ДЕТИ «ХРУЩЕВСКОЙ ОТТЕПЕЛИ»

19 января 1958 года я, студент 3-го курса исторического факультета Харьковского государственного университета Вячеслав Васильевич Биркин, засиделся допоздна в библиотеке общежития. Завтра предстояло сдавать экзамен. Предпоследний в этой зимней сессии. А там долгожданные каникулы, и домой в Краматорск на мамины борщи.

Но, увы! Домой вернулся не скоро.

Ранним утром 20 января жильцов комнаты № 61 по Фанинскому переулку, 3 разбудил комендант общежития, а с ним - дяди в полувоенной, полугражданской одежде. Предъявили ордер на обыск.

Особое внимание было уделено мне. Все вещи перерыты, осмотрены, каждая книга пролистана от корки до корки, все, что написано рукой, изъято. А потом был предъявлен ордер на арест.

Недалеко от общежития стояла легковая машина. Услужливо открылись двери. На заднем сиденье с обеих сторон плотно зажали, не пошевельнешься, сопровождающие. Еще один сел впереди рядом с водителем. Все спокойно, деловито. Харьковская внутренняя тюрьма. Комната следователя. За столом - капитан с землистым лицом.

Начались допросы изо дня в день, усиливаемые психологической обработкой: «Мы все о тебе знаем. Ты только признайся». А в чем признаваться? У следователя капитана Гаврюшенко на столе лежали все мои тетради, блокноты с записями, стихами.

Рядом на койке мой сокамерник, Толик Простаков, тоже студент ХГУ, но с математического факультета. Его с товарищами арестовали в то же утро, что и меня. С первого дня мы в одной камере.

Ранним утром 28 марта на «верном вороне» меня доставили в областной суд. С удивлением обнаружил, что меня сопровождают человек 6 конвоиров во главе со старшим с винтовками с отомкнутыми штыками. Неужели я такой страшный преступник?

«...Подсудимый Биркин Вячеслав Васильевич, являясь антисоветски настроенным, в течение 1954-57 гг. вел записи антисоветского характера. В этих записях Биркин клеветал на советскую действительность, условия жизни трудящихся в СССР, на советскую избирательную систему и печать, высказывал антисоветские измышления о руководителях Коммунистической партии и правительства Советского Союза, с антисоветских позиций описывал происходившие в 1956 году события в Польше и Венгрии, клеветал на социалистическую систему...».

Судебная коллегия признала доказанным предъявленное обвинение Биркину в преступлении, предусмотренном ст. 54-10, ч. 1 УК УССР. Приговорила Биркина Вячеслава Васильевича, 1937 года рождения, ... подвергнуть лишению свободы в исправительно-трудовых колониях сроком на четыре (4) года без поражения в правах, исчисляя ему срок отбытия наказания с 20 января 1958 года...».

И вот бывшего советского студента, а теперь «врага народа», вместе с двумя осужденными этапниками, людьми пожилого возраста, как впоследствии выяснилось, служившими в полиции у немцев, везут в «черном вороне» к железной дороге. Там в отдалении от вокзала в окружении конвойных и собак стоит передвижная тюрьма на колесах.

Втолкнули в общую камеру к уголовникам. Теснота, духота, вонища. Кое-как усаживаемся. Сколько ехать - неизвестно. Конечный пункт - Дубравлаг, находящийся где-то в Мордовии. Наконец станция Потьма. От нее в пески, леса и болота проложена железнодорожная ветка, вдоль которой по обе стороны расположены концентрационные лагеря.

Заключенные в основном работают в деревообделочном комбинате и на вспомогательных участках. Меня определили в шлакоблочный цех, где тяжелая изнурительная работа. Через некоторое время перебросили на обжиг известкового камня. Пока поддерживаешь огонь в печи, всовывая в нее полутораметровые бревна - работа кажется нормальной. Но когда необходимо выгружать уже

пережженную известь и она еще не остыла, жизнь превращается в настоящее пекло. Закутываешь голову, кроме глаз, толстым слоем тряпок, и ныряешь с лопатой в преисподнюю. С ног до головы обливаешься потом, известковая пыль проникает сквозь одежду, забивается в поры, добирается до легких. Через 5-6 минут вылетаешь из печи, срываешь с лица тряпки и долго хватаешь ртом воздух. Отдышишься, сердцебиение приходит в норму, и снова лезешь с лопатой в печь.

Весна 1959 года. Перезимовали. И неожиданно команда: Биркин, с вещами. На этап. Куда? Почему? Неизвестно. Со мною отправляют еще несколько человек. Среди них дружеские отношения у меня сложились с Романом Иваськиным, уравновешенным парнем, бывшим украинским «лесовиком», которого раненным с оружием в руках захватили кагэбисты. Смертную казнь ему заменили 25 годами концлагерей. В концлагерях оказалась и вся его семья. Другой, Антон Хильчук, тоже пострадавший за национальную идею, полная противоположность Роману - вспыльчивый, импульсивный, но добрейшей души человек. Оба парня - надежные ребята, на которых можно положиться.

Концлагерь, куда нас привезли, расположен на возвышенности в тундре. Представляет собой довольно большую территорию, застроенную бараками и окруженную колючей проволокой. Сравнительно недалеко от лагеря дымится ТЭЦ, справа угадываются контуры многоэтажных домов. Город Воркута.

В зоне одноэтажные бараки утонули в снегу. Климат для меня новый, естественно, северный -12 месяцев зима, остальное - лето. Еще в марте вокруг все метет и воет. Выйдешь из барака и не знаешь, где левая сторона, где правая. Как и в Дубравлаге, сплю на верхних нарах. Все они здесь деревянные. В бараке потолок очень низкий, весь промерзает. Спишь в шапке. Поверху тонкого, вероятно, не одного заключенного укрывшего, одеяла набрасываешь телогрейку, полушубок, или как его тут зовут, кожух. Все латанное-перелатанное.

Дневальный барака круглые сутки топит печь. Возле него у входа горит электрическая лампочка. Тусклый свет ее достигает и моих нар. Когда шум постепенно утихает и сменяется храпом, стонами, всхлипываниями во сне, можно окунуться в совершенно иной мир

- мир Б-Рассела, Б.Спинозы, Ш.Монтескье, Мальтуса, В.Плеханова. Книги достаешь у ребят, кое-что сам уже приобрел.

Утром после столовской баланды - развод на работу. Все бригады собираются у контрольно-пропускного пункта. Слышится команда: «Первая пятерка - пошла», «Вторая пятерка - пошла». Это командуют уже нашей бригаде. Я стараюсь всегда попасть в первую пятерку. Впереди можно больше увидеть. Передние конвойные идут на значительном расстоянии от колонны, и мир не очень заслоняют. По бокам колонны, сзади уже вплотную топают конвоиры с автоматами, некоторые держат на поводке огромных овчарок.

Работа простая - разрывать канализационные траншеи, доставать трубы, очищать их и снова укладывать на место в траншеи и засыпать землей. Когда прокладывали канализацию от поселка в тундру, то сделали что-то не так, и канализация постоянно забивалась. Теперь этот дефект мы исправляли. Долбим замерзшую землю на глубину до 2-х - 2-х с половиной метров. Соблюдаем правило, что траншея должна быть с уклоном в сторону тундры.

Конвойные - молодые парни в белых дубленых полушубках, за плечами автоматы, развели костерок, греются возле него, курят, перекидываются шутками, забавляются с собаками. Вокруг чистое поле, каждый заключенный как на ладони виден. Да и куда убежишь? На сотни, а может быть и на тысячи километров - голая тундра.

Наконец, наступило полярное лето. Тундра как-то незаметно и сразу сплошь покрылась желтым ковром. Нашу бригаду перебрасывают на новый участок работы. Снова в тундру. Ведем водопровод для Воркуты. Снова кувалда взвивается над головой и вгоняет клин в вечную мерзлоту.

Именно в это время Н.С. Хрущев где-то официально заявил, что в СССР нет политических заключенных, а есть только государственные преступники. Кто же мы теперь? Уголовники? Нет, с этим мы согласиться не могли. По предложению Миши Молостова решили написать протест и направить его в адрес Н.С. Хрущева. А до получения ответа объявить голодовку.

В конце августа повеяло холодами. И все чаще стали расползаться слухи — готовится этап, всех политических вывезут из Вор-

куты. Куда - неизвестно. Я укладываю в рюкзак книги, конспекты, рукописи, карандашные зарисовки на темы лагерной жизни и работы. В двойные страницы самодельного альбома с фотографиями дорогих мне людей прячу копию своего приговора, который мне вручили еще в Харьковской внутренней тюрьме и почему-то не отобрали. Потом я научился его прятать от «шмонов». Надеюсь, что и теперь его не обнаружат. Подпарываю небольшими ножницами лямки рюкзака и прячу туда наручные часы, те же ножницы и все зашиваю нитками. Кажется, прятать больше нечего. Барахлишко уместилось в старом потрепанном чемоданчике. К этапу готов. На выходе из КПП в дежурке идет грандиозный «шмон». Мои рукописи и конспекты, зарисовки летят в общую кучу. Аргумент очень весомый: «Не положено!».

Поздним вечером подвозят к какому-то полустанку. Вываливаемся в сугробы снега, в мороз. Полустанок ярко освещен электрическим светом. И вот он, наш этапный эшелон. Состоит он из ободранных, повидавших виды, но прочных теплушек. На окошках вверху решетки, колючая проволока. С рассветом вагон дернулся, колеса тронулись. Поехали в неизвестность. Сутки проходят за сутками. Ничего особенного не происходит. И, наконец, остановка и долгожданная команда: «Выходи! С вещами! Приехали!».

Мать честная! Станция Тотьма. Снова в Мордовии, снова в Дубравлаге. Всех прибывших из Воркуты заключенных разместили в новой зоне. В больших цехах в несколько рядов новые швейные машины, конвейер. Предполагается, что мы будем шить рабочую одежду. Но этому надо еще научить людей, привыкших к отбойному молотку, лопате, кувалде, кайлу. Так прошла еще одна зима.

И тут снова команда: «На этап!». На этот раз без конвоя. Высадка уже в Рязанской области, в городе Сасово. Оттуда по раскисшей мартовской дороге пешочком к деревеньке Сенцы и дальше к берегу реки Цны на бугор. Там стоят большие палатки. Здесь мы и разместились вместе с группой, прибывшей раньше нас. Вдруг ко мне с объятиями бросается какой-то бородатый мужичок. Толик Простаков! Возмужал мой бывший сокамерник, отпустил русую бородищу - не узнать. Как и в камере, наши кровати в палатке разделяет узкий проход. По бокам кровати других друзей по несчастью. Посреди палатки - печка-буржуйка. Ночи еще очень холодные. Слу-

чаются заморозки, и дневальный должен всю ночь топить печку дровами.

Работа у нас каторжная. На берегу речки Цны обнаружены довольно большие запасы камня. Нашему лагерному начальству он очень нужен. Поэтому мы здесь. Технология добычи камня проста. Бульдозером снимается верхний слой земли, и перед нами камень. Остается только раздробить его на куски. Отыскиваешь в глыбе щель, вставляешь туда клин, кувалдой вгоняешь его поглубже, и кайлом отламываешь куски и складываешь их в штабель, чтобы можно было замерить кубатуру. Когда попадается глыба, в которой нет даже трещины, лупишь кувалдой до тех пор, пока кувалда разлетится или глыба треснет и пойдет извилинами.

После замера кубатуры приезжает машина-самосвал. Надо каждый камешек весом от 10 до 30 кг поднять и швырнуть в кузов. Камень отвозят на грузовой железнодорожный полустанок в Сасово и сбрасывают вдоль железнодорожной ветки. Когда подадут платформы или вагоны, приводят рабсилу, и мы снова подымаем камешки один за одним и швыряем в вагон или на платформу, которые потом отправляют в направлении Дубравлага.

За лето построили большой барак, в котором разместились все камнеломы. Интересный народ КГБ собрал в этом бараке. Люди разных профессий, разных возрастов, разных убеждений и мировоззрений, но все они «враги народа». Николай Обушенков - кандидат исторических наук, из московской группы Я. Краснопевцева, Леонид Гаранин - философ, из ленинградской группы М.Молостова, Василий Васильевич (так все его звали, без фамилии), деревенский мужичок, полуграмотный, Пармен Зиновьев - художник из Палеха, Блументальс - кажется, учитель, Николай Гетало - недавний воин Советской Армии, Юхан Веель - недавний десятиклассник, Геннадий Воротников, Николай Кудинов - учащиеся техникума из Ставрополья, мы с Простаковым - студенты Харьковского университета.

Все лето прошло в каменоломнях. Берег Цны разрыт и изуродован. Только с поздней осенью работы стали сокращаться, и начальство решило нас вывезти и снова взять под конвой. Обратная дорога в Дубравлаг ведет через ту же Потьму. Опять камеры, набитые под завязку дешевой рабсилой. Опять ночью поворачиваемся

на голых деревянных нарах с боку на бок по команде. Теперь работа на лесоповале. Одни бригады рубят мордовские леса, уже изрядно вырубленные предыдущими поколениями заключенных. Другие рубят сучья, а стволы распиливают на чурбаки. Ну а наша бригада превращает чурбаки в поленья.

Тяжелый физический труд и скудная пища, постоянное напряжение нервов постепенно делают свое черное дело. Все скажется через годы, когда сердце вдруг начнет ныть и работать с перебоями, когда будут крутить руки, а страшные судороги хватать ноги. О пояснице и говорить нечего - с трудом согнешься, с трудом разогнешься.

Четыре года, проведенные в заключении, были и годами напряженной умственной работы. Учиться было у кого. А главное - здесь можно достать практически любую литературу, даже запрещенную. Москва сравнительно близко, и каждый, кто приезжал на свидание, обязательно что-то привозил свежее - книги, газеты, журналы. Особенно ценилась сербская «Борба», польская «Политика», итальянская «Унита», французская «Юманите». Я не получал такой информации, даже находясь на свободе. Чтобы читать литературу самому в подлиннике, не зависеть от друзей-переводчиков, надо было изучать иностранные языки.

Как бы ни уставал на работе, а вечером на верхних нарах, поближе к электрической лампочке, постоянно с книгой, со словарем, с газетой. Более полной и духовно насыщенной жизни, чем тогда, в заключении, я не знал на свободе. Вокруг были интеллектуалы, самостоятельно мыслящие, знающие люди. И я, выросший в рабочей полуграмотной семье, недоучившийся студент, с жадностью поглощал знания. Наконец, подошел мой последний вечер в заключении. В секции на нижних нарах происходит последнее кофепитие. Собрались друзья. Последние беседы, пожелания, поручения, которые надо выполнить на свободе.

Подымаюсь еще до общего подъема. Продуманно, уже со знанием дела, прячу письма, которые надо отправить на воле и подальше от Мордовии. Книги, в которых на определенной странице наколоты буквы, рассмотреть их можно только в лупу, укладываю вместе со своими. Книг поднакопилось довольно много, да еще газеты с интересными статьями. Все размещается в неизменном

рюкзаке и чемодане, потеснив барахлишко. Просыпается, ворочается, кряхтит барак. В спертую атмосферу врывается свежий морозный воздух.

- Биркин! На выход. С вещами!

Прощальные дружеские рукопожатия, похлопывания по спине, по груди. Прощайте, други! На КПП обычный «шмон». Все проходит благополучно, и наконец-то открываются двери на свободу. Позади 1461 день в неволе. От звонка до звонка.

Дома с большим скрипом устроился работать на Новокраматорский машиностроительный завод подручным токаря-карусельщика. Через год сдал экзамен и стал токарем-карусельщиком.

А учиться хотелось. Решил дерзать. Подал документы на 1-й курс исторического факультета Донецкого пединститута. Из 20 баллов набрал 19. Приняли. Не верилось. Снова студент, снова учусь. А спустя некоторое время почувствовал на себе взгляд «недреманного ока». Каждый день ждал, что однажды вызовут в деканат и вручат приказ об отчислении. Вскоре пединститут преобразовали в университет. И поверил, что удалось закончить вуз только тогда, когда в руках держал красный диплом Донецкого государственного университета за № 2.

Получил специальность историка, преподавателя истории и обществоведения, был направлен на работу в Кировское педагогическое училище, переведенное затем в Шахтерск. С 1967 года по настоящее время работаю в педучилище. Преподаю историю, философию, правоведение, политологию. Женился. Вырастил двоих детей.

В 1991 году, после принятия закона «О реабилитации жертв политических репрессий в Украине», реабилитирован. Возглавляю созданную при горисполкоме комиссию по восстановлению прав реабилитированных.

В.В. Биркин.