В день выселения папы дома не было. Очирова Шавта Басанговна, моя мама, не могла понять, что к чему. Но раз заставляют собираться, то собрались, как могли. На руках у мамы была трехмесячная малышка Шура. Мне пошел седьмой год. Единственным помощником мамы был Миша. Это папин младший братиш-

ка. Ему около 16 лет было. Он жил вместе с нами, так как родители умерли. Папа, Очиров Замбур Обушаевич, 1905 года рождения, рыбачил на Каспии. Теперь я знаю, что он был в военизированном морском дивизионе и считался мобилизованным на фронт.

Самая большая трагедия обрушилась на маму еще в пути: умерла Шурочка. Замерзла. Вагон продувало насквозь, и невозможно было найти затишное место. На одной из станций тело малышки унесли, и так мы с ней расстались навсегда. Какое это было горе, может понять только женщина-мать.

Первоначально мы попали в деревню Лузине Омской области. Через несколько месяцев нас увезли в Салехард, а оттуда вывезли на отдаленный рыбучасток. Всего там оказалось шесть-семь семей калмыков. Это была одна артель. Жили в одном небольшом бараке, при керосинке. И та была самоделка. Кругом стоял лес, и никакого населенного пункта не было.

Маму с Мишей сразу определили на рыбную ловлю, как и других, прибывших с нами. И они стали уходить на целый день. На весь барак у нас оставались одна старенькая бабушка, я и Алексей Тюрбеев, примерно моего возраста. Он тоже был с матерью.

Мы с Алексеем облазили лес. В отдалении от нашего барака набрели на стойбище. Кругом стояли чумы, ходили люди в странных одеждах. Мы долго не решались подходить близко, наблюдали издалека. Повторялось это каждый день. Потом они нас сами заметили. Но все равно мы к чумам не приближались. Разговаривать друг с другом мы не могли. Ни мы, ни они русского языка не знали. Все же через какое-то время пообвыкли, осмелели и стали подходить к чумам. Вокруг чумов у них расставлены разные фигурки, вроде как божки. Стойбище, кажется, было хантыйское. Так

вот, когда они сами садились есть, то еду клали и перед этими фигурками. Мы с любопытством наблюдали за этим. Впервые увидели, как люди черпали ковшиком свежую кровь и пили ее, если сырое мясо. Это когда резали оленей. Ели они и мерзлую сырую рыбу.

От их "стола" и нам с Алексеем стало перепадать: куски сырого мяса, иногда кое-какие сладости. А жили мы трудно, впроголодь. Поэтому даже эти крохи для нас были как лакомство.

Вся наша жизнь была замкнута стенами барака, диким лесом и чумами. Старшие, чтобы выполнить план по лову, работали, выбивались из последних сил. И были постоянно озабочены пропитанием для семьи. Кажется, люди даже стали забывать, что такое простое человеческое счастье, улыбка на лице, радость, смех. Первый раз вся наша артель радовалась по-настоящему в мае 1945 года. Известие о том, что кончилась война, рыбаки услышали на лове от людей, которые по делам промысла приезжали к ним из Салехарда. У нас ни радио, ни газет не было. Поэтому даже такое событие пришло с опозданием. Кажется, дело было в середине мая. Все наши старшие плакали от радости, целовались, приговаривая: "дэн чилж" - "война кончилась". Именно в этот день мама впервые мне сказала: "Может, папа теперь приедет". И такая надежда появилась в моей детской душе, как будто должно случиться это прямо завтра. Под впечатлением Победы люди еще долго ходили с посветлевшими лицами. Ждали перемен к лучшему, но еще долго все оставалось по-прежнему.

А папа все-таки нас нашел. Но случилось это только в 1947 году. Оказывается, он с моря попал в Алтайский край и с трудом нас разыскал. Он приехал совсем исхудавший, изменившийся. Я его совсем не узнала. В первые минуты смотрела недоверчиво, с

опаской. И это на родного отца.

Вскоре отец перевез нас в Салехард, и здесь пошла я в школу. Мне было очень трудно, так как совсем не знала русского языка. Потом все наладилось. Здесь жили люди разных национальностей. В шестом-седьмом классах у меня, кроме русских подружек, были полька Вера Слепнева, украинка Тася Задунайчик, молдаванка Зина Помодьяло, еврейка Эрика Шпербер.

С Эрикой был очень неприятный случай. В дни болезни Сталина каждый день в школе сообщали о его состоянии. Вдруг по радио передали, что он умер. Плакала вся школа. Уроки отменили, мы не расходились. Сидели в классе и плакали. Вдруг наш одноклассник - активист Кулаковский накинулся на нее: "Ты почему не плачешь!". Да еще избил ее. К нему присоединились некоторые мальчишки. Потом он стал утверждать, что Эрика сказала: "Хорошо, что он умер". Я сидела рядом и заступилась, что она этого не говорила. Получился шум. Назавтра меня вызвали в комендатуру, и я письменно подтвердила, что Эрика таких слов не говорила, и ее оставили в покое. Родители ее меня очень благодарили. Они были люди образованные, интеллигентные. Отнеслись к моему поступку так, как будто я подвиг совершила.

В 1954 году, окончив семилетку, я поступила в оленеводческий техникум. Выезд в другой город на учебу не разрешался. Но неожиданно в 1956 году со спецучета нас сняли, ограничение тоже. Меня как будто окрылило. Я не хотела оставаться больше ни одного дня. Узнала, что в Башанте есть сельхозтехникум и решила ехать учиться туда. Однокурсники отговаривали, всякие доводы приводили. А Юра Березовский наседал: "Ты хоть знаешь, что такое твоя родина? Кругом пески, дикие орлы, да жгучий ветер...".

Мною же владела одна только мысль: на родину! Переубедить меня было абсолютно невозможно. Слишком много горечи накопилось за время скитаний на чужбине. Разве когда забудется, как родители хотели иметь еще детей после смерти трехмесячной Шурочки. Я осталась у них одна. У калмыков же всегда считалось, что один ребенок - не ребенок. Тем более, что в семье не было мальчика. Но все напрасно. Дети рождались и умирали. Мама, работая на рыбном промысле, совсем подорвала здоровье. И не могла полноценно выносить плод. Кроме пережитых бед, семья страдала и из-за этого.