса Ленинградской консерватории. В блокадные годы работал солистом-скрипачом в Радиокомитете, участвовал в сотнях шефских концертов на боевых позициях, проходил практику по дирижированию в Театре музыкальной комедии. Делил тяготы жизни вместе со всеми: рыл окопы, дежурил на улицах ночного города, голодал. (Позже он был награжден медалью «За оборону Ленинграда».) Именно тогда он сделал одну из записей в своем дневнике: «На днях побрел я в консерваторию. Не дойдя до Фонтанки, увидел лежащего на земле человека. Я подбежал к нему, но поднять не смог. Оглянулся: кругом только женщины. Наконец, я обратился к проходившему мужчине и попросил помочь мне. Мы посадили несчастного на его санки и стали расспрашивать о месте жительства. Костенеющим языком он нам стал что-то объяснять, но мы понять ничего не могли и решили отвезти его в ближайшую больницу. Я впрягся в санки, а мой помощник поддерживал его сзади. Я был совсем мокрым, когда мы дотащили санки до больничных ворот.

И вот здесь я впервые испытал серьезно, что такое ужас.

Подтащив санки к воротам, я приоткрыл калитку и окрикнул какого-то человека. Мне указали дорогу. Я снова потянул веревку, сделал несколько шагов... и остановился как вкопанный: предо мною была гора трупов, но каких!!!

Я давно привык к ужасным картинам на улицах города, но то, что я увидел здесь, оказалось для меня слишком ужасным, несмотря на привычку и хладнокровие. Это были покойники, которых выбрасывали ежедневно из больницы. Полуодетые, с раскрытыми глазами, ртами, с растопыренными пальцами, полулежащие, полустоящие, сваленные в кучу, почерневшие и посиневшие от холода, — они заставили меня содрогнуться. Я быстро опустил голову, надвинул шапку на брови и кинулся вперед, таща санки. Но я успел сделать всего лишь несколько шагов, как снова груда тел предстала перед глазами. Я кинулся и от этой кучи и кое-как дотащил санки до приемного покоя. Передав подобранного человека медсестре, я снова надвинул шапку на брови и мелким торопливым шагом прошел ужасную тропинку следом за моим спутником». (Запись сделана 18 февраля 1942 года.)

И вот на долю человека, пережившего блокаду, выпадает другое испытание — десять лет ГУЛАГа.

Но он выжил. И не последнюю роль в этом сыграла музыка, которую Миша начал сочинять в тюремных застенках без музыкального инструмента, не имея возможности записать хотя бы одну ноту. Он рассказывал мне потом, что основные темы всех его будущих произведений зазвучали в нем именно в те годы.

После освобождения он остался (на поселении) в Воркуте с поражением в гражданских правах на пять лет. Работал в Воркутинском драматическом театре.

Здесь судьба сводит его с будущими блистательными артистами воронежской Муз-комедии Маргаритой и Виктором Лавровыми отбывавшими свой срок в ГУЛАГе только за то, что они жили в Харбине. Они помогли ему впоследствии переехать в Воронеж.

Между Воркутой и Воронежем был еще Сыктывкар, столица Республики Коми, где я познакомилась со своим будущим мужем. Я была студенткой педагогического института, писала стихи, Миша пробовал себя в песенном жанре. Мы вместе написали несколько песен, симфоническую поэму «Баллада о погибшем воине». До сих пор звучит в моей душе та печальная мелодия.

В Сыктывкаре у нас родился сын, которого в честь отца мы назвали Михаилом. Теперь он уже взрослый, окончил юридический факультет Воронежского университета, возглавляет свою фирму, у него двое детей.

В конце марта 1958 года по настоянию Маргариты и Виктора Лавровых (к тому времени они жили в Воронеже) директор воронежского Театра музыкальной комедии В.И.Куксенко пригласил моего мужа на работу. Нашему сыну было в ту пору десять месяцев, мне — двадцать три года, мужу — тридцать четыре.

У Михаила Иосифовича был уже солидный багаж сочиненной им музыки (симфония, каприччио для скрипки с оркестром, симфонические поэмы «Сказка» и «Ночь»). Его музыку охотно слушали, хвалили. Но никто не решался ее исполнять. Я хорошо помню, как в Сыктывкаре, в Воронеже, в Москве многие авторитетные музыканты, просмотрев сочинения мужа, отмечали их профессиональное мастерство и несомненный талант автора, но на просьбу исполнить или приобрести неизменно отвечали отказом. Формальным поводом для отказа служило то, что Михаил Иосифович не являлся членом Союза советских композиторов. Тогда он еще не был реабилитирован.

На заявления с просьбой о реабилитации нам приходили постоянные отказы. Ведь Михаил признался, что он рассказал анекдот о Жданове, и нам отвечали, что оснований для реабилитации не имеется.

Познавший всю горечь заключения, Михаил жил с тяжелой травмой в душе. Он мечтал о вступлении в Союз композиторов. Ему казалось, что это освободит его от позорного клейма.

Дважды обращался Михаил в Союз композиторов и дважды получал отказ. Под обоими отказами стояли известные фамилии: С.Баласанян, А.Холодилин. Они отрицали его музыку, его творчество, его самого.

В 1967 году, получив очередной отказ из Москвы, Михаил Иосифович написал письмо Дмитрию Дмитриевичу Шостаковичу.

Он писал его несколько ночей. Вот оно:

«Уважаемый Дмитрий Дмитриевич! К вам обращается композитор и дирижер воронежского Театра оперы и балета Михаил Иосифович Носырев.

Случилось так, что в конце 1943 года, будучи девятнадцатилетним студентом Ленинградской консерватории, я был незаконно осужден военным трибуналом и приговорен к тюремному заключению. Отсидел десять лет.

Это наложило трагическую печать на всю мою дальнейшую творческую жизнь. Мои произведения, а их у меня сейчас больше двадцати, не исполняются. Меня не принимают в члены Союза композиторов, хотя дважды рассматривалось мое заявление. Причина отказа — незаконченная консерватория. Но Вы, Дмитрий Дмитриевич, сами прекрасно понимаете, не мог же я быть в лагере и одновременно учиться в консерватории. Не моя вина в этом.

Дмитрий Дмитриевич, я ни о чем не прошу Вас. кроме одного: познакомьтесь с моими произведениями.

Посылаю Вам свою фотографию. Посмотрите на меня. Может быть, Вы вспомните скрипача Мишу Носырева, с которым выступали на одном из концертов во фронтовой бригаде. Я, кстати, не пропустил ни одной оркестровой репетиции, когда готовилась к премьере Ваша «Седьмая симфония». Думаю, что Вы должны понять, что я не случайный человек в музыке, что музыка для меня — это вся моя жизнь.

Ваше мнение будет для меня решающим. Если Вы подтвердите, что я бездарен, я брошу писать музыку.

С искренним и неизменным уважением Ваш Михаил Носырев».

Неделю спустя мы обнаружили в почтовом ящике открытку.

«Уважаемый Михаил Иосифович! — говорилось в ней. — Я познакомился с отзывами о Ваших произведениях очень авторитетных для меня музыкантов. Однако, если Вам не будет трудно, пришлите мне Ваши произведения. Я с ними познакомлюсь и сообщу Вам мое суждение.

С лучшими пожеланиями Д.Шостакович. 9 февраля 1967 года».

В этом послании был весь Шостакович: он не мог отказать человеку, лично не познакомившись с его творчеством.

Михаил Иосифович выслал записанные на пленке три произведения: «Первую симфонию», «Каприччио для скрипки с оркестром», симфоническую поэму «Баллада о погибшем воине».

И началось ожидание. Шли дни. Ответа не было.

Неожиданно мужу предложили командировку в Москву. Мы поехали вместе: я не могла отпустить его одного.

В Москве мы направились во Всесоюзное управление охраны авторских прав, где муж должен был получить небольшие деньги за свою музыку к драматическим спектаклям, шедшим на сцене театра в Сыктывкаре.

Вдруг в бухгалтерию, где мы находились, тяжело опираясь на палку, вошел Дмитрий Дмитриевич Шостакович.

Он обошел всех в комнате и с каждым поздоровался за руку. Последним был Михаил Иосифович.

— Михаил Носырев? — удивился Шостакович. — У меня на столе лежит Ваше письмо. Оно меня очень тронуло. Я прослушал Вашу музыку. Это недоразумение, что Вы до сих пор не член Союза композиторов. Причем здесь неоконченная консерватория, если Ваша музыка так высоко профессиональна? Симфония мне понравилась. Я бы лишь несколько сократил длинноты. Но это мое мнение, оно совсем не обязательно для Вас.

Миша стоял красный. Его глаза наполнились слезами. Он не мог вымолвить ни слова.

А Дмитрий Дмитриевич между тем продолжал:

— Но мне очень хотелось бы еще раз, уже вместе с Вами послушать музыку. Вам будет удобно, если мы встретимся завтра в четырнадцать часов в моем кабинете?

— Да, да, конечно, — не проговорил, а как-то пролепетал непослушным языком Михаил.

12 марта был незабываемый день. Мы в течение трех часов сидели в святая святых — в Кабинете Шостаковича. Миша рассказывал о своей жизни, о лагерях. И теперь слезы были на глазах у Дмитрия Дмитриевича.

У них оказалось очень много общих знакомых. Знаменитая Лидия Андреевна Русланова, с которой Михаил встретился в Вологодской пересыльной тюрьме, поэт Константин Богатырев. Вспомнили Карла Карловича Элиасберга, дирижировавшего «Седьмой симфонией» в блокадном Ленинграде. Дмитрия Дмитриевича в ту пору не было в Ленинграде, и он попросил Мишу во всех деталях вспомнить репетиции оркестра, на которых тот присутствовал.

Потом Дмитрий Дмитриевич включил магнитофон, и в кабинете зазвучала музыка.

Едва смолкли последние аккорды, как Дмитрий Дмитриевич подошел к письменному столу и нажал на кнопку.

В кабинет вошла его секретарь

— Принесите, пожалуйста, из досье Носырева рекомендацию, которую я дал ему для вступления в Союз.

Девушка вышла и тут же вернулась. Дмитрий Дмитриевич протянул нам рекомендацию. Привожу ее дословно:

«Я прослушал следующие произведения М.Носырева:

1. Симфония. 2. Баллада о погибшем воине. 3. «Этого забыть нельзя».

Познакомился я также с заключением Оргтворческой комиссии Союза композиторов РСФСР, отказавшей тов. Носыреву в приеме в члены советских композиторов. C peшением Оргтворческой комиссии я не согласен. М.И.Носырев, несомненно одаренный композитор, достаточно профессионально подготовленный. Поэтому прошу Секретариат СК РСФСР прослушать произведения М.И.Носырева.

Что касается меня, то я считаю, что М. И. Носырева следует принять в число членов ССК.

Д.Шостакович. 1967 г.»

Этой рекомендации оказалось достаточно, чтобы Михаил Иосифович был принят в Союз композиторов.

Так началась их дружба, которая не прерывалась до мой смерти Дмитрия Дмитриевича в 1975 году. Кстати, спустя два года, в 1977 году, Михаил Иосифович написал Вторую симфонию, которую посвятил памяти Д.Д.Шостаковича. Эта симфония была признана Секретариатом Союза композиторов лучшим из многих сочинений, посвященных памяти нашего гениального современника.

В архиве нашей семьи бережно хранятся письма, открытки, телеграммы великого композитора.

...За время работы в воронежском Театре оперы и балета Михаил Иосифович трижды представлялся к званию заслуженного деятеля искусств РСФСР, но всякий раз документы дальше обкома КПСС не шли. Мешало прошлое — то, что «сидел» и не был реабилитирован. Для воронежского обкома мнение великого композитора о творчестве М.Носырева не имело никакого значения.

Сам Михаил Иосифович, правда, полагал, что реабилитировать его может созданная им музыка. Но сильными мира сего творчество в расчет не принималось. Им нужна была справка о реабилитации.

Мы получили ее 28 декабря 1988 года. Через семь лет и девять месяцев после смерти Михаила Иосифовича.